— Нет. Только она ничего не крала, я в этом уверен.
— О людях трудно знать наверняка. Я слышал про нее по радио. Она украла у кого-то драгоценности и похитила что-то из конторы на Окружной ферме.
— Я уверен — она этого не делала. Полицейские хотели ее допросить, и я полагаю, она испугалась.
— Если невиновна, чего же бежать? — Уолтер махнул рукой. — Хотя, я думаю, кто же из нас невиновен?
В школе Кэтрин рисовала картинки. На картинках она рисовала женщин с отрубленными головами, из них лились большие красные капли крови. Она нарисовала картинку с женщиной в красном платье, острый каблук-шпилька был воткнут ей в живот.
— Обожемой! Это что такое? — сказала Мэри Ингерсолл, склонившись над низеньким столиком. — Кто это?
Звонким голосом девочка ответила:
— Вы.
А после этого, еще более поразительно, она посмотрела Мэри прямо в глаза. И какой это был взгляд! Будто этому ребенку вовсе не пять лет, а скорее тридцать пять, и в детских глазах светилось знание всех недобрых мыслей, которые когда-либо приходили Мэри в голову.
— Кэтрин — воплощенное зло, — сказала потом Мэри мистеру Уотербери, директору школы. — Вы наверняка подумаете, что я сверхчувствительна, но вы же знаете, как я люблю своих ребятишек. — Мэри одарила директора взглядом, от которого что-то дрогнуло у него внутри.
— Ах, Мэри, — ответил он, — вы одна из наших лучших учителей. Мне не по душе видеть, что вам приходится терпеть все это.
Мэри даже не пыталась сдержать слезы, брызнувшие у нее из глаз.
— Бог мой! — воскликнула она. — Сейчас только ноябрь. Как я смогу дотерпеть до июня с этим созданием в моем классе?!
— Когда много лет тому назад я только начинал работать, — ответил директор, указав жестом, чтобы молодая женщина села поближе к его столу, — у меня в классе был ученик… Ох, я понимаю, это прозвучит глупо, только я этого маленького парнишку до смерти боялся. — Мистер Уотербери открыл ящик стола, достал перочинный ножик и принялся чистить им ногти. — Ах, что за мальчик! — Директор покачал головой. — Он был не из очень хорошей семьи. Это всегда всплывает, Мэри. Когда ребенок в классе попадает в передряги, всегда обнаруживаются передряги в семье. — Он взглянул на Мэри, изобразив на лице какую-то преувеличенную гримасу. — Когда ребенок попадает в передряги, обнаруживаются передряги в семье.
Мэри наклонилась вперед, заливая слезами стол:
— Ну а мне-то что делать?
На самом деле, в глубине души она чувствовала что-то очень приятное.
— Мы попросим Ронду Скиллингс разобраться в этом, — заверил ее мистер Уотербери. — Вам не придется больше выдерживать все это в одиночку. — Он бросил ножик в ящик и задвинул ящик резким толчком. — Не придется выдерживать в одиночку. Нет уж, дамы и господа, это я вам обещаю.
В широком окне директорского кабинета закатное солнце творило что-то чудесное с небесами. Казалось, что горизонт раскрашен в розовые и пурпурные тона широкими мазками кисти, попавшей в детские руки.
— Вы только взгляните на это! — произнес мистер Уотербери, хотя прошло очень много лет с тех пор, как он комментировал солнечные закаты.
— Ах, и правда — вы только посмотрите на это! — откликнулась Мэри.
Небо стало совсем темным, когда Мэри покидала кабинет директора. Мистер Уотербери все говорил и говорил, и ее чувство чего-то очень приятного исчезало вместе с закатным солнцем. Начиная с сорок пятого года наполняемость классов постепенно возрастала, говорил он ей. Даже здесь, в Вест-Эннете, далеком северном городке. Не хватало денег, чтобы оплачивать дополнительных учителей, таких же высококвалифицированных и с талантом, как она — Мэри. А знает ли она, что в самом Нью-Йорке, в одной из школ, решили написать красками карту страны на игровой площадке? Это правда. Прекрасная идея. Пора, пора внушить детям, что они должны знать свою страну, такую прекрасную страну, а сейчас происходят всякие, совершенно сумасшедшие вещи, Россия может взорвать нас просто мановением пальца, а мы даже не способны побить их по математике! Видела ли Мэри книгу «Стремление к совершенству», выпущенную самыми выдающимися специалистами в области образования в нашей стране? Там утверждается, что необходимо разделить одаренных и отсталых в развитии детей и что прекрасно было бы получать финансовое обеспечение, если не от правительства штата, то от самого федерального правительства. Мэри все кивала и кивала…
— Я позвоню Ронде Скиллингс, — сказал наконец директор.
