Со всего севера Бразилии люди стремились в южные районы Баии. Слава об этих краях разнеслась далеко, рассказывали, что деньги там валяются прямо на улице, что в Ильеусе никто не поднимет монету в два мильрейса. Пароходы прибывали, набитые переселенцами, туда слетались авантюристы всех мастей, женщины всех возрастов, для всех них Ильеус был либо первой, либо последней надеждой.
В городе все причудливо сплеталось: сегодняшний бедняк мог завтра стать богачом, тот, кто сегодня был погонщиком, завтра мог оказаться владельцем крупной фазенды, неграмотный батрак в один прекрасный день превращался в выдающегося политического лидера. В качестве примера всякий раз указывали на Орасио, который вначале был погонщиком, а теперь стал одним из крупнейших фазендейро в округе. И сегодняшний богач мог стать завтра бедняком, если какой-нибудь еще более богатый человек с помощью ловкого адвоката удачно проведет кашише и отберет у него землю. И кто угодно мог оказаться завтра бездыханным трупом, лежащим на улице с пулей в груди. Выше правосудия, выше судьи и прокурора, выше присяжных заседателей был закон пули — последней инстанции правосудия в Ильеусе.
В городе в то время начали разбивать скверы, муниципалитет пригласил известного столичного садовника. Газета оппозиции выступила по этому поводу со статьей, в которой говорилось, что «Ильеус гораздо больше нуждается в дорогах, чем в скверах». Но сами оппозиционеры с гордостью показывали приезжим цветы, которые были посажены на площадях, раньше заросших травой. А что касается дорог, люди и ослы сами прокладывали их там, где проходили в поисках пути для доставки своего какао в порт Ильеус, к океану пароходов и путешествий.
Таков был город и порт Сан-Жорже-дос-Ильеус, который начал появляться на последних экономических картах с изображением дерева какао.
Выходившая по субботам оппозиционная газета «А Фолья де Ильеус» в последнем номере приняла неслыханно резкий тон. Газетой руководил Филемон Андрейя, бывший портной, приехавший из Баии в Ильеус, где он и приобрел свою новую профессию. В городе было известно, что Филемон сам неспособен написать ни строчки, что даже те статьи, которые появлялись за его подписью, были написаны другими, а он был лишь подставным лицом. Как он стал редактором оппозиционной газеты, никто толком не знал. Раньше он выполнял для Орасио различные задания политического характера, а когда тот купил типографскую машину и шрифты для издания газеты, Филемон Андрейя был назначен ее редактором, чему все были несказанно удивлены.
— Так ведь он же едва умеет читать…
— Зато у него интеллигентная фамилия… — объяснял доктор Руи. — Она хорошо звучит… Главное — это эстетика… — и он пыжился, произнося: — «Филемон Андрейя!» Фамилия, которая сделала бы честь даже крупному поэту! — говорил он.
Публика в Ильеусе приписывала доктору Руи авторство статей, публикуемых в «А Фолья де Ильеус». В городе образовались настоящие группы болельщиков, когда в период выборов «А Фолья де Ильеус» и «О Комерсио» начали между собой полемику, полную самых оскорбительных эпитетов. С одной стороны доктор Руи со своим красноречием и гладкими, напыщенными фразами, с другой — Мануэл де Оливейра и иной раз доктор Женаро.
Мануэл де Оливейра был профессиональным журналистом. Он сотрудничал в разных газетах Баии, пока Жука Бадаро, познакомившийся с ним в одном из кабаре столицы штата, не взял его в редакторы «О Комерсио». Он был ловок и вместе с тем прямолинеен и почти всегда добивался успеха.
Что касается статей доктора Женаро, то они были начинены юридическими цитатами, и поэтому адвокат Бадаро считался самым культурным человеком в городе; с восхищением рассказывали, что у него дома сотни книг. К тому же он вел замкнутую жизнь, из дому почти не выходил, в барах не бывал, кабаре не посещал. Он был трезвенник; что же касается женщин, то говорили, будто Машадан приходила раз или два в месяц к нему домой и спала с ним. Машадан была уже немолода, она приехала в этот город, когда он еще едва начинал разрастаться. Лет двадцать тому назад эта женщина вызвала большую сенсацию в Ильеусе. Сейчас она содержала дом терпимости, однако сама уже вела скромный образ жизни. Она делала исключение лишь для доктора Женаро, который, по ее словам, не мог привыкнуть ни к какой другой женщине.
Возможно, именно поэтому редакционная статья в «А Фолья де Ильеус», занимавшая почти всю первую полосу этого маленького оппозиционного еженедельника, назвала в субботнем номере Женаро «лицемерным иезуитом». И все же ему лично досталось в этот день меньше, чем другим единомышленникам Бадаро. Статья была посвящена поджогу нотариальной конторы Венансио в Табокасе. «А Фолья де Ильеус» резко осуждала этот «акт варварства, подрывающий репутацию цивилизованной земли, каковой пользовался округ Ильеуса в общественном мнении страны». Имя полковника Теодоро на страницах газеты было окружено великолепной коллекцией оскорбительных имен существительных и прилагательных: «бандит», «запойный пьяница», «профессиональный игрок по призванию», «садистская душа», «человек, недостойный жить на культурной земле», «кровожадный тип» и так далее. И все же осталось кое-что и на долю Бадаро. Жука был охарактеризован как «дешевый завоеватель женщин легкого поведения», как «бесстыдный покровитель проституток и бандитов», а по адресу Синьо газета выступила с обычными обвинениями: «мошенник, главарь жагунсо», «владелец нечистым путем приобретенного состояния», «виновник смерти десятков людей», «беспринципный политический лидер».
