— Просто я очень маленький и оттого люблю все большое, — прошептал Бенедиктов, роняя в костер пьяную слезу, которая не шипела, а сине вспыхивала, точно плакал Иван Андреевич чистым спиртом.
— Это хорошо, Ванюша. Хуже бывает, когда маленькие начинают большое ненавидеть.
И поскольку нечего было Бенедиктову возразить, то уже за третьей бутылкой он сходил к соседу, рассказав про свояка, который случайно приехал из Норильска, и сосед поверил, достал самогон. А самогон был совершенно злодейский, какой умеют делать в одном только рабочем поселке с французским названием Рошаль. Рейчик от этого самогона отвалился через полчаса, хотя в свое время его учили, как надо с русскими пить и не напиваться, а Бенедиктов не утихомирился, пока не осушил бутыль до дна. И так и не понял, как оказался в Америке. Заснул в одном месте, проснулся в другом. Сидел-сидел в своей Шатуре, и вдруг приземляется на участке самолет, забирает на диво соседям, словно похитила земного человека летающая тарелка с инопланетянами и унесла над океаном в новую жизнь, где жена, сын, любимая работа, дом, машина, деньги. Полная чаша, круг жизни. Заслуженное счастье и награда в конце долгого паралингвистического пути.
Они летели в Америку первым классом на «Дельте». Когда, миновав изогнутый коридор в марсианском аэропорту Амстердама, пассажиры вошли в самолет, Варя ощутила волнение и сильную головную боль. Тревога мешалась со страхом перед полетом, коридор напоминал прочитанное недавно в зеленой книжке про посмертное путешествие души, люди в униформе — служителей потустороннего мира, и она изо всех сил старалась не подавать вида, что боится и летит первый раз в жизни, если не считать младенческого перелета из Сантьяго в Москву. Со стороны казалось, все происходящее для нее привычно, изящно одетая молодая женщина держалась уверенно и естественно, бегло улыбалась всем сразу и никому по отдельности и вполоборота смотрела на своего спутника, который пытался вести себя так, словно его связывали с этой женщиной особенные отношения. Но на самом деле за несколько недель совместной работы в Европе Анхель Ленин не продвинулся ни на шаг к достижению цели. Переводчица была равнодушна к нему. Успокаивало его лишь то, что никаких романов она не заводила, да и вообще внимания на мужчин не обращала, хотя на нее заглядывались многие. Казалось, она красиво одевается, ухаживает за лицом и телом только для себя, и эта самодостаточность, никогда не встречающаяся в женщинах Испанской Америки, раздражала революционера.
Варя сидела у окна и смотрела на красивую мулатку-стюардессу, показывавшую, как надо пользоваться спасательным оборудованием; она следила за тем, как машина выруливает на взлетную полосу, набирает скорость и отрывается от земли, и сердце ее болезненно сжималось и вздрагивало. Бедное маленькое сердце, никак не желавшее слушаться голоса рассудка. Весь мир летает на самолетах, так чего же ей бояться?
Как она не хотела в Америку! Как страшило ее это перемещение за океан, словно там был не Новый свет, но подземный мир. И все-таки поехала. Мартин сказал, что этого требуют интересы фирмы. Какие там были дела, какая фирма, она не понимала. Большую часть времени Варя сидела в интернете, реферировала статьи о продаже оружия и наркотиков, отслеживала сайты Ирландской республиканской армии, каких-то дурацких боевых групп в Палестине, Испании, Италии, Индии, Шри-Ланка и Японии, но зачем это было швейцарцу нужно, не знала. Она вообще не понимала, чего хочет от нее этот человек. Покуда они жили в Амстердаме, Мартин часто бывал угрюм и вял, и Варе казалось, что скоро ее работа на него окончится, но однажды он пришел возбужденный, с билетами до Нью-Йорка и готовой визой. В этом было что-то судорожное, необыкновенное и оттого неприятное. В молодости все таинственное привлекало Варю, она могла влюбиться в — страшно подумать — какого-то революционера и отдаться ему лишь потому, что он бежал из тюрьмы, но теперь людские загадки и чудеса казались ей скучными. Тайной люди могут лишь прикрывать бедность своего существования, и загадочный Мартин, ничего о себе не рассказывавший и лишь изредка намекавший на необыкновенное прошлое, казался ей жалким и закомплексованным человеком. Однако он платил ей немалые деньги, и большую часть из них она отсылала в Москву. Они отстояли квартиру, но жизнь требовала денег, и Варя понимала, что пришел ее черед их добывать и брать на себя ответственность за все, что происходит с близкими людьми.
Время в самолете остановилось, потому что они летели вместе с солнцем, и Варя думала о том, что, наверное, так можно было бы лететь много часов подряд, оставаясь в одном и том же послеполуденном часе суток.
— Может быть, вы хотите пройти в кабину, мэм? — предложила смуглая стюардесса.
— А можно?
— Я спрошу у пилотов.
