Нет, на этот раз Иоганн не изголодался, он ест, но намного меньше, чем раньше. Неужели он разлюбил нас – тревожатся домашние? И это еще полбеды: в какой-то миг Иоганн, привыкший рассказывать все, говорит и о своем знакомстве с Карлой Доннер. И в глазах его вспыхивает искорка. Кажется, огонь вот-вот начнет пожирать грядки с овощами и, может, перекинется дальше в сад, где растут зеленые груши, а ведь мать собиралась наварить из них варенья на долгие годы. Правда, теперь незачем готовить свертки с едой для Иоганна.
Семья продолжает трапезу, но Иоганн принимается разглядывать кухню и видит, что ее надо белить, так сильно она закоптилась, а потускневшую от жира мозаику не мешало бы отмыть, чтобы вернуть ей прежние цвета, и он смотрит на мать, собираясь сказать об этом, но прежде он, вероятно, должен сказать, что кожа на ее лице высохла и ей необходимы притирания, и хорошо бы она открыла свой высокий благородный лоб, убрав растрепанные волосы.
Идет время, Иоганн верен своему слову, он женится на милой Польди и живет с ней в тихом уголке Вены, его музыка покорила все сердца, но давно не пишет он ни одного нового вальса. Вена же охвачена политическими волнениями, народ требует хлеба, а престарелый император большую часть дня не встает с постели, не в силах совладать со всем этим злом. Самые либеральные круги, к которым примыкает и Иоганн, связывают свои надежды с именем герцога фон Хагенбрюля, особы, весьма приближенной ко двору.
Вновь наступает лето, сумрачный Иоганн бродит по ночным тавернам на берегу Дуная, на дне каждого бокала с пенистым вином ищет он новую мелодию для вальса, который давно обещал заждавшемуся издателю. Пьяный, он входит в роскошное заведение и не верит своим глазам: за неприметным столиком, скрытым тяжелой портьерой, ему мерещится Карла Доннер с ее неизменным спутником-офицером. Иоганн хочет повернуть назад и скрыться в ночи, но уже поздно. Карла видит его и зовет к столу, она узнала его спустя столько времени.
Иоганн приближается нетвердым шагом и, отвесив почтительный поклон ее спутнику, приглашает Карлу на танец. Возмущенный офицер называет его отпетым пьяницей, Иоганн не обращает внимания и повторяет приглашение даме, и в ответ на это офицер бьет музыканта по лицу. Тот катится по земле и пытается встать, чтобы сбить с ног плотного офицера, он напрягает последние силы и смотрит на окружающих в поисках поддержки, а может, ищет на столах острый нож, который придаст мощи его ослабшим рукам… но тут слышится крик хозяина заведения: «Вышвырните вон этого проходимца, который смел потревожить герцога фон Хагенбрюля!» – что такое? герцог фон Хагенбрюль? неужели это свирепое чудовище – его политический кумир? а он задумал вонзить нож в человека, являющего собой надежду Австрийской империи? – не будь Иоганн музыкантом, он хотел бы стать блестящим политиком, как Хагенбрюль; с трудом поднявшись на ноги, он не знает, нападать ему или нет, в нерешительности делает шаг вперед, и герцог с удвоенной силой наносит ему страшный удар прямо в глаз.
Иоганн лежит, залитый кровью, но часть собравшихся, заслышав имя Хагенбрюля, распаляется и поднимает бунт, это противники герцога, и, словно пороховая бочка, взрывается политическое буйство, схватка из таверны выплескивается на улицу, и вот уже полгорода охвачено мятежом, но среди этого хаоса Иоганну удается сесть в экипаж и вырвать из огня прекрасную Карлу. Куда бежать? – кучер предлагает отправиться в Венский лес, и под проливным дождем они мчатся прочь из города. Карла обтирает Иоганну раны, и он, сломленный вином и усталостью, засыпает на коленях у сопрано. И ее, убаюканную мерным бегом лошади, тоже одолевает сон.