Статья взывала к правосудию. В ней говорилось, что нечего и оспаривать право собственности на лес Секейро-Гранде. Ибо лес был обмерен законным путем и бумаги на владение землей должным образом зарегистрированы в нотариальной конторе. К тому же этот лес — собственность не одного, а ряда землевладельцев. Среди них есть, правда, крупные фазендейро. Но большинство, — указывала газета, — составляют мелкие плантаторы. Бадаро же хотели завладеть лесом одни, нанеся таким образом ущерб не только законным владельцам, но также и прогрессу всего округа, нарушив принцип разделения собственности, «который стал тенденцией века, как в этом можно убедиться на примере Франции».
Газета далее утверждала, что полковник Орасио, прогрессивный, передовой человек, решив вырубить лес и засадить Секейро-Гранде деревьями какао, помышлял не только о своих личных интересах. Он думал также о прогрессе округа и привлек к участию в своем цивилизованном предприятии мелких собственников, плантации которых граничат с этим лесом. Вот это и называется быть полезным и хорошим гражданином. Как можно сравнивать его с Бадаро, этими «беспринципными честолюбцами», промышляющими лишь о своих личных интересах? Статья в «А Фолья де Ильеус» заканчивалась заявлением, что Орасио и другие законные владельцы Секейро-Гранде обратятся в суд, причем ответственность за то, что произойдет в случае, если Бадаро попытаются помешать вырубке леса и культурному освоению этой территории, ляжет на них, на Бадаро. Они начали применять насилие. На них и ляжет вина за то, что произойдет дальше. Статья заканчивалась латинской цитатой: «Alea jasta est»[19].
Читатели, привыкшие к газетной перебранке, на этот раз однако пришли в крайнее возбуждение. Помимо того, что это предвещало полемику, беспрецедентную по резкости, было совершенно очевидно, что статья написана не доктором Руи, — его стиль легко было узнать: он говорил напыщенно, его газетные статьи, в отличие от выступлений в суде, были довольно слабые. Между тем автор этой статьи был человек энергичный, с ясными суждениями и резкий в выражениях. Вскоре стало известно, что статья была написана доктором Виржилио, новым адвокатом партии, проживавшим в Табокасе, но находившимся в эти дни в Ильеусе. Раскрыл автора сам доктор Руи, которого некоторые стали поздравлять со статьей. Он заявлял, что Виржилио был непосредственно заинтересован в деле, поскольку он оформил право собственности Орасио на лес Секейро-Гранде в нотариальной конторе, которую поджег Теодоро. А сплетники утверждали, что Виржилио заинтересован главным образом в жене Орасио. И заранее радовались тому, как «О Комерсио» будет, без сомнения, комментировать в своем выпуске в четверг эту интимную сторону жизни адвоката и Орасио.
Но, к всеобщему удивлению, «О Комерсио» в своем ответе на статью, ответе, который отнюдь не грешил сдержанностью, игнорировала семейные дела, обсуждавшиеся всем городом. Впрочем, в начале статьи газета объявляла читателям, что не будет употреблять «грязного пасквильного языка», употребленного для подлых нападок на Бадаро и его соратников. Тем более она не будет вмешиваться в чью бы то ни было личную жизнь, как это вошло в привычку у грязного органа оппозиции. Правда, это последнее заверение газета выполнила лишь наполовину, так как все же напомнила читателям биографию Орасио, «этого бывшего погонщика, разбогатевшего неведомыми путями», причем газета смешивала общественные дела, такие, как процесс об убийстве трех человек («он ускользнул от справедливого возмездия благодаря махинациям адвокатов, опозоривших свою профессию, но он не спасся от общественного осуждения»), с чисто личными делами, такими, как смерть его первой жены («таинственные семейные истории с неожиданно исчезнувшими родственниками, похороненными ночью»). А что касается языка, то здесь газета «О Комерсио» и вовсе не выполнила данного ею обещания. Орасио был назван «убийцей» и более резкими именами, Руи — «пропойцей» и «сторожевым псом, умеющим лаять, но не кусаться», «дурным отцом семейства, околачивающимся по барам, не заботящимся о детях и жене». Однако наиболее резкие эпитеты достались на долю Виржилио. Мануэл де Оливейра начал статью об адвокате с заявления, что, «только обмакнув перо в навозную жижу, можно написать имя доктора Виржилио Кабрала». Этими словами «О Комерсио» начинала «краткое описание биографии адвоката, которая была отнюдь не краткой». Она начиналась с его студенческих лет в Баие; здесь рассказывалось о кутежах Виржилио, который был «самой известной личностью во всех публичных домах столицы», а также о его затруднениях перед окончанием университета: «ему пришлось жить, подбирая крохи, падавшие со стола этого ворона Сеабры». Дальше на сцену была выпущена Марго, хотя имя ее и не было названо. В статье говорилось:
