– Она не умерла. Никто не может осмелиться причинить ей вред… – сказал он, словно пытаясь убедить себя самого. – Она почти ребенок… Бог не позволит, чтобы ей что-то сделали.
– Нет другого Бога, кроме того, существование которого отвечает нашему желанию, – сказала она сурово. – Можешь полагаться на него, если хочешь. Это никогда не повредит. Но раз ты оказался способен одолеть «пустую землю» Тикдабру, значит, сможешь вызволить и свою семью… Я уверена.
– Как же я смогу это сделать? – сказал он упавшим голосом. – Ты же слышала: они хотят Абдуля эль-Кебира, а его уже нет со мной.
Девушка пристально взглянула на него при ярком свете полной луны, появившейся на небе и наполнившей ночь жизнью.
– Ты бы согласился на обмен, если бы он все еще был с тобой? – поинтересовалась она.
– Это же мои дети… – прозвучало в ответ. – Моя жена и дети… Все, что у меня есть в жизни.
– У тебя осталась гордость туарега… – напомнила она. – И насколько мне известно, ты самый гордый и смелый из нас. – Она помолчала. – Возможно, даже слишком… Когда вы, воины, бросаетесь в бой, вам вечно недосуг поразмыслить о том, какое зло вы можете причинить нам, женщинам, которые остаются сзади, получая удары и при этом не разделяя с вами славы… – Она поцокала языком, словно недовольная сама собой. – Но я пришла не обвинять тебя, – заверила она. – Что сделано – то сделано, и у тебя были для этого свои причины. Я пришла, потому что в такие моменты, как этот, человеку нужна компания… Хочешь рассказать мне о ней?
Он затряс головой.
– Она же еще ребенок! – со всхлипом вырвалось у него.
Дверь рывком распахнулась, и сержант Малик эль-Хайдери соскочил с постели, метнувшись было к пистолету, лежавшему на столе, но остановился, разглядев силуэт лейтенанта Размана, возникший на фоне яркого света, бьющего снаружи.
Будучи полуодетым, сержант постарался по возможности сохранить военную выправку, встал по стойке «смирно», отдав честь и попытавшись щелкнуть каблуками, что в действительности получилось комично, хотя выражение лица лейтенанта ясно показывало, что он не в том настроении, чтобы уловить комизм ситуации. Когда его глаза привыкли к полутьме комнаты, он подошел к одному из окон, распахнул створки и указал стеком на соседний барак.
– Что за люди находятся там взаперти, сержант? – поинтересовался он.
Сержант почувствовал, как холодный пот выступил из каждой поры его тела, однако, пробуя сохранить выдержку, ответил:
– Семья туарега.
– Как давно они находятся здесь?
– Неделю.
Разман повернулся к нему, словно не желая верить своим ушам.
– Неделю? – в ужасе повторил он. – Вы хотите сказать, что целую неделю держите женщин и детей взаперти в этой душегубке, не поставив в известность вышестоящее начальство?
– Радио вышло из строя.
– Лжете… Я только что разговаривал с радистом… Вы отдали ему приказ хранить молчание… Поэтому у меня не было возможности сообщить вам о своем приезде…
Неожиданно он осекся, поскольку его взгляд упал на фигуру Лейлы, совершенно обнаженную. Девушка испуганно сжалась в комочек в самом дальнем углу комнаты, до этого она спала там на ветхом одеяле. Он переводил взгляд то на девушку, то на Малика эль-Хайдери и наконец, словно боясь задавать этот вопрос, хрипло спросил:
– Кто это?
– Жена туарега… Но это не то, что вы думаете, лейтенант… – пробовал оправдаться сержант. – Не то, что вы думаете… Она согласилась добровольно… Согласилась! – повторил он, умоляюще сложив руки.
Лейтенант Разман подошел к Лейле, пытавшейся прикрыть наготу краешком одеяла.
– Это правда, что ты согласилась? – спросил он ее. – Он тебя не принуждал?
Девушка пристально посмотрела на него, затем, повернувшись к сержанту, твердо сказала:
– Он сказал, что, если я не соглашусь, он отдаст детей солдатам.
Лейтенант Разман молча кивнул один раз, затем еще один, медленно повернулся и, указывая на дверь, приказал Малику:
– Выходите!
Тот хотел было взять одежду, но лейтенант категорически запретил ему:
– Нет! Вы более недостойны носить эту форму… Выходите так! Как есть…
Старший сержант Малик эль-Хайдери направился к выходу впереди лейтенанта и застыл на пороге, потому что перед ним стояли в ожидании все, кто находился в лагере. Вдобавок к ним присоединились жена Размана и гигант сержант Ажамук.
– Идите в сторону барханов!
Он подчинился, хотя горячий песок жег ему ступни, и молча пошел вперед, опустив голову, туда, где начинались барханы.
Когда он понял, что дальше идти некуда и бесполезно пытаться взобраться по склону, он обернулся, и его не удивило, что лейтенант извлек из кобуры свой тяжелый табельный пистолет.
Один-единственный выстрел разнес ему голову.
Несколько мгновений Разман задумчиво глядел на мертвое тело. Потом неторопливо спрятал оружие назад в кобуру, тем же путем вернулся обратно и встал перед присутствующими, которые так и не сдвинулись с места и не шелохнулись.
Он поочередно обвел всех взглядом, стараясь прочесть что-нибудь в глубине их глаз, и в завершение, похоже, словно решил высказать им то, что у него уже давно на душе накипело.
– Вы – отбросы нашей армии… – сказал он. – Люди, которых я всегда презирал, и солдаты, которыми мне никогда не хотелось бы командовать: воры, убийцы, наркоманы и насильники… Подонки! – Он сделал паузу. – Но, по сути, вы, вероятно, всего лишь жертвы, отражение того, во что нынешнее правительство превратило нашу страну… – Он дал им секунду поразмышлять над тем, что пытался им втолковать, и, повысив голос, продолжил: – Однако наступает время, когда положение дел изменится… Президенту Абдулю эль-Кебиру удалось перейти границу, и он обратился с первым призывом к борьбе и объединению всех, кто желает возвращения к демократии и свободе… – Разман вновь сделал паузу, на сей раз еще более драматичную, осознавая, что ему необходима некоторая доля театральности. – Я собираюсь к нему присоединиться! – объявил он. – То, что я сегодня увидел, меня окончательно убедило, я готов порвать с прошлым и возобновить борьбу рядом с единственным человеком, которому действительно доверяю… И я собираюсь дать вам шанс! Те, кто хочет последовать моему примеру, перейти границу и присоединиться к Абдулю эль-Кебиру, могут отправиться со мной…
Присутствующие недоверчиво переглядывались: у них в голове не укладывалось, что самую заветную мечту – вырваться из ада Адораса и бежать из страны – им преподносит на блюдечке тот самый офицер, которому поручено держать их под замком.
Многие из их товарищей пытались бежать – их всегда ловили, расстреливали или навеки упекали в тюрьму. И вдруг молодой лейтенант в отглаженной форме, только что прибывший в компании привлекательной жены и великана сержанта добродушного вида, старается убедить их в том, что худшее – как до сих пор считалось – из преступлений, словно по волшебству, превращается в героический поступок.
Кто-то был готов вот-вот расхохотаться, кто-то подпрыгнул от радости, и, когда Разман, прекрасно осознавая, что делает и каковы подлинные чувства этой банды уголовников, торжественно предложил поднять руку тем, кто готов за ним последовать, все руки дружно взметнулись вверх, словно приведенные в действие одной неудержимой пружиной.
Лейтенант только улыбнулся и переглянулся с женой, которая улыбнулась ему в ответ. Затем приказал Ажамуку:
– Приготовь все. Мы выступаем через два часа… – Он показал стеком на барак, из зарешеченных окон которого семья Гаселя Сайяха следила за происходящим. – Они поедут с нами… – добавил он. – Мы доставим их в безопасное место по ту сторону границы…
Это было долгое путешествие. Он не знал, в каком направлении двигаться, чтобы попасть домой, не знал, где теперь его дом. Гасель искал свою семью, не зная, есть ли у него еще семья.
Это было долгое путешествие.
Сначала на запад, отступив от «пустой земли» на расстояние дневного перехода, а затем, когда понял, что она закончилась, повернул на север, сознавая, что снова пересекает границу и в любой момент могут опять появиться солдаты, которые, похоже, превратились в его навязчивый кошмар.
Это было долгое путешествие.
И тоскливое.
Никогда, даже в самые тяжелые минуты, когда, находясь в глубине Тикдабры, он понимал, что смерть уже стала его единственной попутчицей, он не предвидел подобного поворота событий, поскольку для него, воина и благородного человека из народа благородных воинов, именно смерть и представляла собой окончательное поражение.
Но сейчас нежданно-негаданно, словно что-то стукнуло в голову, к нему пришло понимание того, что смерть не идет ни в какое сравнение с ужасной реальностью – с тем, что люди, которых ты любишь, стали жертвами твоей личной войны, – и вот это и есть настоящее, самое что ни на есть ужасное поражение.