Варя вошла в кабину летчиков и увидела перед собой небо. Она никогда не представляла, что оно может быть таким огромным, и вода внизу с маленькими телами кораблей показалась ей совсем крохотной. Душу Вари охватил восторг, глаза у нее загорелись, щеки раскраснелись, она вся затрепетала и подалась вперед.
— Хотите присесть?
Белокурый штурман уступил ей место, и Варя осталась наедине с небом. Летчики о чем-то говорили, смеялись и пили кофе, потом предложили ей сфотографироваться или снять на камеру ее саму в этой кабине, уставленной непонятными приборами, и она понимала, что надо уйти, но не могла подняться.
— Мне очень жаль, но пора вернуться в салон, — мягко сказала стюардесса.
Самолет стал снижаться, и Варя вдруг вспомнила, как болела у нее голова в младенчестве именно в тот момент, когда они приземлялись. Это была память не рассудка, не сердца, но какая-то иная, более глубокая, острая, подчинившая себе все ее существо. Душа ее заметалась. Вокруг сидели обычные люди, и никто не испытывал страха, не понимал, как хрупка громадная машина и от одного неверного движения может упасть в океан или врезаться в землю.
— Вам плохо, мэм?
— Я хочу выйти.
— Самолет скоро приземлится, — произнесла стюардесса сочувственно. — Не волнуйтесь. Я сама, сколько ни летаю, всегда боюсь посадки.
Варя закрыла глаза и вцепилась в ручки кресла. Самолет терял высоту, он падал, проваливаясь сквозь пелену облаков над побережьем, капли воды оседали на крыльях, фюзеляже и овальных окошках, на большом экране сменяли друг друга цифры, обозначавшие скорость и высоту, несколько раз машину тряхнуло и предупредительный голос попросил пассажиров не волноваться, но боль так и не пришла.
Наверное, я выросла, подумала Варя, или милосердные летчики сделали так, чтобы самолет снизился чуть более плавно. Она прижалась мокрым и холодным лбом к окошку и увидела полоску океана, белый прибой, поля, медленно двигающиеся по прямым дорогам игрушечные машины и длинный железнодорожный состав. Самолет парил над новой землей, открывая ее Варе. Как завороженная она смотрела вниз, и когда внезапно впереди возник аэропорт, ей стало грустно. Теперь ей хотелось лететь еще, но шасси коснулись посадочной полосы, самолет подпрыгнул, и перед ней замелькала еще одна чужая земля. На ватных ногах она шла по коридору, который символизировал не смерть, но жизнь, почти рождение, и первое, что почувствовала, когда вышла из здания аэропорта, была страшная жара.
Америка ударила ей в лицо раскаленным асфальтом, запахом бензина и выхлопных газов, голосами носильщиков-негров и гудками желтых такси. На одном из них они отправились в Манхэттен и поселились в дорогой гостинице «Карл», недалеко от Центрального парка. Измученная перелетом, она думала, что уснет тотчас же, но когда приняла душ, разделась и легла, сон оставил ее. Он не поспел за самолетом, загуляв над Атлантикой со снами других людей. А город шумел всю ночь, как прибой. Ему пора было утихнуть, но он продолжать гудеть, и Варя поняла, что не уснет в этом море звуков. Она спустилась вниз и мимо удивленного портье выскользнула на улицу.
Было около трех часов ночи, но еще работали бары, рестораны и клубыничего похожего на чинную Бельгию, где жизнь обыкновенно рано замирала, здесь не было. Варя сама не знала, куда идет, несколько раз ее окликали мужские голоса, но она не обращала ни на кого внимания и не испытывала страха. От высоких, уходящих в слепое небо зданий, светящихся вывесок, искрящихся реклам и автомобилей рябило в глазах. Скоро она поняла, что заблудилась и не помнит, в какой стороне находится гостиница, но это только развеселило и вдохновило ее.
Она почувствовала себя свободной. Захотелось чего-нибудь выпить или съесть. Варя зашла в ночной бар, заказала кусок мексиканской пиццы и стала есть с наслаждением, жадно, запивая пивом, которое после бельгийского показалось ей водянистым и безвкусным. Несколько человек смотрели по телевизору то, что американцы называют футболом, в углу сидела девушка с парнем, и никому не было дела до того, что Варя одна. И другая московская ночь, убогое ночное кафе с пельменями, таксисты и голодная кошка всплыли в ее памяти. Господи, как смыкается жизнь. И как недавно это было. Она была молода, полна предчувствий и необыкновенных ожиданий. и чем все кончилось? Хотя, в сущности, ей не на что было жаловаться. Варя вдруг почувствовала в сердце благодарность. Она сама не знала к кому- к матери и улепетывающему от нее отцу, соединившимся только для того, чтобы дать ей жизнь, к бабушке, которая ее воспитала, к сестре, к своей далекой стране, этому городу, людям, которые сидели в одном кафе с нею, или самой жизни, так странно с ней обращавшейся.
