Ознакомительная версия.
Мы молча позавтракали, как раньше, мать и сын. Я понял, что мама, как многие матери, чьи сыновья влезли в политику или в религиозные организации, молчит, она боится, что я поддался какой-то тем мой силе, боится расспрашивать меня, боится моих ответов. Когда быстрая, легкая и подвижная мамина рука на мгновение задержалась рядом с банкой кизилового варенья, я заметил темные пятна на ней и подумал, что вернулся к прежней жизни. Может ли жизнь продолжаться, словно ничего не было?
После завтрака я сел за стол и долго смотрел на книгу, лежавшую открытой там, где я ее оставил. Но то, что я делал, нельзя было назвать чтением, я словно вспоминал о чем-то, словно чувствовал какую-то боль…
Я собирался выйти из дома, чтобы пойти поискать Джанан, как мама преградила мне путь:
— Поклянись, что вечером вернешься домой.
Я поклялся. Я клялся два месяца подряд, каждый раз, когда утром выходил из дома. Джанан нигде не было. Я ходил в Нишанташы, бродил по улицам, ждал ее перед дверью, звонил в дверь ее квартиры, ходил по мостам, садился на паромы, ходил в кинотеатры, звонил по телефону, но не узнал ничего. В конце октября начались занятия, и я убедил себя, что она появится в коридорах Ташкышла, но она не пришла. Я целыми днями бродил по факультету, иногда выбегал из аудиторий, решив, что, промелькнувшая мимо двери в коридор тень напоминает ее. Иногда я входил в какую-нибудь пустую аудиторию, окна которой выходили на парк и стоянку маршрутных такси, и задумчиво наблюдал за дорогой и прохожими.
Однажды, когда уже похолодало и люди стали топить печи и включать батареи, я перешел к реализации хитро задуманного, как мне казалось, плана и позвонил в дверь квартиры родителей «моей однокурсницы». И здорово опозорился, изложив им заготовленное заранее вранье. Они не только не сообщили мне ничего о месте ее пребывания, но даже не намекнули, где это можно узнать. И все же однажды в воскресенье, после полудня, во время второго визита в их дом, когда цветной телевизор мило журчал футбольным матчем, я понял, что они знают многое, но не говорят. Попытки что-то узнать от других ее родственников, чьи телефонные номера я выяснил по справочнику, тоже не дали результатов. Единственное, что я узнал из телефонных разговоров с упрямыми дядями, любопытными невестками, осторожными служанками и насмешливыми племянниками, — это то, что Джанан изучает архитектуру в Ташкышла.
Что касается ее однокурсников, то они долгое время верили в выдуманные ими же легенды о Джанан и Мехмеде, про давнее убийство которого они тоже знали. Я слышал, как один человек говорил, что Мехмеда убили в результате разборок торговавших героином владельцев отеля, где он работал, и слышал, что он стал жертвой остервенелых исламистов. Говорили, что Джанан отправили учиться куда-то в Европу, как обычно делают родители девушек из хорошей семьи, связавшихся с сомнительным молодым человеком, но небольшое расследование, предпринятое мной в регистрационном бюро, показало, что и это было неправдой.
Будет лучше, если я ничего не стану рассказывать о многочисленных гениально спланированных расследованиях, которые я вел долгие месяцы и годы. Джанан нигде не было, я ничего о ней не знал, я не нашел ничего. За полгода я наверстал пропущенное за время поездок, потом перешел на следующий курс и окончил его. Ни я не искал встреч с Доктором Нарином, ни Доктор Нарин и его люди не искали встреч со мной. Я не знал, продолжают ли они убивать. Они исчезли из моих фантазий и ночных кошмаров вместе с Джанан. Наступило лето, осенью начался новый учебный год, я закончил и его. И следующий. А затем пошел в армию.
За два месяца до окончания службы пришло известие о том, что умерла мама. Я взял отпуск и поспешил на похороны в Стамбул. Маму похоронили. После ночи, проведенной у кого-то из друзей, я пришел домой, почувствовал пустоту и тишину комнат и испугался. Я смотрел на развешанные по стенам в кухне сковородки и джезвы, слушал, как печально, хорошо знакомым мне голосом, поет и грустно вздыхает холодильник. Я остался совсем один. Я лег на мамину кровать, немного поплакал, включил телевизор, сел напротив, как мама, и долго долго покорно смотрел его, чувствуя какую-то странную радость бытия. Перед тем как заснуть, я вытащил книгу из тайника, положил на стол и начал читать, надеясь, что она поможет мне. Не скажу, что мне и в самом деле полился в лицо поток света, тело не оторвалось от стола и не улетело, но я ощутил некий внутренний покой.
Так я начал снова и снова перечитывать книгу. Теперь я не думал, что мою жизнь уносит в незнакомую страну непонятно откуда взявшийся сильный ветер. Я старался прочувствовать гармонию давно оплаченного счета, тонкие узоры истории, понять внутреннюю логику, которые я не мог осознать в те времена, когда переживал все это. Вы же понимаете меня, правда? Не закончив службу в армии, я превратился в пожилого человека.
