Что ж, погрузился, как говорится, во тьму злополучный частный сектор. Притих протестный электорат, сидит по домам при свечках, вставленных в стаканы и другие подручные предметы, мается. Молодежные компьютеры остановились, телевизоры прекратили снабжение зрителей юмором и жизненными фильмами, морозилки потекли… Только радио батарейное поет задушевно арестантские песни, но от этого делается еще грустнее, потому что и песни грустные.
Юное поколение быстро рюкзаки поцепляло и в город подалось, ему, юному, все равно, оно и при свете невесть где гуляло. Женская часть подумала-подумала, задула свечи да и спать легла, накрутилась за день, хоть отдохнуть, если серию не посмотришь. А мужчинам, конечно, не спится в силу мужской более нервной организации, так что остается стоять вокруг ларька «Продукты», где, следует признать, они и в светлое мирное время стояли. В ларьке находчивый хозяин зажег неизвестно где найденную керосиновую лампу и при ней вопреки противопожарной безопасности отпускает пиво и сопутствующие товары, вплоть до белой, предпочитаемой отдельными наиболее решительными покупателями.
Ну и разговор, конечно, идет.
Потому что бараны мы, хуже скотов, говорит один джентльмен, так с нами и надо.
Следует заметить, что в любой отечественной компании всегда находится кто-нибудь, склонный к такой национальной самокритике. Иногда он этим и ограничивается, иногда же продолжает — вот, посмотрите на евреев (хачиков, немцев, китайцев, да хоть кого), они небось так с собой не позволят обращаться. Потому что друг друга тянут, стоят друг за друга, головой думают, а мы и мозги пропили, и совесть. Последнее утверждение никак не мешает оратору продолжать то же занятие, которому одновременно с беседой предаются все…
В Конституционный суд надо идти, вот что, говорит второй.
Почему именно в Конституционный, он не объясняет. Такой информированный господин обычно хранит тайну своего знания, и с ним никто не спорит, не требует аргументации, слушают уважительно и серьезно кивают головами. Впрочем, к чести российской общественности, рекомендации экспертов подобного рода она никогда не выполняет…
А если с другой стороны взять, после долгого совместного молчания говорит третий, можно и переехать, в этой-то помойке жить тоже радость небольшая. И точно как скоты.
Неожиданный оппортунизм не встречает никакого отпора. Вместо того чтобы немедленно исторгнуть осквернителя принципов и потенциального предателя из своей среды, собеседники снова надолго задумываются в тишине. Этим и поразителен великий русский характер, что любую чуждую идею мы не отвергаем с ходу, а принимаем к сочувственному рассмотрению, и даже увлекаемся ею, и даже готовы довести до воплощения в прямой ущерб себе! А что, рассуждает наш человек, раз есть такая мысль, то ведь и правота своя есть у того, кто ее думает… Давай-ка попробуем, страна у нас большая, богатая, авось ничего ей не сделается от пробы — и пробуем так, как самому Марксу не снилось… Смотри-ка, не получилось, удивляемся потом, надо же. А у других получалось, значит, климат там мягче. Ну ладно…
Так и стоят граждане, размышляя о судьбах родины.
Меж тем ночь сияет над ними, и в сиянии этом сливается природный блеск отечественных звезд с противоестественным и непобедимым заревом города, как сливаются в безумной нашей истории две стороны света, две половины мира, две иллюзии человеческих.
В такое время и в таком месте никак не могло, по нашему мнению, обойтись без чуда.
Чудо и случилось.
Под сиянием небес, во мгле ночи отделился потихоньку от компании один незаметный такой товарищ. Фигуру его рассмотреть было невозможно, лицо тем более, но впоследствии выяснилось, что он не местный, снимал комнату у одной старухи, и, чем по жизни занимался, неведомо. Сидел себе целый день в затхлом старушечьем жилье, курил, писал что-то на бумаге и складывал стопкой — в общем, временно неработающий, но, видно, с образованием. Сейчас таких много — сплошные «не» в определениях…
Он отошел от ларька, и не успел никто и удивиться толком, как в одно мгновение влез на близко стоявший тот самый столб, на котором произведено было высшими силами отключение света. Как уж ему удалось, один Бог знает — без выдвижной площадки, без кошек монтерских, даже без всякой лестницы! Ну чудо — оно и есть чудо, тут рассуждать не приходится. Взлетел ввысь и повис, прижавшись к столбу, словно магнит его там держал.
Народ… А что говорить о народе, когда раз и навсегда сказано, что безмолвствует он. Ничего против народа мы не имеем, даже любим его по-своему, но тут речь не о нем.
