— Ты что, знаешь, где наши бабки?
Не отвечает Родион, только усмехается презрительно.
Волнуется толпа, ропщет… Недобрая, опасная толпа… Может, все по отдельности и неплохие люди, но в такой толпе — звериные законы, тут человек человеку волк. Здесь никто никого не любит и никто никому не верит. Каждому нужно вернуть свое, а на то, что будет с другими — ему наплевать. А у тех, кто громче всех кричит, — вообще ничего святого.
С химией-то, кажись, и вправду манипулировали аферисты — а значит, кто ввязался, тот сам виноват, никто никого за руку не тянул. Теперь с властей взятки гладки, заварили менты кашу и смылись. Начнешь буянить — в пять минут приедет ОМОН и разгонит всех дубинками к чертовой матери. Бунтовать открыто — это вам не из-за чужих спин кричать. В ОМОНе ребята серьезные, начнут месить без разбора — кому по загривку достанется, а кому и по башке. А башку-то жалко, они одна, новая не вырастает.
Десять миллионов какие-то гады скрысятили! Ничего себе! И денег жалко. Свои ведь деньги, кровные. Если покричать, да поупрямиться — может, что и отломится, может что-то удастся вернуть. Прав этот парень на крыльце: через две недели в город приедут высокие гости со всей Европы, властям сейчас ой как не нужен скандал. Стоять на своем: спугнули менты немца, и все! Был бы немец — принимал бы сейчас аммонит. А если что — все шишки на этого парня с крыльца посыплются, все дубинки ему достанутся — сам подставляется, сам лезет на рожон…
Бэха, Семен Семеныч и Матросов стоят в толпе, зажатые со всех сторон людьми.
— Этот парень чего-то не договаривает… — говорит Бэха. — Он, похоже, что-то знает…
— Как пить дать! — поддерживает Семен Семеныч. — Приберегает пацан главные козыри к приезду реального начальства.
И тот и другой избегают смотреть в лицо Матросову.
— А что? Пока еще ничего не ясно! Мало ли как еще все повернется…
Матросов напряженно думает о чем-то.
— Ты что?
— Мне все кажется, что я где-то видел это лицо… Не помню где… По телевизору? Или в газете… Точно где-то видел…
— Ты стой здесь, а мы пойдем поближе. — Матросов остается, а Бэха с Семен Семенычем начинают пробиваться в самую гущу, ближе к крыльцу.
Волнуется толпа, шевелится, распаляет сама себя. У каждого в голове мыслишки нехорошие. Мелкие мыслишки, трусливые, жадные…
— Что ты предлагаешь? Говори! — кричат люди Родиону.
— Да! Что ты предлагаешь? Что у тебя на уме?
Эх, Родион, Родион! И зачем ты взобрался на это крыльцо? На что ты надеешься? За какую справедливость хочешь бороться?
Какая может быть борьба с этими людьми? Посмотри внимательно в эти лица. Поджатые губы, взгляды исподлобья, нахмуренные лбы. Эти люди думают только о своей рубашке, которая ближе к телу. До справедливости им нет абсолютно никакого дела.
Но Родион видит не это. Родион видит десятки глаз, — мужских и женских, молодых и немолодых, карих, серых, голубых, унылых и решительных, отчаявшихся и полных надежды — глаза людей, ставших жертвой циничного обмана. Для него сегодняшнее дело заключается в людях, попавших на завод по ошибке. Как та светлая девочка и ее друг. Как другие. И Родион знает, что этим людям можно помочь.
Он смотрит в лица людей на площади, а видит лицо собственной мамы…
Его милая, добрая, тихая мама… От одной мысли о которой, такой маленькой и беззащитной, такой гордой и независимой, — у Родиона сжимается горло. Мама всю свою жизнь проработала на одном и том же месте — в городской библиотеке. В тихой заводи, с тихими радостями и печалями. С книжными полками, расставленными елочкой, с картотечными шкафами, с формулярами и письмами должникам… Со встречами с никому неизвестными поэтами, смешно краснеющими от смущения… С книжками, которые мама носила на дом к заболевшим старушкам. С записью в очередь за новинками.
Мама никогда не думала о себе, она всегда жила для других. А в итоге не нажила ничего, кроме болезней. А разные подлецы и ворюги живут в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывают и презрительно смотрят на окружающих из окон шикарных авто и роскошных особняков!
На кусты роз, которые росли под мамиными окнами на радость всему двору, новые жильцы свалили мешки со строительным мусором. Каждую весну мама выводила маленького Родиона на субботник, вскапывать газон и равнять дорожки — теперь и газон, и дорожки превращены в пустырь колесами припаркованных машин. «Я взорву их всех, мама!» — «Что ты, сынок! Разве так можно! Соседи не знали про розы. А водителям надо где-то ставить машины. Разбогатели люди — это же хорошо! А если кто-то из них нечестно — так Бог им судья»!»
