— Это бес его искушал или застежка сломалась.
— Не знаю, кто его искушал, но он спросил меня, может ли мессия быть русским?
— До сих пор все были евреями.
— Я тоже так ответил, но он возразил, что мессия, может быть, не знает о своем еврействе. Живет среди чужого народа и не знает. Тогда я посмотрел на его волчью усмешку и редкие, изъеденные кариесом зубы, и понял, что он себя считает мессией.
— Трудно представить мессию в таком убогом облике.
— Не скажите. По иудейскому преданию, мессия просит милостыню у ворот Рима, соскабливает гной со своих язв, и ждет, когда его призовут обновить мир. А вы говорите, облик.
— А что случилось с поэтом?
— Он проник обманным путем в религиозную школу при киевской синагоге, вытравив хлоркой национальность матери в свидетельстве о рождении. С ревностью неофита он сделал обрезание, претерпев муки заживления и месячное воздержание. Поэт отказался крестить второго ребенка и выдержал тяжелое объяснение с православными друзьями. Однако все жертвы оказались напрасными, поскольку не была достигнута конечная цель всех мытарств: переезд на постоянное жительство в Израиль. Чиновник в посольстве легко обнаружил подделку.
— Выходит, он зря обрезался?
— Это не поможет, поскольку современный иудаизм — это религия изгнания, а мессия будет вести речь о возвращении.
— Евреи уже вернулись в Израиль, поэтому ждите конец света.
— Скоро мессия спустится с Масличной горы и войдет в Иерусалим через Золотые ворота.
— Арабы давно ворота замуровали, а перед ними разбили кладбище, чтобы ни один назарей не прошел по этой дороге.
— Это клевета на мусульман!
— Почему тогда все остальные ворота Иерусалима открыты, а это замуровано? Непонятно.
— Теорию относительности тоже не все понимают.
— Сравнили хрен с пальцем, а физику с религией, — зло сказал бывший кентавр. — Здесь такие бабки замешаны, миллиарды людей, триллионы долларов. Кому ты докажешь, что учат неправильно? В порошок сотрут!
— Может быть, это правильно — учить неправильно? — спросил мой сосед.
— Нет! Это какая-то ерунда! — крикнул седоволосый, стукнув по столу пустой кружкой. — Получается, что не Бог создал человека, а люди создали бога по своему образу и подобию. Поэтому ему не чуждо все человеческое. Кто сказал, что Бог добрый?! Может быть, Он мыслит другими понятиями и даже не знает, что это такое — быть добрым. Ведь написано «Мои мысли не ваши мысли и Мои пути не ваши пути».
— Ну, не знаю, — возразил рыжебородый, — согласно библии, а это единственный достоверный источник, Бог ведет себя очень по-человечески: гневается, раскаивается, забывает, прощает и так далее.
— Откуда вы знаете, что там написано? — иронично спросил юноша. — Вы что, умеете читать по-еврейски: без гласных букв, без знаков препинания?
— Каждый стих имеет семьдесят толкований, — заметил мой сосед. — Читай, как хочешь, все равно — ничего не поймешь.
— Там написано «торы мои» — во множественном числе, — раздался радостный голос с другого края. — Следовательно, у Бога как минимум две торы: одна для дня, а другая для ночи. Вы что думаете, когда произошло разделение, то ночь осталась незаселенной? Все обитаемо — каждый клочок пространства, каждый миг времени.
— Люди ночи, где вы?! — крикнул рыжебородый, вскочив на скамью. Однако его стащили вниз, и он замолчал, смирившись с участью вопиющего в пустыне. Впрочем, его глас оказался услышанным. Вода в озере забурлила, и из глубин показалась черная блестящая спина доисторического чудовища. «Левиафан, что ли?» — подумалось мне. Когда обитатель бездны поднял свою фыркающую голову, то оказалось, что он похож на большого дельфина.
— Ионыч проснулся! — радостно завопили за столом. Затем все вскочили, толкая друг друга, и резво понеслись к близкой воде. Чудовище неожиданно издало такой мощный рев, что я вздрогнул всем телом. Бородачи истошно завопили, махая руками. Один из них сбегал к столу и принес большой мешок с плоскими хлебами. Они стремительно разобрали хлеба и стали метать их, раскрутившись с короткого разбега, как дискоболы, в широко открытую пасть Ионыча. Два хлеба попали в цель, остальные упали в воду. Процесс кормления закончился, поэтому чудовище, посмотрев на белый свет добрыми глазами, исчезло в глубинах бездны. Раздался дружный вздох разочарования. Собутыльники понуро вернулись к столу, где с явной неохотой продолжили дружественную беседу. Некоторые вытирали обильно текущие слезы. Вскоре раздался шум передвигаемых пивных кружек.
— Как насчет моей просьбы, передать одно слово? — неожиданно спросил долго молчавший третий.
— Кому передать? — поинтересовался я.
— Если увидите вашего друга Марка, то скажите ему одно простое слово «авдола».
— Он поймет?
— Обязательно!
— Хорошо, — равнодушно согласился я.
— Тогда немедленно уходите как можно дальше.
— Это еще почему? — удивился я, заметив, что седоволосый юноша снова превратился в кентавра и рысью несется к низкорослым кустам.