Неместный мужчина меж тем уже возился в небесах, восстанавливая контакт. И опять обратим внимание: без предварительного обесточивания линии, без резиновых перчаток и положенных по технологии бот! А там, вы же понимаете, одной фазы достаточно, чтобы приготовить из любого живого организма гриль… Но ничего не сделалось герою, на то он, опять же, и герой — скрутил провода, будто они из пластилина, да еще и рукой вниз махнул, получите, мол.
Забытые в рабочем состоянии выключатели тут же пропустили давно желанный ток к лампочкам и телевизионным экранам, озарились окна мертвых мгновение назад домов, свет и тепло сошли к людям.
Нельзя сказать, что люди, узрев чудо, упали на лица свои. Но что выпили от удивления, это да.
Он же все висел на столбе, никак не мог слезть, зацепился за что-то одеждами.
«Я дал им огонь, — думал он и, как свойственно фантазерам, особенно пьющим, досочинял, — за это меня приковали и так далее. Птица цирроз, — продолжал сочинять он, глотая кстати пару желтых даже в темноте таблеточек аллохола, — будет прилетать и клевать мою печень. Возникнет прекрасная легенда, которую я мог бы записать и наконец достичь славы, моя книжка лежала бы среди новинок во всех больших книжных магазинах, возможно, даже с бумажкой “Лучшие продажи месяца” поверх стопки. Но мне не суждено добиться такого успеха, я буду здесь висеть, как последний мудак, вот и все, а электричество один хрен опять отключат. Стоило ли забираться так высоко?»
Сомнения в избранном пути, бессмысленные сожаления об уже совершенном терзали несчастного. Героям вообще-то несвойственна рефлексия, но некоторые становятся героями нечаянно, не успев потерять симпатичные человеческие свойства.
Утром приехало Мосэнерго, его сняли, слегка наподдав, как положено. Избы пошли под бульдозер через месяц, людей расселили по плану, все кончилось.
Прометей взял сумку и отправился в город. Там он, конечно, потерялся среди других наших знакомых — предпринимателей без образования юридического лица, пиарщиков, светских девушек, призраков, бандитов, работников метрополитена, бомжей, вурдалаков, председателей думских комитетов, милиционеров, звезд шоу-бизнеса, ведьм, работников ЧОПов (частных охранных предприятий), посетителей кофеен, любителей экстремального спорта, говорящих зверей, военных пенсионеров, москвичей и гостей столицы, временно зарегистрированных за взятку. Наверное, опять нашел комнату у какой-нибудь старушки и все пишет свою книгу. Жизнь ведь одна и кончается быстро, надо спешить и стараться.
Мы надеемся, что Господь пошлет ему сил и времени дописать, — иначе, действительно, не стоило лезть так высоко.
Кот.
Совершенно невероятный, но жизненно правдивый рассказ
Отвратительным осенним вечером, когда с московского неба падала такая же серая грязь, какая расползалась под ногами, возле станции метро «Белорусская» (кольцевая) остановилась, нарушив все мыслимые правила дорожного движения, прямо на пешеходной зебре машина-джип марки «гранд чероки». Толстые дверцы машины тяжело раскрылись сразу со всех сторон, и из нее вышли три товарища… Вот вам, пожалуйста, начало рассказа, полюбуйтесь. Руки бы пообрывать такому рассказчику! Вопервых, кто же начинает сочинение со слова «отвратительный»? Зачем? Чтобы ухудшить и без того далеко не радостное настроение читателя, ввергнуть его еще глубже в депрессию, от которой мы все и так постоянно страдаем? Посмотрит человек на такое начало, да и бросит чтение, и прав будет. Ничего хорошего нельзя ждать от рассказа, начинающегося таким образом. Почему грязь, где это видано, чтобы грязь падала прямо с неба, даже и в нашем трудном климате? Зачем здесь джип и к чему он обозначен еще дополнительно «машиной»? Что, разве бывают джипы, не являющиеся в то же время автомобилями? Зачем эти утомительные подробности — «Белорусская» и именно кольцевая, «гранд чероки»? Мало разве указывали специалисты-критики на излишнюю описательность и неоправданное внимание к деталям, маркам, названиям? И при чем здесь три товарища? Если это аллюзия, если нам Эриха Марию Ремарка суют под нос, так зря, сгинул этот Эрих Мария в волнах литературного прошлого, никто его сейчас не вспоминает, кроме полоумных шестидесятников. А если «товарищи» употреблены в древнесоветском смысле, вроде как «группа товарищей», то вообще зря — ни к селу ни к городу. Неплохо, правда, получилось определение дверей дорогого автомобиля словом «толстые», удачное определение, ничего не скажешь. Но и в нем есть нечто манерное, нечто от пресловутого поиска единственно верного эпитета, который был рекомендован господам сочинителям еще такими столпами советской литературы, как Олеша Юрий Карлович и Катаев Валентин Петрович. У кого-то из них, кажется, было написано про слово, которое должно входить во фразу туго и со щелчком, как обойма в пистолетную рукоятку…
