Может, это из-за смысла фамилии, обязывающей даже в быту сообразовываться с высшей правдой, ни одна из моих жён не захотела взять мою фамилию? Со всеми затем вытекающими для меня последствиями …
Но и без выпавшей мне планиды были у меня и собственные наработки. Вопреки семейной традиции работать в геологии, я стал химиком. Казалось бы, пустяк, но с помощью Н. Н. Вашкевича выяснилось, что нет. «Химия» и «семия» на одном из управляющих системных языков мозга (на котором прочитывается и бессознательное значение «меняйлова») переводятся одинаково, и означают всё тот же «смысл» (семантика — наука о смысле и значении слов). Так что известное выражение «химики глупыми не бывают» отнюдь не бахвальство самих химиков, просто значение слова, обозначающее профессию, не только привлекательно для некоторой части населения, но и влияет на своего носителя…
Перечисленные шесть параметров моей планиды лишь начало списка — кто заинтересовался возможностями глубинного самоизучения, может заглянуть в «Катарсис», там параметры выстраиваются в список более обширный. И все эти параметры — как на заказ? — сходятся в одной точке: смысл, смысл, смысл, небесный смысл!
А вот рок по жизни моего тестя, напротив, прошёлся таким образом, что стать слабой точкой главраввинатского монолита он был попросту обречён. Одно то, что он в Войну лишился всех ближних родственников, многое определяет: одинокий еврей обычно представляет собой если и не противоположность единоплеменной массы, то нечто от неё отличное (более человечное). Тем более, рос он потом в детдоме.
Мой тесть в Войну спасся почти чудом — об этом в «Катарсисе» есть упоминание — и, думается, это было допущено не случайно. Если угодно, ему на роду было написано заполнить вакуум знаний о главраввинском роде (добившихся распятия Христа) — социальном образовании еще более закрытом, чем любой самый тайный Орден в истории человечества.
Итак, сама жизнь явно распорядилась таким образом, что чаша весов была искусно склонена не в пользу главраввината — уникальный случай!
Выражаясь богословским языком, настала полнота времени.
Итак, непривычные логические выводы моего тестя из привычных обстоятельств криком кричали о неком тайном знании, которым владеет главраввинат — и о необходимости их расшифровки, если хочется встать с колен и оказаться с ними хотя бы на одном уровне.
Сверхрасполагающая к тому планида необходима, но даже на добротную основу радующий глаз узор — как в ковроткачестве — может нанести только рука мастера. А с Учителями, как я теперь понимаю, мне особенно везло, хотя намеренно я их никогда не искал — они всегда приходили сами, что тоже, видимо, основание для каких-то обобщений.
Если не считать отца, то первым по порядку Учителем считаю Льва Николаевича Толстого. До рассыпанных по страницам его книг сокровищ даже люди достойные добираются десятилетиями, и достигают их в лучшем случае перевалив сорокалетний рубеж, а то и вовсе после шестидесяти. И это не говоря уж о том, что большинство людей до книг Льва Николаевича не дорастают вовсе — имя им легион. А я первый раз «проглотил» собрание сочинений Льва Николаевича, когда мне было всего тринадцать-четырнадцать лет — когда стал, в сущности, сиротой.
А уже в шестнадцать мне была предоставлена возможность заглянуть в святая святых главраввината.
Впоследствии, разумеется, я достаточно долго изучал и богословие (и не только христианское), изучал вполне каноническим способом, и даже несколько лет работал переводчиком богословских текстов. Естественно, общался с всякими-разными докторами богословия из разных стран — увы, оказавшихся лишь богословской массой, исторгающей суверенитическую болтологию с «иудо-внутренническим» отливом. Они сами — марионетки, но втройне виновные в своём скотском состоянии потому, что у них был доступ к содержательным книгам (вроде «Мастера и Маргариты»). Уж кто-кто, а эти богословы холуи добровольные, а чему у таких можно научиться?
В богословском мире для мыслящего человека ценны только межконфессиональные дискуссии — тем, что могут пробудить сомнение в исходных постулатах, на которых путём логических построений строится то здание, которое принято называть мировоззрением. Не случайно этих дискуссий так панически боится начальство церквей и сект.
Конечно, каждый человек представляет собой конспект всей истории человечества — пусть он скомкан, но при желании он всё равно читаем. В этом смысле каждый человек — кладезь познания и Учитель. Но есть встречи, которые обогащают взрывообразно.