— Быстрее! Прячьтесь в ближайшем укрытии! — взволнованно крикнул третий, и я, не раздумывая, побежал к ближайшим камням. Едва я спрятал задницу за большим валуном, раздался такой оглушительный взрыв, что мышцы моего заднего прохода непроизвольно расслабились. «Так обосраться недолго», — мелькнуло в моей голове, а над ней стремительно пронеслась струя горячего воздуха.
— Что это было? — испуганно спросил я.
— Да это полковник Штауфенберг, — недовольно проворчал третий, — опять подорвал не тех, кого нужно. Если в жизни хоть один раз так сильно не повезет, то потом крест, прости Господи, на все послесмертие.
Я осторожно высунул голову и увидел, что одна часть бородачей разорвана в клочья, а другая хоть и пребывает в состоянии цельности, но оглушена и растеряна. Неподалеку от меня лежала оторванная почерневшая голова, которая ритмично открывала и закрывала рот, словно хотела что-то сказать. Раздавались редкие протяжные стоны раненых. Я поднялся на ноги, державшие меня недостаточно крепко, и направился к пострадавшим, чтобы оказать первую помощь. Однако я не успел подойти к разбросанным телам бородачей, поскольку потерял сознание.
— Что с тобой случилось? — спросил Тимур, внимательно рассматривая мое поврежденное лицо. — На тебя что, бульдозер наехал?
— На меня сразу два бульдозера в военной форме наехали, — сказал я.
— Вечно ты вляпаешься в какое-то дерьмо в самый неподходящий момент, — недовольно проворчал он, помогая мне подняться на ноги.
— Вечен только Бог, — уточнил я, почувствовав боль в разных частях основательно побитого тела, особенно сильно болели ребра. — А все остальные смертны.
— Ты страшен как смертный грех, — сказал Тимур, когда мы вышли на солнечный свет из полумрака пещеры.
— Не согрешишь — не раскаешься, — попробовал оправдаться я, поскольку было немного страшно быть страшным.
— Ну, что уставились? — крикнул Тимур небольшой кучке солдат, рассматривающих мою физиономию с неподдельным интересом. — А ну, быстро сбегать за фельдшером!
Два солдата немедленно сорвались с места и побежали выполнять полученную команду. Остальные отошли на безопасное расстояние. Я оглядел окрестности и увидел горы, покрытые пихтовыми деревьями и российскими войсками. Маневры не закончились за время моего отсутствия на поверхности земли. Впрочем, смотрел я только одним глазом, поскольку другой заплыл настолько от точного попадания армейского кулака, что я мог использовать его только как амбразуру, дзота.
— Что случилось? — поинтересовался я. — Откуда у армии появились деньги на бензин? Какие могут быть военные игры в наше время?
— Это не маневры, а боевые действия, — произнес Тимур хорошо поставленным казенным голосом. — Я координирую действия бригады по борьбе с терроризмом.
— Кого взяли в заложники: детей, людей или иностранцев?
— Еще хуже. Эти суки захватили служителей культа.
— Какого еще культа? — не понял я.
— В том-то и дело, что всех сразу: попа, раввина, муллу и буддистского деятеля.
— А суки, это кто?
— Омар со своими бандитами.
— Я у него сегодня ночевал, — немедленно сознался я.
— Да знаю я, — лениво произнес Тимур, и я даже не удивился, что он знает, но зато почувствовал невольное уважение к профессионалу.
— Где они засели?
— Видишь наверху вход в пещеру?
— Неужели? — удивился я, рассматривая, задрав голову, едва видную отсюда дыру. — Получается, что они недоступны.
— Мы, конечно, можем их подавить, — задумчиво произнес Тимур, — однако не имеем право рисковать заложниками.
— Однажды московские писатели пригласили меня на пикник, — вспомнил я. — В числе приглашенных были два известных художника, которые, в отличие от поэтов, имели деньги, ибо их картины покупались иностранцами. Эстетствующие художники, заметив ординарную водку и вино, предложили альтернативные напитки: армянский коньяк и вишневый ликер. Однако вскоре все смешалось в интенсивном круговороте мнений. Неожиданно появился сильно опоздавший Ерема, который, впрочем, судя по его состоянию, не терял времени зря. «Старик, — вдохновенно прошептал он, когда мы обнялись, хотя были едва знакомы, — я только что вернулся с Кавказа! Там такое! Мне показали последнюю крепость Шамиля! Слушай, старик. Крепость совершенно неприступна. Эти мудаки никогда ее не возьмут. Тайную тропу знают только два прямых потомка Шамиля. Поедем брать арсенал в Тушино! Возьмем оружие и сразу на вокзал. Поедем поднимать Кавказ, старик! Они только ждут сигнал». «Не получится, — проникновенно сказал я. — Не такие теперь времена. Эти мудаки обстреляют нас ракетами, а потом сбросят десант с вертолетов». «Неужели я не могу умереть красиво?!» — закричал он после некоторого раздумья так горько и громко, что сидящие неподалеку собутыльники обернулись. Обняв огорченного поэта за плечи, я повел его заливать тоску оставшимся вином. Однако желание умереть красиво было настолько сильным в тот вечер, что кто-то разбил ему голову.
