К вечеру, когда мать возвращается с работы, готовая принять энную дозу того, что позволит ей снять с себя груз постоянных смен настроения, я беру автомобиль и подъезжаю к квартире Эду. Иду туда в надежде увидеться с Ю. Это такая большая надежда, от которой расширяются небеса, растворяется тьма и разверзается глубина. Из глубины льется свет, льется волнами, одна за другой. Свет освещает путь, улицу, на которой я паркую машину, и портик, через который я попадаю в лабиринт дверей, ведущий к квартире номер сто двадцать один. Мной одолевает страх, что Ю испарилась, или что, открыв дверь, я увижу там семейство, которое живет в этой квартире, или что ключ не подойдет к замку.
И в очередной раз ничего такого не происходит. Квартира пуста, холодна и находится совсем в ином мире, в каком-то месте вселенной, в которое только нам с Ю дано входить, но не вечно; только открыв глаза, мы продолжаем ясно видеть, как вырисовывается этот путь и его конец. Только сладкий с примесью горечи запах ее тела свидетельствует о том, что она была здесь. Была в ванной комнате. Заходила в спальню, ложилась на кровать. Потом довольно долго сидела на диване. Прямо передо мной, прислоненный к стеллажу, лежит конверт. Конверт печально белый.
Нет необходимости вскрывать его, чтобы узнать о том, что там написано. Там наверняка говорится, что она должна возвратиться на Тайвань со своим мужем к своей красивой жизни. Говорится, что я могу писать ей и навестить ее и что я буду ее самым важным гостем. Говорится, что она меня любит и просит прощения.
Я кладу письмо в карман на тот случай, если когда-нибудь решусь прочитать его. Открываю шкафы и рассматриваю в последний раз костюмы и обувь Эдуардо. На кухне царит порядок. Поправляю полотенца на вешалке для полотенец. Если хорошенько подумать, то ничего трагического не случилось. Я потерял из вида Эдуардо, подобно тому, как мы теряем из вида удаляющегося от нас человека, хотя мы не переставая смотрим на него. Люди исчезают, либо завернув за угол, либо спустившись под откос.
Одиссей израсходовал всю свою энергию на вчерашние субботние пробежки. Я открываю ему дверь, ведущую в сад, и он приветствует меня, виляя хвостом, но не прыгает и не пытается пробежаться. Он пересекает большой зал усталым шагом и обнюхивает домашние туфли матери. Он явно постарел.
Мать смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
– Я хочу, чтобы ты на следующей неделе начал ходить в клинику, – говорит она и добавляет: – Потому что, если у меня все пойдет хорошо, я смогу оплатить расходы на твое обучение профессии одонтолога и ты сможешь занять место Ибарры, когда тот выйдет на пенсию. Не так плохо, как ты думаешь? Он хочет, чтобы мы поженились через месяц.
– Одиссей, ты совсем изможден, правда? – говорю я собаке.
– Ему нужно сделать в саду конуру, – говорит печально мать.
– Все образумится, – отвечаю я ей. – Мир полон проблем, но он также полон и решений. Мне предложили работу в спортивном комплексе.
– Еще одна работа из этих… – говорит мать.
Я от всей души желаю, чтобы мать вернулась к занятиям гимнастикой и сделала бы это сама, а не из-под палки, Я желаю увидеть Ю. И желаю стать кинорежиссером-гением. Код, который велел мне запомнить Серафим, – единственная ценность, хранящаяся в моей памяти. И мне также хочется, чтобы она существовала также и реально. Я вкладываю в эти размышления всю свою энергию, чтобы они превратились в реальность, осязаемую, как камень.
– Я прогуляюсь немного с собакой, – говорю я матери.
Атмосфера в доме Серафима все еще хранит запах заядлого курильщика. Не видно, чтобы сюда входил кто-нибудь еще. Одиссей смотрит на меня, высунув язык. Я поднимаю дверцу люка. Сначала спускается Одиссей, потом – я. В комнате все остается по-прежнему. Я беру портативный магнитофон и кладу его в карман.
– Ты побудешь без меня пару дней, Одиссей, сможешь перенести такое? Тебе известно, что деньги лежат повсюду? Денег больше, чем листьев на деревьях. Они не блестят, и их не видно, поэтому мы не называем их сокровищем.
