— Что ты можешь знать о приоритетах? — говорит он. — Кто чаще всего забирает Джемму из школы и кормит ее обедом? Кто следит за тем, как она делает домашнее задание? И кто теперь всегда убирает дом, пылесосит, и раскладывает все по местам, и моет, оттирая раковину с Gif? Теперь это я, да?
— Ну да, а кто работает, зарабатывает деньги на то, чтобы платить за все это? — говорит она. — Эта тупая шлюха, как ты меня называешь. Старая блядь. И знаешь, что я собиралась тебе сказать? Что ты и не догадаешься, потому что ты слишком занят самосожалением, чтобы подумать о ком-то еще. Меня назначили директором и сделали огромную надбавку зарплате, а еще мне выдали корпоративную машину. BMW, хей? Вот ту, пятой серии, которая тебе так нравится.
Он смотрит на нее, не в силах улыбнуться, не в силах изменить выражение своего лица, не в силах двинуть ни единым мускулом на лице, и надеется, что его настроение неожиданно поменяется. Надеется, что к нему придут нужные слова. Быстро.
— Ну так скажи что-нибудь, — говорит она. — Не стой там, как бестолковая курица.
— Ну и кого ты трахнула, чтобы это заполучить? — говорит он. Господи, он не может сдержаться. Он не хочет быть таким. Хочет радоваться за Николь. Гордиться ею. Он пытался. Все время пытался. Но сейчас он чувствует себя обманутым. Как еще она могла получить такое серьезное повышение, если только не трахнула босса, по крайней мере если не пофлиртовала с ним в открытую — он знает, как работает офисный мир, определенно так же, как работает все в этом городе. Но он осознает, что дело не в Николь, что не только она унижает его, заставляет его почувствовать себя ни к черту не годным, полным сомнений, дело еще в его маме, дело в Лили и Джемме, которые тоже доканывают его, каждая по-своему. И все они — женщины, самки. Чужеродные особи.
Боковым зрением он замечает, что Николь приближается к нему, но у него не хватает времени отступить назад или уклониться — может, на какой-то момент он не верил, что она на это способна — и потому не смог защититься, и внезапно с громким звуком сила ее удара, чистый вес ее сжатого кулака опускается прямо на его скулу — этот звук взрывается у него в голове — и от этого он боком валится на холодильник. Несмотря на то, что у него звенит в ушах и боль быстро растет, несмотря на осознание того, что Николь действительно смогла ударить, сильно ударить его, он прислушивается к грохоту в холодильнике, слышит, как дергаются полки и разделители, как все катится и падает со своих мест. И вот он стоит, держась за лицо, и не может перестать думать о том, что теперь в холодильнике полный бардак. Осколки стекла в остатках обеда Джеммы — в колбаске и паре картофельных динозавров. Кетчуп разлит по коробу для лампы. Уксус от маринованных корнишонов Николь протек на бекон с прослойками и просачивается в пустое отделение для овощей. Он только на прошлой неделе разморозил и помыл холодильник, угрохав на это уйму времени.
Крича ему в ухо, в его другое ухо, в то, за которое он не держится и которое, кажется, не повреждено, Николь, стоя перед ним, прижав его к стенке холодильника, тотально оглушив его, загнав в повиновение, кричит:
— С чего ты вдруг стал таким, твою мать, подозрительным? Ты что, действительно думаешь, что у меня роман на стороне? Что я так низко могла пасть, чтоб получить повышение? Ты сексистский ублюдок. Или ты просто ревнуешь, потому что именно я хожу на работу, а ты проводишь дни, околачиваясь вокруг и жалея себя? В этом дело? Ты не тот человек, за которого я выходила замуж, Марк. Ты изменился. Тебя вообще не узнать. Ты жалок. Я не знаю, какого черта я терплю тебя до сих пор. Мне уже давно следовало бы тебя вышвырнуть вон.
Ожидая, пока Ким ответит на телефонный звонок, он прижимает трубку к уху, к своему воспаленному уху, затем быстро перекладывает ее, и в голову приходит мысль — пока свободной рукой он слегка потирает больное ухо и шишку на скуле, а здоровое слышит длинные гудки, и внезапно он не хочет, чтобы кто-то отвечал, хотя он сидит в туалете с переносным телефоном, и его вряд ли сможет услышать Николь — что он никогда не ударял Ким так сильно, как вчера на кухне Николь ударила его самого.