Так я посвятил себя другим книгам. Я читал не для того, чтобы утолить желание заполучить другую душу или испытать радость от участия в скрытом веселье потустороннего мира, и — не знаю, как сказать — не для того, чтобы убежать в новую жизнь, где я когда-нибудь встречу Джанан. Я читал, чтобы встретить судьбу достойно, мудро, чтобы пережить отсутствие Джанан, которое я ощущал душой. У меня не осталось надежды даже на то, что Ангел Желаний когда-нибудь подарит мне в утешение люстру в семь светильников, чтобы мы с Джанан украсили дом. Когда я поднимал голову от книги, которую читал глубокой ночью, я, испытывая удовольствие и ощущая душевное равновесие, слышал глубокую тишину квартала, — внезапно перед глазами появлялось видение Джанан, спящей рядом со мной во время поездок на автобусе, которые, как мне тогда казалось никогда не прекратятся.
Во время одной из тех поездок, оживавших в моем воображении, я заметил, что из-за слишком горячей печки у Джанан вспотели лоб и виски, а волосы слиплись, и, осторожно стирая капельки пота купленным в Кютахье носовым платком с изразцовым узором, я увидел на лице моей любимой, пребывавшей в мире снов — конечно, благодаря светившим на нас голубоватым огням какой-то заправки, которую мы проезжали, — ощущение счастья и выражение растерянности. Потом, когда автобус остановился, а мы сидели в ресторанчике, Джанан в насквозь промокшем от пота ситцевом платье пила стаканами чай, радовалась и, улыбаясь, сказала, что ее во сне целовал в лоб отец, а потом она поняла, что это был не отец, а почтальон из страны света. Обычно, поулыбавшись, Джанан мягким движением руки заправляла волосы за уши, и всякий раз, когда я видел это, частички моего разума, моего сердца и моей души таяли, прежде чем исчезнуть в темной ночи.
Я почти вижу, как некоторые читатели мрачно хмурят брови и расстраиваются, поняв, что я творю с воспоминаниями о тех ночах в моем разуме, моем сердце и моей душе. Мой терпеливый читатель, все чувствующий и все понимающий читатель, поплачь обо мне, если можешь, но смотри не забудь, что человек, из-за которого ты будешь плакать, — убийца. Или, если слез нет, но тебе известны какие-нибудь смягчающие обстоятельства, я хочу, чтобы ты добавил их в эту книгу, в которой я так запутался.
Хотя я впоследствии женился, я знал, что все, что я буду делать до конца своих дней, который, как мне кажется, недалек, будет так или иначе связано с Джанан. До женитьбы и спустя многие годы после того, как моя жена с легкостью поселилась у меня в квартире, оставшейся после отца и опустевшей после смерти матери, я отправлялся в долгие автобусные путешествия, надеясь встретиться с Джанан. Потом я стал замечать, что автобусы стали больше, внутри салонов пахнет антисептиком, а двери беззвучно открываются и закрываются одним нажатием кнопки; что водители сменили поношенные пиджаки и потные рубашки на форму с погонами, как у летчиков, а удалые стюарды стали вежливее и бреются каждый день; что места стоянок теперь светлее, веселее и чище, но похожи одна на другую, а асфальтовые дороги стали шире. Но я нигде не встретил ни Джанан, ни ее следов. Я перестал искать ее и ее следы. Чего бы я только не отдал за какую-нибудь безделушку из той жизни, проведенной вместе с ней в автобусах; за то, чтобы встретить одну из пожилых женщин, с которыми мы разговаривали где-нибудь на автовокзале, держа в руках стаканчики чая; увидеть бы частичку того света, который, я уверен, отражался от ее лица на моем! Казалось, мир вокруг стремился заставить меня забыть нас и наши воспоминания, — так новые дороги, утыканные дорожными знаками, мигающими огнями и безжалостными рекламными щитами, скрыли от нас воспоминания молодости.
Вскоре после одного из таких омрачавших мне душу путешествий я получил известие о том, что Джанан вышла замуж и уехала из страны. Ваш герой — женатый человек, отец ребенка, примерный семьянин и убийца — возвращался однажды вечером домой с работы из городского проектного управления. В руках — сумка, в сумке «Милка» для ребенка, в сердце — тучи уныния, на лице — застывшее выражение усталости; когда он стоял на переполненном пароме из Кадыкёя,[47] он внезапно столкнулся лицом к лицу с болтливой однокурсницей с архитектурного факультета. «А Джанан, — сказала она, перечислив все браки учившихся с ней девушек, — вышла замуж за доктора из Самсуна, они поселились в Германии». Когда я отвернулся от женщины и стал смотреть в иллюминатор, надеясь, что не услышу от нее новостей похуже, я увидел снаружи дымку, очень редко по вечерам опускавшуюся на Стамбул и Босфор. И убийца спросил себя: «Это туман? Или безмолвие несчастной души?»
Ознакомительная версия.
