Он больше не хотел ни воевать, ни бороться и мечтал о покое своей хаймы, долгих днях охоты и замечательных вечерах при свете костра. Ему хотелось вновь послушать истории старого Суилема – истории, которые он слышал еще ребенком и не устанет слушать и дальше, пока верный раб не умолкнет навеки.
К вечеру третьего дня Гасель набрел на лагерь хайм и шериб рядом с колодцем.
Это были туареги из «Народа Копья» – люди бедные, но приветливые и гостеприимные. Они согласились продать ему своего лучшего мехари, зарезали в его честь барана, из которого приготовили отменный кускус, какого ему давно не приходилось отведывать, и пригласили на праздник, который должен был состояться на следующий день.
Он понял, что не может обидеть их отказом, и вынул из небольшого красного кожаного мешочка, висевшего на шее, тяжелую золотую монету, которую положил перед собой.
– Я согласен только при условии, что заплачу за баранов, – сказал он. – Это моя лепта.
Хозяин дома молча согласился, взял монету и с интересом стал ее разглядывать.
– Такие уже почти не имеют хождения, – заметил он. – Лишь одни грязные бумажки, стоимость которых меняется каждый день. Кто тебе ее дал?
– Один старый проводник караванов… – ответил Гасель, и не солгал, хотя и не сказал всей правды. – У него было много.
– Такими платили проводникам и погонщикам верблюдов… – уверенно сказал хозяин дома. – На такие покупали животных и провизию… Знаешь? – добавил он затем с ироничной улыбкой. – Я нанялся было идти с Большим караваном, но за десять дней до отправления начал кашлять кровью, и меня забраковали. «У тебя туберкулез, – сказали они. – Ты не дойдешь до Триполи…» – Он тряхнул головой, словно никак не мог осознать, какую шутку сыграла с ним судьба. – Скоро мне стукнет девяносто. А от Большого каравана ничего не осталось.
– Как же ты избавился от туберкулеза? – поинтересовался Гасель. – Мой старший сын и первая жена от него умерли.
– Я договорился с одним мясником из Томбукту… – объяснил старик. – Я должен был год работать на него бесплатно, а взамен он разрешил мне съедать в сыром виде горбы всех верблюдов, которых он резал… – Он насмешливо улыбнулся. – Меня разнесло, я превратился в подобие бочки, зато в результате перестал кашлять кровью… Чуть ли не двести верблюжьих горбов! – воскликнул он. – Больше я в жизни не подходил к этим проклятым тварям и готов хоть три месяца идти пешком, нежели сесть на одного из них…
– Ты первый имохаг, от которого я слышу плохие слова о верблюдах… – заметил Гасель.
Когда-то давным-давно жили в процветающем и многолюдном городе Мире, славе халифов, три хитрых купца, в результате долгих лет совместной торговли скопившие приличную сумму денег, которую решили вложить в новое дело…
Оказалось, однако, что эти купцы не доверяли друг другу и договорились отдать эти деньги на хранение хозяйке дома, в котором жили, наказав ей не отдавать деньги никому из них, если при этом не будут присутствовать двое других.
Через несколько дней они решили написать письмо, касавшееся одной сделки, в соседний город, и, поскольку им понадобился пергамент, один из них сказал:
– Пойду попрошу у доброй женщины, у нее наверняка найдется лист.
А сам, войдя в дом, сказал ей:
– Дай-ка мне сумку, которую мы тебе вручили, она нам понадобилась…
– Не отдам, пока здесь не будет твоих друзей, – ответила женщина и, хотя он настаивал, продолжала отказываться до тех пор, пока хитрый купец не сказал:
– Выгляни в окно и увидишь, как мои товарищи, которые стоят на улице, тебе приказывают мне ее отдать.
Женщина выглянула в окно, а купец тем временем вышел и, подойдя к компаньонам, тихо сказал:
– У нее есть пергамент, который нам нужен, но она не хочет мне его отдавать, пока вы тоже ее об этом не попросите.
Не чувствуя подвоха, они крикнули женщине, чтобы она поступила так, как велит их товарищ, и она отдала тому сумку, с которой вор и покинул город.
Но когда два других купца оказались в дураках и поняли, что остались без денег, они обвинили бедную женщину, отвели ее к судье и потребовали правосудия.
Судья же оказался человеком выдержанным и разумным. Он выслушал обе стороны и после долгих размышлений сказал:
– Думаю, вы правы, выдвигая свое требование, и справедливо, чтобы эта женщина вернула сумку или выплатила деньги из своих средств… Но поскольку выясняется, что соглашение, которое вы заключили, требует, чтобы при передаче сумки присутствовали все трое компаньонов, считаю, что будет справедливо, если вы постараетесь найти третьего, приведете его ко мне, и тогда я сам позабочусь о том, чтобы соглашение было выполнено…
Вот так восторжествовали справедливость и разум, благодаря находчивости этого умного судьи.
