Все началось на темной стоянке, ярдах в десяти от ступеней в красно-синих бликах. Шеп развернул ее к себе и прижал к крылу чьей-то машины; ее потрескавшиеся губы раскрылись навстречу его губам, ее руки обвили его шею. На секунду оба отпрянули друг от друга и вновь слились, а затем, спотыкаясь и покачиваясь, по опустевшей стоянке зашагали к одинокому «понтиаку», на хромированном бампере которого мерцали отблески звезд, выглядывавших сквозь темный шепот деревьев. Шеп усадил ее в машину и, будничной, не вызывающей подозрений походкой обогнув капот, подошел к месту водителя. Едва он захлопнул дверцу, как вновь оказался во власти ее рук и губ, в смятении осязания и вкуса; пальцы его волшебным образом справились с ее застежками, ладонь ощутила вздымающуюся грудь.
— Эйприл… Боже, я… Эйприл…
За собственным шумным дыханием они не слышали ни стрекота кузнечиков, ни гула машин на шоссе № 12, ни отдаленного визгливого женского смеха, растаявшего в звуках саксофона, пианино и барабанов.
— Милая, подожди… Давай куда-нибудь поедем… надо отсюда убраться…
— Нет. Пожалуйста, — прошептала она. — Здесь. Сейчас. На заднем сиденье.
Там все и произошло. В темной тесноте, пропитанной запахами бензина, детских бот и автомобильной обивки, под аккомпанемент финального соло Стива Ковика, который волнами доносил ветерок, Шеп Кэмпбелл наконец-то осуществил свои дерзновенные мечты.
— Эйприл… — проговорил он, после того как иссяк и, нежно ее покинув, опустил с плеч ее ноги, после того как помог ей, маленькой и одинокой, улечься на сиденье и подложил ей под голову свой свернутый пиджак, после того как сам неловко скорчился на полу, не выпуская ее рук. — Эйприл… Все это не просто так… послушай… я этого давно хотел… я люблю тебя…
— Не надо. Молчи.
— Это правда. Я давно тебя люблю. Я говорю это не потому… знаешь…
— Пожалуйста, Шеп. Давай просто помолчим, а потом ты отвезешь меня домой.
Мысль, которую весь вечер он упорно гнал, но которая мелькнула даже в пылу желания, хоть не стала помехой, теперь вновь слегка оглушила, навалившись моральным грузом: она же беременна.
— Ладно, — сказал Шеп. — Я все помню. — Высвободив одну руку, он крепко потер лицо и вздохнул: — Наверное, ты считаешь меня идиотом.
— Дело не в том, Шеп.
В темноте он угадывал ее лицо, но не мог прочесть его выражения, если оно вообще хоть что-нибудь выражало.
— Дело не в том. Честное слово. Просто я тебя не знаю.
Повисло молчание.
— Не говори загадками, — прошептал он.
— Это не загадка. Я вправду не знаю тебя.
Если не разглядеть, то коснуться ее лица он мог. Осторожно, точно слепой, Шеп провел пальцами по ее щеке.
— Даже если б знала, это не помогло бы, потому что я не знаю, кто я такая.
4
Три или четыре дня спустя Фрэнк Уилер вышел из кряхтящего автобуса и с напускной покорностью зашагал к улице, где жила Морин Груб. Неудивительно, что нынче он шел к ней без особого желания. Предстояло объявить о разрыве отношений, а потому всякая оживленность выглядела бы странно. Фрэнка всегда удивляло и радовало, когда неизбежное дело соответствовало его настроению, и если прежде такое совпадение было редким, то теперь уже стало обычным. Вот пример: на каждую статью ушло чуть больше одного дня. Благополучно завершенные «К вопросу об анализе сбыта», «К вопросу о ведении отчетности», «К вопросу о заработной плате» наряду с «Продукцией и контролем запасов» в красивой папочке лежали на столе Барта Поллока.
— Что ж, превосходно, — сказал тот вчера, большим пальцем пробежав по уголкам страниц. — Рад, что могу сообщить вам хорошую новость.
Фрэнк с полным хладнокровием выслушал известие, что планы «обрели форму». В понедельник состоится «неформальная организационная встреча», на которой Фрэнк с его новыми коллегами «обрисует кое-какие детали», после чего может больше не числить себя среди подчиненных Бэнди. Пока же «настало время разрешить вопрос жалованья». В комнате не возник нелепый призрак Эрла Уилера, и рубашка Фрэнка не промокла от пота. Глаза его не рыскали по кабинету, а в голове не зародились пугливые мысли, что скажет Эйприл. Все было по-деловому. После того как Фрэнк пожал мясистую руку Поллока, он обогатился на три тысячи в год — солидную сумму, которая, помимо всего прочего, позволит спокойно оплатить акушерок и психиатров.
— Хорошо, — сказала Эйприл, узнав размер жалованья. — Примерно так и ожидалось, верно?
— Да, где-то так. Все равно приятно, что все утряслось.
— Уж я думаю.
Теперь, разобравшись с делами, Фрэнк мог всецело отдаться устранению неполадок в семейной жизни, требовавших его внимания. Последние две или три ночи в супружестве отмечался сбой, который в былые дни доставил бы немало мучений: Эйприл опять спала в гостиной. Однако времена, слава богу, изменились. Они не ссорились, и жена не выказывала явной враждебности.
— Я не выспалась, — в первую ночь сказала Эйприл. — Пожалуй, лучше мне лечь одной.
— Ладно.
Фрэнк полагал затею одноразовой, и его ожгло раздражением, когда на следующей вечер жена, взяв в охапку одеяло и простыни, отправилась стелить себе на диване.
— В чем дело? — спросил он, со стаканом в руке привалившись к дверному косяку и наблюдая, как она встряхивает простыни. — Ты злишься на меня, что ли?
— Нет, вовсе не злюсь.
— И сколько ты собираешься жить на отшибе?
— Не знаю. Извини, если это тебя огорчает.
Он нарочно затянул с ответом: пальцем погонял в стакане лед, затем облизал палец и, откачнувшись от двери, с тяжелым вздохом пожал плечами.
— Нет, не огорчает, — сказал он. — Сочувствую твоей бессоннице.
Вот еще одно существенное отличие от прежних времен: он вправду не огорчился. Был слегка раздражен, но не расстроен. А с какой стати? Это ее проблема. Какие возможности для хорошего самочувствия, какие залежи душевного покоя открывала эта благоприобретенная способность подразделять проблемы на свои и чужие! Напряжение последних месяцев едва не привело к нервному срыву, и сейчас, когда равновесие восстанавливается, небольшая отстраненность друг от друга вполне естественна, это хороший признак. Эйприл приспособиться гораздо сложнее, отсюда подавленность и бессонница, что вполне объяснимо и вызывает сочувствие. Но теперь он располагает временем и окажет ей разумную помощь. Где-то на следующей неделе он постарается найти солидного психоаналитика. Уже виделись предварительные беседы с велеречивым, похожим на сову венцем («Полагаю, вы весьма точно определили проблему, мистер Уилер. Пока еще трудно сказать, насколько продолжительным будет терапевтический курс, но смею заверить, что с вашей неослабной помощью и вашим вниманием есть все основания надеяться на скорый…»).
Пока же главная задача — развязаться с Морин. Было бы лучше, если б разговор прошел в баре или кофейне, что он и хотел предложить, когда утром затащил ее в нишу центральной картотеки.
— Нет, приходи ко мне, — шепнула она, склонившись над раскрытой папкой, которую они якобы изучали. — Норма уйдет рано, я приготовлю ужин.
«Да нет, лучше не надо. Понимаешь, нам надо поговорить», — хотел сказать он, но испугался ее взгляда.
А ну как она расплачется или еще чего выкинет прямо в конторе?
— Не хочу доставлять тебе хлопоты, — искренне ответил Фрэнк, согласившись прийти.
В принципе, обстановка не имела значения, главное — сам разговор, который должен быть определенным и окончательным. Уже в сотый раз он напоминал себе, что извиняться ему не за что. Противно вспомнить, сколько сил понапрасну истрачено во всяких самоуничижительных просьбах о прощении. Что бы там ни уготовила жизнь, отныне больше никаких извинений.
— Простите, вы мистер Уилер? — окликнул его женский голос.
От тротуарной бровки к нему шла девушка с чемоданчиком, и по ее хищной улыбке Фрэнк сразу понял, кто она. Его застигли в момент, когда он уже занес ногу на розовые ступени дома Морин.
— Я Норма Таунсенд, подруга Морин. Не могли бы мы переговорить?
— Конечно. — Фрэнк не двинулся с места. — Чем могу служить?
— Не здесь же.
Норма чуть склонила голову набок, словно увещевая капризного ребенка, и направилась к маленькой претенциозной кофейне, что была по соседству. Фрэнку ничего не оставалось, как последовать за ней, но свою покорность он возместил критическим взглядом на ее тугую подрагивающую задницу. Кряжистая девица двигалась с утиной перевалкой, но была в модном обтягивающем платье «чехол», невзирая на то, что оно подчеркивало ее широкую кость и мускулистость, и оставляла шлейф духов, которые в «Лорд и Тейлор»[43] рекламируют как «загадочные и возбуждающие».
— Я вас долго не задержу, — пообещала она, после того как, приземлившись за угловой столик с мраморной столешницей, поставила к ногам чемоданчик, заказала сладкий вермут и произвела серию щелчков, шлепков и рысканий, чтобы из замысловатой сумочки достать пачку сигарет. — Времени только на аперитив, а потом надо бежать. На две недели отбываю на Кейп.[44] Морин хотела ехать со мной, но передумала. Собирается провести весь отпуск здесь, о чем, полагаю, вам известно. Я об этом узнала только вчера, и теперь мне будет неловко перед друзьями, которые нас ждут. Может, что-нибудь выпьете?
