Марка и дизайн были в неразрывной связи с социально-национальным статусом часового.
Кавказ – весь, и Северный, и Закавказье, и христианский, и мусульманский – объединяла всеобщая любовь к одной модели японских часов, тавтологически называвшихся «Восток» (название даю в переводе, чтобы в очередной раз избежать обвинения в незаконной рекламе; не путать с отечественным «Востоком»). Это был стальной диск диаметром в кофейное блюдце; по циферблату полукругом сыпались мелкие цифры календаря; браслет, в который плавно переходил часовой корпус, свободно болтался на густой поросли, рвавшейся на волю из-под манжета, – браслет всегда настраивался просторно. На запястном ремешке такие часы носить было не принято, а чтобы узнать время, южный джентльмен особым образом встряхивал всей рукой. Впрочем, в те годы вообще мало кто носил часы не на браслете – такова была общая стилистика наручных измерителей времени, характеризующаяся прозвищем «подшипник». Самая большая выставка часов вышеописанных марки и модели функционировала в городе, где центральный проспект носил имя национального поэта – там вдоль тротуара стояли белые автомобили, в окна которых без практической цели, но исключительно ради самоутверждения высовывались руки с часами. Дальнее эхо тогдашнего отношения к мужским часам донеслось лет через пятнадцать в анекдоте, который веселые революционеры рассказывали на том самом проспекте, перекрикивая пушечную стрельбу. Отец подарил сыну «калашникова»; через некоторое время сын продемонстрировал отцу часы, именно такие, которые носят уважаемые люди, – юноша выменял автомат на более красивую, по его мнению, вещь; отец расстроился: «К тебе ночью придут, скажут – я твою маму, я твою папу, я твою сестру, – ты что им скажешь? Который час?!»
Господи! Уж лучше мода на часы…
…Прочие модники со средствами не были так ограничены общественным вкусом при выборе часовых марок и моделей, как перекупщики фруктов, организаторы разлива неучтенного вина, изготовители полукустарных водолазок и владельцы подпольных обувных цехов. Однако предпочтения были в каждой из групп, на которые делился истэблишмент развитого социализма. Комсомольско-партийные чиновники носили японские модели сдержанного дизайна, не слишком обширной площади, но тяжелые за счет толщины, со многими функциями – дата, день недели, год, часовой пояс – и на браслете, конечно. Марка была остроумно использована в райкомовской шутке: «Тебе что на часах написали японские товарищи? СЕЙ-КА, а ты не сеешь, и не жнешь, и отчеты не сдаешь…» Своими ушами слышал в Краснопресненском, будучи туда вызван с целью отказа в характеристике для поездки за границу. Фольклор.
Люди совсем солидные носили швейцарские шедевры, причем именно на ремешках… Я осторожно сидел на части стула в литературном издательстве, ожидая приема у начальника прозы. Начальник вышел, провожая почтеннейшего автора, прославившегося своими репортажами о тяготах капитализма и повестями о том же. Титаны литературы долго прощались, и перед моими глазами перемещались циферблаты с четкой греческой буквой и ремешки крокодиловой кожи. «Зайдите через полчаса», – сказал, не глядя на меня, уполномоченный по прозе и скрылся в кабинете. Я встал, стараясь не скрипеть стулом, и вышел в коридор. Книжка пролежала в издательстве семь лет, потом наступила перестройка, и я издал другую книжку, решившую мою судьбу. А та, машинопись на пожелтевшей бумаге, так и лежит – кажется, в правом нижнем ящике моего стола.
Зато теперь у меня швейцарские часы – незаметные, но swiss made…
Между прочим, в семидесятые годы отечественная часовая промышленность сделала колоссальный рывок в дизайне. Первый и Второй часовой заводы, не говоря уж о Чистопольском, наладили – с использованием импортных корпусов – вполне «подшипники», с расстояния в пару метров их можно было принять за фирму́. Появились и браслеты… В общем, наши часовщики изготавливали для желающих весьма мелкую пыль в глаза – тем более привлекательную, что «Полет», «Славу» или «Луч» достать было почти невозможно.
Но тут подоспели – как всегда, удерживая несокращаемый отрыв – иностранцы с электронно-механическими, с цифровыми, с одноразовыми в пластмассовых корпусах и прочим ранним high-tech… И гонка за лидером продолжилась.
Интересно, что часы были в основном мужской вещью – видимо, в те скромные времена их приравнивали по красивой бессмысленности и бессмысленной красивости к женским украшениям. В конце концов, они могли быть не только японскими или швейцарскими, но и золотыми при этом.
Рядом с ними в мужском наборе престижных игрушек шли зажигалки. Беспощадная война на истребление вредной привычки в кино и литературе еще не начиналась, искусство еще не отвечало за рак легких, и элегантные огнива заполняли целые отсеки витрин в duty free.