* * *
Поскольку мать сейчас не занята своим новым увлечением, она проводила меня в аэропорт. Однако в самом праздном в мире поселке в моду вошел Интернет. В каждой витрине компьютеры. Каждому, кто всецело отдался поискам Бога, известно, что он где-то там, в местах, затерявшихся между звезд, светящихся над горизонтом. Стоило матери покинуть клинику и освободиться от службы при докторе Ибарре, как она заинтересовалась связью с неизвестными на большие расстояния.
Очень рано по утрам в халате поверх ночной рубашки она проходит по изумительным залам нашего дома с видом на Ретиро и усаживается за компьютер. Домработница ставит рядом с ней поднос с завтраком, который мать сама же и приготовила. В завтрак обязательно входит только что отжатый сок, вареные яйца и приятно пахнущие дымящиеся тосты. Время от времени она произносит:
– Бедняжка, у нее здесь глаза разбегаются.
Для меня же эта женщина навсегда останется домработницей, хотя на самом деле она теперь и ключница, и управительница всеми остальными службами. Ей уже не нужно ничего делать самой – она уже не убирает квартиру, а лишь должна следить, чтобы все было убрано так, как это сделала бы она сама.
– Никак не могу уразуметь, как кто-то без определенных занятий, вроде тебя, становится миллионером, – любит она повторять каждый раз, когда здоровается со мной или прощается.
Перед отъездом из нашего поселка я подарил Эйлиену телескоп и сходил попрощаться с ветеринарами. Я сказал им, чтобы они больше не страдали, ибо Эдуардо находится там, где хотел быть. Я сказал им также, что слишком поздно понял, что Эдуардо, прежде чем уйти, заезжал ко мне, чтобы попрощаться со мной и преподнести дорогой подарок, который я тогда даже не воспринял таковым.
– Думаю, что он попрощался и с вами.
– Ты, наверное, прав, – ответил Ветеринар, опустив глаза.
– Как по-твоему, он будет счастлив? – спросила Марина, готовая поверить во что угодно.
– Я в этом совершенно уверен. То, что он имеет сейчас, он сам выбрал.
– Можно спросить, что он тебе подарил? – спросил Ветеринар.
– Любовь, – ответил я.
– Таня ждет ребенка, – сказала Марина. – Возможно, теперь мы будем проводить часть года в Мексике с нашим внуком. А на несколько месяцев они будут приезжать к нам. Жизнь навязывает свои законы, жизнь влечет людей за собой.
Я миновал большую вывеску, сообщавшую о продаже нашего дома, «Джим-джаз», Соко-Минерву, детский сад, начальную и среднюю школы, спортивный комплекс. Приблизился к озеру, в котором какие-то экскурсанты обнаружили тело, чудовищно изуродованное тело Серафима Дельгадо, и бросил в воду несколько цветов в память о нем. Цветы расплылись по поверхности воды и образовали на зеленом фоне ярко-красные, белые, розовые, желтые, оранжевые и фиолетовые вкрапления. На дворе стояла весна, и птицы нагибались, чтобы напиться воды в этом плавучем саду, после чего вновь пускались в полет и исчезали из вида. Я смотрел с холма на блестящие крытые шифером шале, спускавшиеся к долине, в которой стояли белые сдвоенные дома и двухуровневые дома коричневого цвета. Автобусы приходили из неизвестности и уходили в нее, рассекая горячее марево и холодные тени. Серафим больше никогда не вернется в эти края. И пусть мы оба сохранимся в Великой памяти.
За день до моего отъезда на поиски Ю позвонил отец и сказал, что хочет поговорить со мной, чтобы заручиться моим согласием на его женитьбу с брюнеткой, которую я как-то мельком видел у него. Я сказал ему, что свидание невозможно, потому что я уезжаю, и желаю ему счастья.
– А можно узнать, куда ты уезжаешь столь поспешно?
– В Китай. Прощай.
От английского «эйлиен» – пришелец, иноземец. – Здесь и далее примеч. пер.
В данном случае имеется в виду, что днем в летние месяцы в Испании очень жарко.
Сладкой блюдо из взбитых яиц и молока.
По-испански имена «Уго» и «Гюго» созвучны.
