Ознакомительная версия.
Ну все, хватит время тянуть, пора и делом заняться. Я полюбовался уголком лезвия, посильнее разогнул руку в локте – а она слушалась с трудом, да еще после гипса – и устроился поудобнее. Двумя этажами ниже, в подвале, бесновался Минотавр. Еще бы, так подфартило, добыча сама в руки бежит. Вот и все. Сейчас я буду сидеть и с удовольствием слушать, как с каждым ударом сердца теплыми волнами будет уходить моя никчемная, никому не нужная жизнь…
И тут кто-то жахнул по двери кулаком, да так, что она едва не сорвалась с петель. Лезвие от неожиданности чуть не выпало. Неужели догадались? Но как?
– Леха! Моторов! Ты что там делаешь? Ширяешься? – раздался за дверью громкий голос Мазурка. – Как закончишь, возьми у меня ключ!
– Какой ключ, Юрий Владимирович?
Вот черт бы его побрал! Откуда же он взялся? Я старался, чтобы мой голос звучал естественно.
– Какой ключ, от чего?
– Да мне завтра уходить рано! Ты воду-то прикрой, я уже надорвался орать! И дверь отопри, что я там не видел?
Я бросил лезвие под стул, неловко поднялся и выключил воду, но дверь открывать не стал. Одетый человек, сидящий весь в пару на полу душевой, действительно может вызвать подозрения.
– Леха, значит, так, у меня в холодильнике плазма лежит. Завтра Орликов днем подойдет, это ему для дочки. Я Андрюхе позвоню и скажу, чтобы он тебя нашел, а то мне нужно пораньше смотаться! Короче, вылезай, я тебе все покажу.
Надо же быть таким невезучим! Сто лет сюда никто днем носа не кажет, ну почему именно сегодня и именно сейчас? Понятно, что на этот раз все сорвалось. Мне с трудом удалось подковырнуть прилипшее к полу лезвие, завернуть его в бумажку и опустить в карман. Ладно, еще успею. Я снова включил воду и помотал головой под душем. Совсем не обязательно всем знать, чем я тут занимался.
Завтра передам Андрюхе плазму, а там… У его дочки обнаружили неоперабельный порок сердца и тянули как могли. Я взял у Мазурка ключ от “храма науки”, где стоял холодильник, – так Мазурок называл комнату, в которой проводил эксперименты со своей аппаратурой. Юрий Владимирович был очень умным.
Я не чувствовал ничего, кроме досады, оттого что мне помешали. Но, в конце концов, это лишь вопрос времени. И вероятно, от этого моего раздражения, когда настала пора вечерних инъекций, я впервые спросил одну из сестер Огурцовых, которая подошла к моей кровати с лотком в руках:
– А что вы мне колете?
Есть неписаные законы, клановая этика, по которой медицинские работники сами не лезут в назначенное им лечение. Этим они, во-первых, показывают уровень доверия к коллегам, а во-вторых, не забивают себе голову лишней информацией. Справедливо считается, что так лучше идет процесс выздоровления.
Я сам горячо приветствовал это правило, много раз имея в качестве пациентов врачей, которые терроризировали меня вопросами по поводу каждого моего движения. Но сегодня из-за скверного настроения я позволил себе отступить от кодекса хороших манер.
– Что вы мне колете? – повторил я вопрос.
Сестра Огурцова, как обычно, когда я к ней обращался, зарделась и пролепетала:
– Вот здесь, в первом шприце, пенициллин!
Ну понятно, все хирурги, если у больного рана, швы, назначают антибиотики, на всякий пожарный.
– А это, – поднимая второй шприц, гордо произнесла Огурцова, – анальгин с аминазином!
Я приподнялся на кровати. Затем, держась за спинку, борясь с головокружением, встал. Потом, окончательно обессилев, повалился на койку и, все еще не веря своим ушам, переспросил:
– С чем анальгин?!
– С аминазином! – немного растерявшись, повторила та.
– А ну села, быстро! – тихо, но твердо сказал я. – Живо рассказывай, кто и зачем мне назначил аминазин!
И глазами показал Огурцовой на стул.
Хотя затуманенный мозг и противился, я стал внимать, слушая увлекательный рассказ о том, что же со мной случилось в эту последнюю неделю.
Сестры Огурцовы были девицами симпатичными, румяными, веселыми, хоть и малость чудными, но социально неопасными. Младшей было восемнадцать, а старшей около двадцати. Младшая была блондинка, а старшая брюнетка, младшая поскромнее, старшая побойчее. Работали они посменно, и практически каждую ночь выходила либо одна, либо другая. Я им, видимо, нравился. Когда они встречались со мной, то всегда опускали глаза и краснели. Особенно младшая.