Расскажу о встрече, о которой я никогда и нигде ещё не писал.
Подобно тому как меня постоянно «припечатывали» «Божьим человеком», так, видимо, и Васю — «Чапаем». Как я раньше думал, из-за одного только его имени-отчества, которым он, несмотря на неуместность многих ситуаций, сразу представлялся: «Василий Иванович».
Теперь же понимаю, что всё много глубже.
Когда мы уже достаточно долго прожили вдвоём — в горах — Вася почему-то (?!) мне рассказал, что он, бывает, подрабатывает киллером.
Правда, сразу оговорился, что берёт заказы только на тех, кто в теории стаи названы «иудо-внутренниками».
И ещё добавил, что дело, вообще говоря, не в деньгах. Мог бы и не говорить — Вася абсолютный аскет, вообще мог бы прожить без копейки. Уж кто-кто, а он явно не «иудо-внутренник».
У каждого психотипа есть бесчисленное количество признаков. Скажем, «иудо-внутренник» полагает, что хорошая жизнь — это когда много ненужного, но желательно, дорогого. Для «внешника» желателен порядок и понятие «нравственной чистоты» не бессмысленно. Увы, я тогда был достаточно неразвит, чтобы спросить Васю, что в его понимании есть хорошая жизнь.
Но это соединение аскетизма с невероятной для советского времени «профессией» наименьшая вокруг Васи странность.
Я прожил с «Чапаем» в обитом кровельным железом строительном вагончике месяца полтора. Было это в горах Северного Урала. По его словам, он скрывался (дело было в Олимпиаду, тогда Москву шерстили так, что только держись), я тоже, только с другим смыслом — сбежал от очередной дегенератки, возомнившей себя невестой.
Повод для аскетического упражнения в горах был основательный — не сумев устроиться на лесосплав, мы с Васей подрядились собрать щитовой дом и сделать под него монолитный фундамент. В вагончике была одна железная кровать с сеткой, на ней матрац. Спали мы попеременно: день на голой сетке Вася, а я — на полу на матраце, на следующий день наоборот…
Однажды, когда фундамент мы уже закончили и смонтировали половину стен дома, случился смерч — впрочем не уверен, что верно назвал случившееся. Вихрь проложил через тайгу прямую как стрела узкую просеку, но почему-то шириной всего-то метров пятнадцать, если не меньше. И надо же было так случиться, что этот «смерч», начавшись почему-то всего метрах в семистах от нас прошёл прямёхонько по нашему недострою.
Пока я как умненький-благоразумненький Буратино хватался — чтобы не утянуло наверх вихрем — за края незастроенной части бетонного фундамента, Вася, наоборот, ворвался в центр рассыпающейся как карточный домик конструкции. Картина феерическая: вихрь из летящих щитов, щепы и пыли, посреди «Чапай» с воздетыми к небу руками — и ужасающий грохот ветра. Вася за фундамент не хватался, от летящих щитов не уворачивался, от летящей щепы не жмурился, но, воздев руки к небу, шевелил губами…
Васю не задела ни одна щепочка…
Почему Вася и в этой ситуации вёл себя так странно?
Вася, а может, кроме тех невероятных способностей, которые в тебе всё время обнаруживались, ты умеешь еще и заглядывать в будущее? И именно поэтому ты ввязался в это тебе лично совершенно не нужное строительство дома?
Тогда мой взгляд на людей был — как и у всех! — поверхностный, суверенитический. Тогда я не мог даже предположить, что смогу усвоить совсем иной взгляд на происходящее, пойму (меня научат, соорганизовав «случайные» встречи с людьми калибра Цыганского баро?), что люди суть стадо, что рано или поздно сформируется всепланетная стая, что Россия — метанация с особенным тысячелетним опытом, что существуют неугодники, которые могут пользоваться кладовыми родовой памяти, следовательно, где как не в России существовать тайной жреческой касте, которая помогает — причём помогает, используя свою способность видеть будущее.
Не умел тогда понимать ни обращенного к «кладовым» подсознания текста «Мастера…», ни причин ненависти к России, ни великих загадок вокруг Сталина— «святослава»…
Пожалуй, только после того как меня разыскал цыганский баро, только после его странного предсмертного поступка, память вернула мне весь вал странностей и вокруг Васи.