Да будет угодно Аллаху, чтобы так было всегда. Хвала Ему…
Девушка тронула струну скрипки, словно ставя заключительную точку в своем повествовании, а затем, не сводя взгляда с Гаселя, добавила:
– Ты, похоже, пожаловал к нам издалека, почему бы тебе не рассказать нам какую-нибудь историю?
Гасель обвел взглядом группу: два десятка юношей и девушек, сгрудившихся вокруг костра, где на углях медленно жарились два огромных барана, от которых шел сладкий и глубокий аромат, и спросил:
– Что за историю вы хотите услышать?
– Твою… – выпалила девушка. – Почему ты оказался так далеко от дома? Почему платишь за то, что покупаешь, старинными золотыми монетами? Что за тайну ты скрываешь? Несмотря на твое покрывало, твои глаза говорят о том, что ты держишь что-то в глубокой тайне.
– Это твои глаза хотят увидеть тайну там, где нет ничего, кроме усталости, – заверил он. – Я проделал долгое путешествие. Возможно, самое долгое из всех, которое кто-то когда-либо проделал в этом мире… Я пересек «пустую землю» Тикдабру.
Последний из прибывших на праздник – крепкий юноша с обритым черепом, слегка косящими глазами и глубоким шрамом, спускающимся от щеки к горлу, – вдруг спросил взволнованным голосом:
– А ты, случайно, не Гасель Сайях, имохар Кель-Тальгимуса, семья которого стояла лагерем в гвельте гор Хуэйлы?
Гасель почувствовал, как у него упало сердце.
– Да. Это я.
– У меня для тебя плохие вести… – с сожалением сказал парень. – Я приехал с севера… От одного племени к другому, из хаймы в хайму прошел слух: солдаты увели твою жену и твоих сыновей… Всех твоих домашних. Спасся только старый слуга-негр, и вот что он сказал: тебя поджидают, чтобы убить, в гвельте Хуэйлы…
Гаселю пришлось сделать над собой усилие, чтобы зажать всхлип в глубине горла, и он приказал себе – еще строже, чем в самой середине «пустой земли», – сдержать эмоции.
– Куда их увели? – спросил наконец он, когда справился с голосом и тот зазвучал спокойно.
– Никто этого не знает. Может, в Эль-Акаб… Может, еще дальше на север – в столицу… Они хотят обменять их на Абдуля эль-Кебира…
Туарег встал и медленно направился к барханам, провожаемый взглядами всех присутствующих и уважительным молчанием, поскольку праздничное веселье развеялось, как по волшебству, и никто словно не замечал, что один из баранов начал подгорать. Дыхание несчастья как будто родилось из пламени костра и гасило свет воодушевления во взглядах и жажду развлечения в телах.
В темноте Гасель упал на бархан и зарылся лицом в песок, стараясь не дать рыданиям вырваться на свободу, впиваясь до крови ногтями в ладонь.
Он уже не был богатым человеком, возвращающимся после долгого приключения к мирному очагу. Он даже не был героем, который вырвал Абдуля эль-Кебира из лап его врагов и пересек с ним ад «пустой земли», благодаря чему тот оказался в безопасности по другую сторону границы. Сейчас он был всего лишь бедным глупцом, потерявшим все, что у него в этом мире было, из-за своего дурацкого упрямства – желания соблюсти устаревшие обычаи, которые ничего ни для кого не значили.
Лейла!..
Дрожь пробежала по его спине, словно струя холодной воды, стоило только представить ее в руках этих мужчин в грязной форме, тяжелой амуниции и грубых вонючих ботинках. Он вспомнил их лица, когда они целились в него у входа в хайму, их запущенный лагерь, а также деспотизм, с которым они обращались с бедуинами в Эль-Акабе, и, несмотря на все его старания, хриплый стон все же сорвался с губ, вынудив его впиться зубами в тыльную сторону ладони.
– Не надо… Не сдерживайся. Самый сильный из мужчин имеет право плакать в такой момент.
Он поднял голову. Красавица с тоненькими косичками села рядом и протянула руку, чтобы провести по его лицу, как могла бы сделать мать по отношению к испуганному ребенку.
– Уже прошло, – сказал он.
Она покачала головой:
– Не пытайся меня обмануть. Не прошло… Такие вещи не проходят. Они остаются глубоко внутри, как застрявшая пуля. Мне это известно, потому что мой муж умер два года назад, а мои руки все еще ищут его по ночам.
