…Ночью сплю беспокойно. Ворочаюсь. Как будто лег спать с набитым брюхом. С брюхом, набитым живыми ежами. То и дело просыпаюсь потому, что во сне пытаюсь стонать. Знобит. Чтобы не заболеть, закрываю окно и накрываюсь вторым одеялом.
Под утро приснилась съемка сцены пожара, и как будто у меня не получаются элементарные вещи — не туда встаю, не так поворачиваюсь к камере, забываю текст… А главное, хватаюсь за ведра, которые пусты. Камера снимает, как я пытаюсь залить огонь, а в ведрах ничего.
— Ты издеваешься? — кричит режиссер. — Это не комедия, бери ведра с водой!
— Я делаю это не нарочно! Скажи рабочим, чтобы не приносили мне пустые ведра! — беззвучно кричу в ответ, как будто во мне нет слов, как в ведрах нет воды. Но все повторяется.
— Ты понимаешь, что срываешь съемку, гад? — взрывается Вознесенский, свирепо размахивает руками, пинает ногами воздух, как Джек Николсон в фильме «Иствикские ведьмы», в сцене в церкви. — Я не позволю тебе испоганить труд всей моей жизни! Я тебя уничтожу! Эй, бесы! Схватите этого мерзавца, приколотите к кресту, да покрепче, а потом разведите вокруг креста костер и сожгите предателя!
— Я не предатель! — пытаюсь кричать. — И я не против — пусть распинают, но только, пожалуйста, без гвоздей! И сжигать меня не надо — я еще не все сказал, и не все сделал, и не все долги раздал! Это труд и моей жизни тоже…
Мрачные безликие фигуры, что подсовывали мне пустые ведра, окружают дремучим кольцом, тянутся к горлу костлявыми пальцами. Отчаянно отбиваюсь, но тело ватное — не стоит большого труда схватить. И вот уже откуда ни возьмись на земле огромный деревянный крест, в ноги и в левую руку вколочены длинные ржавые гвозди, к правому запястью приставлен гвоздь и занесен молоток… Вдруг понимаю — а ведь я предвидел, что все закончится этим крестом и гвоздями! Но где все заканчивается, там все и начинается — это Самый Главный Вывод, что я сделал, прожив почти сорок лет! И мне не больно! Мне не бывает больно, когда меня пытаются распять во сне! Выкручиваюсь, как выкручивался и раньше, когда никто не поставил бы на меня ломаного гроша, вырываю из-под гвоздя правую руку, бью со всей дури в голову Понтию Пилату, взмываю над толпой вместе с крестом, превращаюсь в огромную крестоносную птицу. В руке вдруг оказывается старый десантный штык-нож, что не раз меня выручал по жизни. Пикирую, направо и налево наношу разящие смертоносные удары, весело свечусь в темноте…
Когда, весь в поту, наконец, открываю глаза и вижу, что за окном светло и утро, скорее вскакиваю, бегу в ванную, встаю под горячий душ, энергично растираюсь полотенцем, завариваю крепкий кофе. Радуюсь — ночь закончилась, кошмары позади! Я умею радоваться даже тому, что просто закончилась ночь!
Кто мне сказал, что жизнь будет легка? Она —
как секс на битом стекле, как прыжок из окна
вниз головой в надежде, что на спине
вдруг появятся крылья или хотя бы не
долетишь до земли, а превратишься в пух
тополиный, или одно из двух,
а именно смерть не сумеет в тебе узнать
человека, летящего с песней: «Е** твою мать,
за что?» Кто мне внушил, что боль —
это ошибка? Хочешь любить? Изволь.
Только сперва прости этих «святых» людей,
тебя поджидающих с пригоршней ржавых гвоздей…
…На улице ветрено, то и дело пытается идти дождь, беспощадно хлещет по лицу. Капли дождя, видимо, уже незаметно превращаются в снег. Стою в толпе, наблюдая, как охранники в черных комбезах расчищают площадку, чтобы поставить небольшую трибуну, сваренную из труб. Вокруг рабочие — пришли выразить возмущение закрытием завода. Мне надо их успокоить. Пообещать, что мы разберемся, никого не уволим.
Вознесенский долго химичит с массовкой. Сортирует, переставляет, выравнивает. Кому-то дает текст — короткие рваные фразы…
Вспоминаю, как когда-то с Черновым затевали свое производство. Как это было не просто, особенно вначале — все организовать, подобрать нужное оборудование, выбрать упаковочную пленку, нанять людей, обучить их работать на станках. И какая пошла вокруг свара, когда это все закрутилось, продукция заполнила прилавки магазинов и оптовых рынков, сколько было насмешек, угроз, палок в колеса … Тогда я написал:
…здесь от лени и злобы жиреют, лысеют,
не мечтают, не любят, не верят в Успех…
мне не трудно понять «старика» Моисея —
я бы тоже увел из Египта не всех…
Время съемок тянется мучительно медленно. Ассистент по актерам постоянно носит мне горячий чай. То ли из-за эмоционального напряжения сцены, то ли из-за сидящей в груди простуды лицо печет, как в бане и бросает в пот.