Нет, мама, нет! Не Бог будет судьей этим людям! Родион собственноручно будет чинить над ними суд!
Милая, тихая, добрая мама… От которой на всех окружающих исходил особый согревающий свет. Милая, добрая мама… А Родион — не добрый! Нет! Родион злой, очень злой! И он терпеть не может несправедливости.
Хотел бы Родион посмотреть в насмешливые глаза военного, когда о его планах станет известно широкой публике. Военный уверен, что все рассчитал, что все получится так, как он задумал, а значит, ему нечего бояться, все концы окажутся спрятанными в воду, победителей не судят. А если нет? Если он ошибся? Он ведь наверняка знает, где спрятаны деньги этих людей. А если так — ему придется разговориться!
— Ты что предлагаешь? Говори! — выкрикнул Семен Семеныч, пробившийся с Бэхой почти к самому крыльцу.
— Да? Что ты предлагаешь? Что у тебя на уме?
— Что предлагаю? — усмехнулся Родион. И почувствовал, как судорога ярости передернула плечи. — Во-первых, не уходить с территории завода, ни в коем случае не уходить! Не уходить до тех пор, пока наш вопрос не будет решен!
— Ну? Так! И что?! Что дальше?
— Во-вторых, звать журналистов и требовать прямой эфир на телевидении! Мы хотим сами, без посредников рассказывать о происходящем городу и всей стране.
— А что? Верно!
— Да!! Да!
— Подумаешь, телевидение!
— Верно говорит!
— И, в-третьих, — прокричал Родион, — В третьих…
Было слышно, как во внутреннем кармане куртки Родиона надрывался мобильный телефон.
— Что в третьих?
Честно говоря, Родион и сам толком не знал, что следует делать. Он лишь чувствовал, как ненависть бьется в висках и застилает чем-то горячим глаза.
С детства он знал: в уличной драке побеждает не сила. И не умение. И даже не количество участников. Главное в дворовой разборке — ярость. Готовность идти до конца, убить или быть убитым, сесть в тюрьму за удар куском арматуры или ножом. Побеждает тот, у кого больше ярости. И Родион из всех драк выходил победителем, потом что у него этой ярости всегда оказывалось на десятерых!
Вот и сейчас, он чувствовал, как ярость его с каждой минутой прибывает, — и поэтому знал, что решение придет само и все закончится так, как надо.
— А в-третьих, — Родион усмехнулся. — Нам нужно как следует обжить вот эту баржу! — он полуобернулся к реке и махнул рукой в сторону ржавеющих на воде бортов. — Нам нужно обжить эту баржу, как свою собственную квартиру!
Родион опять отыскал между спин в толпе лицо военного в штатском. Лицо это уже не было насмешливым и заметно побледнело. Родион опасался, что военный попробует скрыться, и тогда нужно будет убедить людей задержать его, но военный не проявлял намерений покинуть завод.
Их глаза встретились. Вот так, господин военный! Ошиблись вы в Родионе. Всех людей вокруг вы привыкли держать за мусор, одних можно купить, других — запугать. А Родион не такой. Совсем не такой!
— А что? Правильно! Дело говорит парень! — прокричал за спиной у Матросова чей-то раскатистый голос. И слова эти были подкреплены пронзительным разбойничьим свистом.
Матросов обернулся и в нескольких метрах увидел Калюжного, который, заложив в рот свернутые бубликом пальцы, изо всех сил раздувал щеки. Кого Матросов никак не ожидал здесь увидеть, так это своего будущего кровного родственника, человека, который ждал для трансплантации его левую долю гипофиза.
В свою очередь и Калюжный с удивлением узнал Матросова.
— Ого! И ты здесь, сынок! — закричал он. — Какими судьбами? Ты посмотри, что творится! Полгорода собралось на этом заводе!
Он протолкался между людьми вплотную к Матросову.
— А власти-то, власти что делают! Полный беспредел!
Возбужденными глазами Калюжный оглядывал площадь, и Матросову почему-то почудилось удовлетворение в его взгляде. Заметив интерес Матросова, потомок Стеньки Разина весело подмигнул:
— А я представляешь, сам чуть было не повелся на эту туфту! «Как же так, — думаю. — Люди шальные деньги зарабатывают, а Калюжный не при делах! Непорядок!» Уже прикидывать начал, не купить ли мне самому вагон-другой этого сурика… Да пока собирался, все уже накрылось медным тазом.