– Запали на тебя наши сестрички Огурчиковы, – смеялся нейрохирург Дима Козлов. – Каждый раз меня про тебя пытают, я им объяснил, чтобы не лезли, ты же у нас семейный!
И вот именно оттого, что они ко мне относились с повышенным вниманием, это и случилось.
В отделении вдруг кончился димедрол в ампулах. И по всей больнице, как выяснилось, тоже. Ну кончился и кончился. Типичная ситуация. Но дело в том, что и мне был назначен димедрол. Вернее, анальгин с димедролом. Стандартное назначение в нейрохирургическом отделении. Там всем эту смесь вкалывают, особо не углубляясь. Вот и я по шаблону получал анальгин с димедролом, два раза в сутки.
А сестрам Огурцовым, к несчастью, хотелось сделать для меня что-то хорошее. Например, не нарушать ход лечения. Побегав по больнице и поняв, что димедрола нет нигде и непонятно, когда будет, они пришли в ординаторскую. Вернее, пришла одна из них, кажется старшая. И старшая Огурцова спросила у дежурного врача:
– Станислав Сергеевич, а чем можно заменить димедрол?
Если бы мне медсестра задала подобный вопрос, я для начала поинтересовался бы, для чего это ей нужно, а только потом показывал эрудицию.
Но Станислав Сергеевич Любомудров подобными глупостями заниматься не стал. Спрашивают – значит, нужно. Он был комсомольским секретарем всей нашей больницы, а у комсомольцев все четко. “Если партия сказала: надо, комсомол ответил: есть!” И полез в справочник Машковского. Потому что у комсомольских вожаков в голове одни фальшивые лозунги да полный джентльменский набор всякого пошлого лицемерия, а вовсе не медицинские знания. Он резво зашелестел страницами и уже через три минуты радостно выдал ответ:
– Димедрол можно заменить пипольфеном!
Огурцова перерыла все коробочки с лекарствами в отделении, но искомого не нашла. Она была девушкой последовательной до автоматизма, что часто бывает среди умственно отсталых. Такие запоминают последнее сказанное им слово. Огурцова снова поскреблась в дверь и спросила:
– Станислав Сергеевич, а чем можно заменить пипольфен?
Станислав Сергеевич странным образом тоже обладал подобным автоматизмом. Он не стал возвращаться к началу разговора, собственно, об этом его и не просили. Тем более по телевизору началась какая-то увлекательная передача. Он вторично взял в руки первый том справочника и обнаружил, что пипольфен является производным фенотиазина. Теперь осталось выяснить, какие еще бывают фенотиазины. На это понадобилось вообще меньше минуты. Первым в списке производных фенотиазина стоял аминазин. Потому что на букву “А”. Вот и славно.
– Пипольфен можно заменить аминазином! – авторитетно заявил доктор Любомудров и опять углубился в телевизор.
Сестра Огурцова тоже успокоилась. Аминазина в отделении был целый ящик.
На самом деле аминазин по химической структуре похож на пипольфен. Всего-то на атом хлора в молекуле больше и боковой радикал немного отличается. Но заменять аминазином пипольфен, а уж тем более димедрол – это как если бы в тире поменяли духовые ружья с безобидными пульками на противотанковые гранатометы “Муха”.
Потому как аминазин – самый зверский, самый дубовый и, наверное, самый сильный нейролептик. У которого есть сфера применения, но вообще-то единственное оправданное его назначение – вкалывать буйным психам во время затянувшихся припадков. Но тут важно не переборщить. Уколол раз, другой, ну третий – и все, стоп! Потому как противопоказаний куча да и осложнений полно.
От аминазина заваливается давление, начинается бешеное сердцебиение, возникает желтуха, а самое главное, накатывают такие приступы депрессии, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Уж на что в нашей реанимации всегда полно беспокойных пациентов, но мы почти никогда аминазином не пользовались. Запросто можно больного потерять, да и смотреть на таких, у которых взгляд надолго ушел в точку, тяжело.
Не случайно наша карательная психиатрия так любила сей препарат. Дня через три-четыре под аминазином – и даже самый неугомонный диссидент превращался в безобидный овощ. Я получал этот чудодейственный эликсир в инъекциях неделю, два раза в день. Утром и вечером. Почему не загнулся, ума не приложу. Резервы молодого организма.
Я тогда пообещал Огурцовой, что если она или ее сестра еще когда-нибудь ко мне подойдут со шприцом, я их удушу на месте, причем единственной левой рукой.
Завтрашний день был еще тяжелым, следующий много легче, ну а потом все краски жизни вернулись и заиграли. И хорошее настроение, и разговоры, и шахматы по вечерам.
Ознакомительная версия.