Если до конца быть честным перед самим собой, если откинуть прочь эту гордость, если принять то, что на деле он оказался не таким крепким, каковым привык себя считать, то он может только прийти к заключению, что все его пинки и затрещины, отвешенные Ким, и сравниться не могут с тем, насколько сильно его ударила Николь. Он толкал Ким локтем, и пихал, или, может, давал пинка коленом под задницу, если удавалось дотянуться — после этого она, конечно, доводила его до исступления, до того, что он не мог выговорить ни слова — она определенно разделывала его в пух и прах. И как! Своими кулаками, своими ногами. Она тоже била его, в основном по рукам, хотя случайно попадала по ногам и по шее, и таскала его за волосы, частенько выдирая их клочьями, чем окончательно приводила в негодность его новую стрижку — и он всегда снова возвращался в салон Миранды, к Венди, к хорошенькой юной стилистке, которая делала мужские стрижки, подправить то, что осталось, привести в порядок свои красивые взъерошенные волосы.
Ким утверждала, что она научилась давать сдачи еще в детстве, когда ее папашка и дядьки, вслед за целой серией маминых бойфрендов, начали к ней приставать. Она сказала, что всегда давала сдачи, если они пытались притронуться к ней или ударить ее за то, что плохо себя вела, или чаще всего ударить ее, просто потому что она попадалась у них на пути. Она предупредила его до того, как он женился на ней, когда — он никогда не забудет — они лежали вдвоем в постели и он никак не мог достичь эрекции, потому что был пьян, выпил слишком много пива, и она сказала, что если он когда-нибудь попытается завести интрижку у нее за спиной, если он свяжется с какой-нибудь шлюхой, она его отмудохает, она положит его на лопатки, потому что она, Ким, — вполне достойный грязный маленький боец.
Когда они отдыхали от потасовок, он был убежден, что всегда побеждал Ким, что по крайней мере она получила от него то, чего заслуживала — потому что он мужчина, потому что из них двоих он явно сильнее, главенствующий пол (ему нравилось думать так) — и от этого ему становилось лучше. Эта ложь, этот самообман помогали ему долгие месяцы, когда он утратил свой статус, если, конечно, в их отношениях у него вообще когда-либо был хоть какой-нибудь статус. Когда он мог убивать время, переживая, воспримет ли кто-нибудь его после этого серьезно — как нормального парня, проявив к нему немного уважения. Да мог ли он вообще хоть раз серьезно причинить ей боль? Он был для этого слишком добр. Он не мог с ней тягаться.
— Игра окончена, Ким, — говорит он, как только кто-то подходит к телефону, еще до того, как кто-нибудь ответит на другом конце провода, до того, как он даже узнает, кто на линии.
Впрочем, на линии Ким, и она говорит:
— Привет, Марк, как твои дела?
— Не говори ничего, о чем ты потом пожалеешь, — говорит он. — Или я использую все это как свидетельство против тебя. Я тебя предупреждаю.
— Так ты еще не дал мне шанса сказать что-нибудь, — говорит она.
— Я не собираюсь позволять тебе помыкать мной, — говорит он. — Ты причинила достаточно боли за все эти годы, делая все по-своему. Съебавшись с моей дочерью, когда тебе взбрело это в голову. А теперь я возьму на себя ответственность. Я беру на себя заботу о Лили. Я не хочу, чтобы ты больше с ней общалась. С теперешнего момента считай, что ты исключена из ее жизни.
— Думаешь, что у тебя с ней получится сладить лучше? — говорит Ким. — Ты даже не поймешь, с чего начать, негодный дурак. Ну да ладно, ты давно с ней общался? Она даже не хочет знать тебя, на хрена ты ей сдался, и твою блондиночку-женушку, и эту прелестную маленькую Барби, потому что вы так радушно приняли ее на Рождество.
— Конечно, она хочет знать своего отца, — говорит он. — Если хочешь знать, завтра днем я к ней поеду. Может, я даже заберу Лили с собой домой. Посмотрим, сможешь ли ты остановить меня. Посмотрим, сможет ли кто-нибудь остановить меня.
— О да, Лили и впрямь собирается тебя слушаться, — говорит она. — И консультанты, они будут тебя слушать во все уши. Спорю, что ты даже не сможешь с ними договориться. Они тебя и к воротам-то не подпустят. Это местечко — не шутка. За ним присматривает местный совет. Они там за всем следят. Я в этом убедилась — я бы не отправила Лили черт-те куда. Не отправила бы.
— А я вот на самом деле отправлю, — говорит он. — Так что все по-честному. Ты это увидишь. Когда у тебя больше не будет к ней доступа. Когда до тебя дойдет, что ты никогда снова не увидишь Лили, по крайней мере в ближайшие десять лет.
— Ты не живешь в реальном мире, Марк, — говорит Ким. — Ты не в себе. Вероятно, Лили это унаследовала от тебя.