До чего темно в лесу, хотя нет, – как темно в нем было, много часов катит экипаж, и небо на горизонте розовеет. Не птицы ли – счастливейшие из всех созданий? Возможно, ибо они поют, пробуждаясь, им выпало счастье каждую ночь забывать во сне, что на земле существует зло. И это их гнезд наверху, в ветвистых кронах, касается первая ласка солнечных лучей, а потому трели их, напоенные светом, слетают вниз, чтобы разбудить Карлу и Иоганна, дабы очнулись они от мрачных кошмаров, вероятно, терзавших их этой ночью, ведь людям не дано найти забвения ни наяву, ни во сне. Они поднимают отяжелевшие веки и сквозь паутину ночных страхов видят сияние нового дня, как прекрасно их пробуждение, им незачем опасаться друг друга, напротив, каждый теперь сможет излить душу. Но они молчат, не находя самого первого слова, достойного начать этот необыкновенный день.' Пучки белого яркого света пробиваются сквозь листву, гармонируя с белизной газовых нарядов Карлы, мерно бежит неутомимая лошадь, и кучер оборачивается, чтобы пожелать влюбленным доброго утра. «Доброе утро», отвечают те, наконец нашлись подходящие слова – «доброе утро», доброе, конечно же, прекрасное и ласковое утро, сколько их еще впереди. Возвещают о себе другие обитатели леса, слышится блеяние овец и рожок пастуха, усиленный эхом. Доброе утро, утро, утро, утро, утро, и кучер без промедления достает свой горн, отвечая не совсем верной нотой, «я люблю тебя», обращается кучер к лесу, люблю, люблю, люблю, люблю, и Иоганн пытается угадать, что же Карла любит, любит, любит, а Карла глядит на него и говорит: «лишь один из твоих вальсов сможет заставить меня забыть этот утренний голос лесов», лесов, лесов, и Иоганн чувствует, как рождается в душе новая мелодия, голос нового вальса. «Скажи мне, скажи мне, скажи мне, что чувствует сердце твое, спросить я не смею, ведь я недостоин, ведь я недостоин тебя, в глазах твоих вижу снега Петербурга, любуюсь прекрасным лицом, его дорогими чертами, их легкий провел карандаш, и линии эти срисуют голубки, неспешно кружа в небесах, но вот серпантин, и – увы! – лишь однажды высоко он в небо взлетел, и там повторил он изгиб грациозный – движенье твоей руки… а я, кто я, что я? – никто и ничто я, хоть мама моя без конца говорит, что сын ее лучший из лучших на свете и вряд ли средь женщин найдется такая, что будет достойна меня, но мама всегда есть мама и любит меня безоглядно, в моей колыбельке спит мальчик, под тюлевым пологом спит, то мама мой сладостный сон охраняет и злых комаров от меня отгоняет, но полог из тюля лицо закрывает, и вовсе не видно лица, ах добрая мама, она ведь не знает, что я недостоин тебя, боюсь я огромного мира, он отнимет тебя у меня, я маленький, слабый, а он необъятен, и я недостоин тебя, я в этом уверен и только не знаю, что чувствует сердце твое, и милая добрая мама не верит, что я недостоин тебя, а вдруг я открою глаза и увижу, что ты у кроватки сидишь, твой ласковый взгляд, обмерев, я поймаю и вкрадчиво, робко спрошу: пусть я недостоин, но рано иль поздно любовь тебе все же – внушу?…»
Так завершается новый вальс, Иоганн диктует его Карле слово за словом, и она поет, ноты летят к густым кронам лип, буков и кленов, а оттуда – в золотящийся эфир летнего полдня. В эфире, вероятно, обитают невидимые создания, быть может, они слышат эту песнь смертных – внемлют они нам? или им не дано нас услышать? или они презирают нас за то, что мы слабы и преходящи? Карла поет и улыбается, возможно, она столь увлечена своими руладами и трелями, что не вдумывается в значение слов, ибо поет их без смущения, с улыбкой, легкая и неуловимая, как те эфирные создания.
Внезапно в лесу открывается поляна, посреди нее живописный приют для охотников, а чуть сбоку – просторная беседка, утопающая в глициниях с фиолетовыми гроздьями. Кучер облизывает усы, он уже очень проголодался и предлагает молодой паре остановиться и пообедать здесь. В тени глицинии за столиками сидят несколько пар, женщины пьют лимонад, мужчины пиво, одна из парочек – по всей видимости, учащиеся, их книги свалены рядом на стуле, быть может, воспользовав1пись беспорядками в городе, эти школьники не пошли на занятия; юноша пьет что-то спиртное, возможно, чтобы преодолеть робость и сказать девушке то, о чем он наверняка сказал уже всем своим товарищам, только не той, кого это в первую очередь касается; пара эта на зависть хороша, она – открытая и спокойная, он – статный, черноглазый, со светлыми, пшеничными волосами, он добродушен, но никто не посмеет его тронуть, так широки эти плечи, а сильные, ловкие руки готовы дать отпор любому. Кучер говорит «не мешало бы подкрепиться», и лишь тогда Карла с Иоганном вспоминают о деньгах; боясь, что им не хватит, они начинают считать и набирают достаточно, чтобы заплатить кучеру и за обед, но при этом у них остается лишь на одну комнату, им ведь надо отдохнуть; кучер отправляется на конюшню, а они вдвоем идут к хозяйке и просят комнату, говоря, что они муж и жена.
Хозяйка смотрит на них лукаво и ведет в затененную спальню, где стоит ложе под балдахином и диваны с валиками. Карла смущенно прячет глаза и удаляется привести себя в порядок. Иоганн садится на диван и не может поверить, что через какой-то миг они с Карлой будут одни в полумраке комнаты. Но что она скажет? Они даже ни разу не поцеловались, вот Хагенбрюль наверняка ее целовал и, возможно, обладал ею, конечно же, они были любовниками, этот мрачный человек с суровыми манерами и свирепым лицом, еще более перекошенным из-за монокля в глазу, тянет свои хищные лапы к нежному телу Карлы… как вообще могла она позволить такое? – а если позволила, значит, это грубое животное чем-то ее привлекает, и Иоганну придется целовать ее так же, как целовал Хагенбрюль? – с силой схватить за хрупкие плечи и крепко сдавить пальцами, оставляя фиолетовые следы на белой коже, это свидетельствует о повреждениях в подкожном слое, а фиолетовый цвет объясняется тем, что лопаются кровеносные сосуды и под эпидермисом происходят мелкие кровоизлияния. Но это только начало, Хагенбрюль все больше стервенеет, он пускает в дело еще и зубы, нещадно кусает Карлу, и уж лучше не думать, чем кончается расправа, ярость его наверняка не утихнет, пока он не увидит хлынувшей крови, а Карла слабеет и слабеет, у нее уже нет сил сопротивляться, и не раз она становилась его жертвой, жертвой лютого палача, жаждущего крови. Но почему же Карла согласилась на такое? Вероятно, здесь кроется какая-то загадка, роковая, непостижимая тайна, быть может, Хагенбрюлю известно нечто компрометирующее Карлу, какие-то гнусные козни шпионов из старого Санкт-Петербурга, видимо, нечто ужасное вынудило Карлу отдать на растерзание свое белое тело.