Тайлер рисовал в своем воображении возвращение Конни Хэтч, как она в один прекрасный день просто-напросто появится, войдя через черный ход, а он из своего кабинета услышит, что она пришла, и выйдет на кухню, и увидит, как она вешает свой свитер на привычное место; она обернется с извиняющейся улыбкой. «Простите меня за это», — скажет она. А он хлопнет разок в ладоши и ответит: «Ох, Конни, я так по вас скучал! Без вас в этом доме было просто невыносимо».
Конни не появлялась.
Однажды утром, в рабочий день, Тайлер пригласил Сьюзен Брэдфорд покататься на коньках, и она совершенно по-девичьи хохотала, делая свои первые, неуверенные попытки плавно скользить по льду. «Целую вечность уже не каталась!» — крикнула она Тайлеру, коричневые спортивные брюки туго обтягивали ее обширный зад. Когда она чуть было не потеряла равновесие, запнувшись о корень, выступавший изо льда, она привалилась к Тайлеру, и какое-то мгновение он удерживал ее за плечи. Кроме обычных рукопожатий, это было их первым прикосновением друг к другу, и между ними вспыхнуло предвкушение возможной близости. Потом, когда они катались рядом, он держал ее за локоть, другой рукой указывая ей на ястреба, плывущего высоко в небе.
Когда они пили горячий шоколад в холлиуэллском ресторанчике, он всматривался в ее серые глаза и пытался представить себе, как она будет выглядеть, если рассердится на него.
А Сьюзен говорила:
— Это чуть не разбило мне сердце. — Она прижала ладонь с растопыренными пальцами к вырезу свитера; Сьюзен рассказывала ему о варежках с помпонами, которые связала для своих племянниц, только мать девочек взяла и срезала помпоны. — Но так оказалось лучше, чтобы кто-то из них не принялся жевать помпон и не подавился бы им. С этим я не могу не согласиться.
— О, разумеется, — согласился Тайлер. — В таких вещах нельзя быть слишком осторожным.
— Я люблю вязать, — призналась Сьюзен, наклоняя голову к чашке с горячим шоколадом.
— Это приятное занятие, не правда ли? — откликнулся Тайлер. — Моя мама раньше тоже вязала.
Ему хотелось поговорить с ней о Конни. Хотелось рассказать ей, как не понимали в их городе Конни — очень хорошую женщину, которая так и не смогла родить детей, а ведь она о них так мечтала. Рассказать об Уолтере Уилкоксе — одиноком старике в доме, пропахшем кошачьей мочой. Хотел сказать, что Кэрол Медоуз много лет тому назад потеряла дочь. И что все это кажется ему невыносимо печальным. И что он не знает, что ему делать с Кэтрин.
— Моя мама тоже вязала, — сказала Сьюзен. — Мама у меня была просто замечательная.
— Не сомневаюсь в этом.
— Она так мужественно держалась во время болезни.
— Надо будет вам снова прийти к нам на воскресный обед, — сказал он.
Однако что-то неприятное возникло и стало в нем разрастаться, так что он оглядел зал в поисках официантки — попросить счет.
Лежа в кровати рядом с женой, Чарли Остин вдруг тихонько сказал:
— Он женился на шлюхе.
Дорис повернула к нему голову:
— О ком ты говоришь?
— О твоем священнике. Эта женщина была шлюхой.
Дорис выпуталась из одеяла и села в постели, оправляя на себе фланелевую ночную сорочку.
— Чарли, нельзя говорить о мертвых плохо! Небеса милосердные!
— Да мы все мертвые, — ответил он.
Она оперлась на локоть, вглядываясь в мужа в почти абсолютной темноте. Полная луна, светившая сквозь кисейные занавеси, придавала ее телу под лоскутным одеялом форму крупного морского животного, плавник одной руки поддерживал ее торс на весу.
— Ты очень меня беспокоишь, Чарли, — наконец произнесла она.
— Ох, ради всего святого!
Чарли отвернулся и увидел сквозь кисейные занавеси мутный круг луны.
— Обещали, что завтра снег пойдет, но туч что-то не видно, — сказал он.
— Почему ты сказал такое про бедную умершую женщину? — спросила она, ложась и тоже отворачиваясь от мужа.
— Потому что такая она и была. И кстати, прекрасно понимала, что я это знаю.
— Я просто не могу поверить, что все это говоришь ты, Чарли. Женщина была не из нашего штата, она была, по-моему, застенчива, а теперь она умерла. А ты хотел бы, чтобы люди плохо о тебе говорили после твоей смерти?
— Да наплевать мне, как они будут говорить.