— Я вам обещаю, что очень скоро мы покончим с проворовавшимся мэром и его шайкой, снова откроем ворота завода для рабочих, вы сможете встать к станкам! — обещаю с трибуны. И тут один остряк из массовки кричит не по сценарию:
— А мне не надо открывать ворота. Я не хочу работать!
— Ну, значит, ты, сука, сейчас вылетишь отсюда к чертовой матери, и денег за съемки не получишь, — рычу в мегафон. — А если еще раз откроешь пасть, я тебе этот мегафон в глотку запихну!
Никто такого не ожидал. Я и сам не ожидал. В толпе воцарилась гробовая тишина. «Ну, думаю, сейчас они меня порвут!» Но люди вдруг заулыбались и зааплодировали…
После съемок едем в одной машине с актрисой Мариной Деникиной.
— Тебе надо сходить в баню, выпить водки в хорошей компании, — говорит, видя мое понурое состояние.
— Ты готова составить мне компанию? А ничего, что уже пью таблетки?
— Ничего! Только надо не злоупотреблять ни тем, ни другим. Надо знать пропорции.
— И ты знаешь?
— Знаю, можешь на меня положиться.
— Хорошо, я на тебя положусь, — говорю, подчеркивая двусмысленность фразы.
Смеемся. Марина смотрит на меня почти влюбленно. Что-то я не понимаю. Она развелась? Или это такая дразнящая манера невинного флирта? Кажется, я перестал разбираться в женщинах.
Вечером она мне звонит. Не сразу врубаюсь, какая Марина.
— Ну, я не знала, как представиться, бывшая жена, бывшая любовница…
Имеет в виду наши с ней экранные отношения, конечно. Но в первую секунду это еще больше запутывает.
— Что делаешь? — интересуется.
— Ложусь спать.
— Как насчет, выбраться куда-нибудь? Боулинг любишь?
— Могу составить компанию, но не сегодня.
— А если мы за тобой заедем?
— Я бы рад, но напился тут всего.
— Один напился?
— Имею в виду молоко с медом и таблетки. Сижу сейчас, закутавшись в плед.
— Поняла — тебя трудно вытащить.
— Я буду рад встретиться, но давай в другой раз.
— Сегодня днем в машине мне показалось, что мы поняли друг друга…
— Маринка, мне очень приятно, что ты позвонила!
— Все, ладно, пока!
Обиженно отключилась. У меня не так много принципов, но один из них особенно чту — не встречаться с замужними. «А как же Светка?» — мог бы напомнить Чернов. Светка — исключение, но у нас с ней есть этому оправдание.
Беру телефон и звоню ей.
Светка долго не подходит, но потом все же берет трубку.
— Ты чего так поздно? — ворчит сонно. — Что-то случилось?
— Нет, ничего, просто захотел услышать твой голос. Ты там можешь говорить?
— Муж в командировке.
— Он у тебя все время по командировкам, да?
— Леш, ты мне за этим звонишь в час ночи?
— Извини, у нас только двенадцать, я забыл про разницу во времени. Ну, ты как вообще?
— Вообще нормально. Все?
— Что собираешься делать в ближайшие дни? Если у тебя нет особых дел, приезжай в гости.
— А ты все еще там?
— Да, если бы я вернулся, то ты бы знала… У меня тут выходной намечается — приезжай, покажу город. Есть ночные поезда… Или прилетай первым самолетом — он в семь утра, кажется. Я встречу.
— Ты в своем репертуаре, — бормочет недоверчиво. — Ты там выпил что ли?
— Нет, Свет, я не пил. Но сейчас открою бутылку водки, выпью целиком из горла, и сорву завтрашнюю съемку, если не пообещаешь, что приедешь.
— Съемку срывать не надо, иначе тебя не будут нигде снимать. Ложись и спи!
— Не понял, Свет, что ты решила? Ты приедешь или нет?
— Мне надо подумать.
— А что думать — тут лету час.
Замолкает и чем-то там шуршит. Видимо, разворачивает шоколадный батончик. Она жить не может без этих батончиков. Я всю жизнь покупаю их для нее килограммами. Иногда, натыкаюсь дома на пакет с батончиками и вспоминаю, что сто лет ее не видел и пора пригласить. А то батончики испортятся…
— Так что, Свет? — напоминаю о себе.
— Хорошо, я тебя поняла, — отвечает, жуя. — Посмотрю, что можно сделать и напишу.
Ночью проснулся от кашля. Грудь болит. Голова трещит. И никак больше не заснуть. Поставил градусник — 38,6. Лежу и думаю: «Блин, что же делать? Как не сорвать съемку?» Съемка тяжелая. Снова огромная массовка. Снова выступать с трибуны, убеждать…