Среди традиционных, извлекавших искру простым трением зубчатого колесика о кремень, наиболее почитаемыми были три модели:
американская, солдатская, прошедшая с боями WWII, заправлявшаяся, как willis, бензином, конструкции простой и надежной, как упомянутый военный jeep; популярна у поклонников мачистской архаики до сих пор,
шведская с еврейской фамилией, чиркавшая от движения мужских пальцев, каким показывают ширину привлекательной талии, колесико-кремневая, но газовая; особо уважали ее те, кто носил часы «Восток» (перевод); «калашников» – не знаю, но отдавали за нее немало,
и, наконец, английская, тонкая и изящная, как чемпион Trinity College по теннису, колесико и кремень, но чиркающий механизм сложный и открытый во всех деталях, как довоенный Rolls Royce.
Но это был настоящий класс. А народ попроще гонялся за достижениями новых – по тогдашним понятиям – технологий: кварц, пьезо, турбо и прочие транзисторно-электронные чудеса, броские, но недолговечные, попадавшие в страну в основном в качестве фирменных сувениров во время каких-нибудь выставок. Пластмассовая эта одноразовая дребедень эксплуатировалась до предела и за ним, подвергаясь непредусмотренному ремонту и усовершенствованию (см. много выше).
Что требовалось, кроме классных часов и зажигалки?
Ну, как почти излишество – авторучка. Шариковая, имитировавшая по форме старинную перьевую, – полудетское пижонство. Шариковая одной из трех-четырех лучших фирм, ничего не имитировавшая, но красивая, как сверхзвуковой истребитель. И перьевая, предел роскоши, – такую мог себе позволить тот же посланец мира и социализма, который и часам швейцарским, а не японскому ширпотребу, знал цену; такими ручками не пишут, а подписывают.
Что еще могло лежать в карманах успешного мужчины? В джинсах все это не помещалось, на то существовали мужские ридикюли, резко ворвавшиеся в моду под заслуженным названием «пидараска». Сигареты? Не буду называть марки, я больше не курю (почти) и другим не советую. Деньги? Тогда почему-то мало кто носил бумажник, а деньги, довольно крупные купюры, таскали смятыми в комок – манера пришла от фарцовщиков, а к ним, говорят, от голливудской актерской шпаны. Те и другие таким образом делали вид, что безразличны к башлям…
Вот пока и все о мужских вещах, существовавших до вашей (то есть уже не моей) эры.
Вообще-то правильней было бы «тайны» – их было множество.
Первая и главная: как и почему эта мужественная солдатская вещь попала обязательной частью в дамскую обувную коллекцию, изящную и утонченную?
Каким образом чешские, немецкие, австрийские, югославские, итальянские и всех прочих мыслимых национальных происхождений, включая бразильское, сапоги оказывались на ногах московских, ленинградских, куйбышевских и вплоть до челябинских женщин – при том что в свободной продаже их не бывало нигде и никогда?
Откуда бралась разница, если стоили австрийские сапоги, модные, без молнии, «гармошкой», случайно оказавшиеся в продаже на третьей линии ГУМа, 160 рублей, а зарплата секретаря-машинистки составляла 70 рублей, учителя-предметника 80–110 в зависимости от нагрузки, врача-терапевта в районной поликлинике – 90 и так далее – но все они ходили в сапогах, и некоторые даже именно в австрийских?
Почему, если все же сапоги по счастливому случаю продавались «на третьей линии ГУМа», в километровой очереди и за нечеловеческие деньги, это происходило обязательно в июле?
К слову – опять о деньгах: откуда три зарплаты случайно оказывались в карманах выстроившихся в километровую очередь вдоль третьей линии секретарей-машинисток или даже врачей-терапевтов?
И еще сотни вопросов.
Мода на дамские сапоги возникла в мире – так считают некоторые теоретики – в результате Второй мировой войны как милитаристская. Возможно… Но в СССР их предшественниками были уже описанные мною мирные ботинки-румынки. Тем не менее к концу шестидесятых годов именно женские сапоги заняли прочное место в мировом модном обиходе. Первый вал суперпопулярности накатил вместе с так называемыми «алясками» – высокими черными замшевыми ботинками на меху. На «манной каше» – толстой плоской подошве из белого каучука. С молнией спереди… Российский климат и наши тротуары придавали аляскам отчетливый смысл. Однако потом и фасоны, и материалы для изготовления женских сапог начали использовать всё менее практичные. Тонкая кожаная подошва, высокий каблук (а то и танкетка-платформа), узкая, почти непроходимая щиколотка, вечно ломающаяся молния или отсутствие ее, делающее надевание сапога практически невозможным…
