— И они правы: тот, кто верит, тот обязательно надеется до последней минуты. Пока не схватят за руки, за ноги, чтобы тащить в автобус. А я вот, как видите… — он снова вздохнул. — У меня просто нету сил. Я очень устал… очень… я не могу. Может, потом мне станет еще хуже… я имею в виду — от того, что согласился… может, нужно было бы напрячься именно сейчас, чтобы потом страдать поменьше… но я не могу напрячься, понимаете? Нету сил…
Томер Екутиэль спрятал лицо в ладони и замолчал. Молчал и Берл. Какой ответ он мог дать этому человеку, чем помочь? Не было таких слов на земле и помощи такой тоже. Через балконную дверь он вышел на террасу, прикрытую от солнца решетчатым навесом с вьющейся по нему виноградной лозой, и дальше, по газону, в ухоженный сад. Здоровые молодые деревья доверчиво качнули ветвями навстречу гостю. Это лимон, а вот клементина. Слива отработала свое весной, три месяца назад и теперь отдыхала, а вот высокий гранат трудился вовсю, согнувшись чуть ли не до земли под тяжестью незрелых еще плодов. Им бы еще набирать солнца, воды и таинственных земных соков, им бы еще тяжелеть, краснеть скуластой гладью щек — до конца сентября, до сбора урожая благодарными людскими руками… Но нет, не дожить им до сентября… ни им, ни наивному в своем усердии дереву, ни старательной сливе, ни жестколистому лимону, ни пушистой клементине. Все умрут через несколько дней под бульдозерным ножом, умрут без стона, без крика… разве что вздохнут напоследок, перед тем как упасть на усыпанную обломками землю, на вывороченный гусеницами газон…
Берл поднял глаза, увидел в окне второго этажа Кольку и помахал ему рукой. Колька смотрел прямо на него, лицо его было удивительно спокойно, даже бесстрастно. Он не ответил Берлу; скорее всего, он просто не замечал его, как не замечал сада, домов вокруг, армейских грузовиков на обочине главной улицы. Здесь, в комнате Вики, время текло в другом измерении. Здесь и в самом деле все осталось нетронутым с того теплого июньского вечера, когда она, с сожалением отбросив книжку, выбежала на нетерпеливый зов матери. Колька будто слышал, как Геля кричит снизу, от машины: «Вика, ну, теперь тебя ждать? Все уже сидят!» Кричит по-русски, чтобы было понятно и ему, Кольке.
И Вика отрывается от книжки, ищет, чем бы заложить, и, не найдя, просто кладет ее, раскрытую, обложкой вверх, чтоб потом долго не искать, и сбегает по лестнице, на ходу выкрикивая веселые оправдания: мол, я уже давно готова, только вас и ждала, так что не надо с больной головы на здоровую. А Геля притворно хмурится и, садясь за руль, ворчит, что, мол, могла бы и помочь матери, чем сидеть у себя, уткнувшись в книжку, а девчонки привычно ссорятся, кому из них сидеть впереди, потому что никому не хочется утирать нос и поднимать упавшую соску самой мелкой, и только самая мелкая сидит молча, вращая круглыми Гелькиными глазищами, до поры до времени довольная всем и всеми, без исключения.
Но переднее сиденье, как всегда, достается Вике, и они, наконец, отъезжают, фырча выхлопной трубой в звенящей послеполуденной тишине пустого поселения, отъезжают, чтобы не доехать, чтобы навсегда остаться здесь, в этом доме, в этой комнате, в этой раскрытой книжке на этой кровати. Конечно, они здесь, сейчас, в эту минуту. Колька отошел от окна. Буквы на книжке совсем не походили на буквы, и можно было только удивляться тому, что его собственная дочь способна читать такие заковыристые вещи. Вот уж действительно поразительные сюрпризы…
Колька усмехнулся, покачал головой. Во всем остальном комната выглядела в точности так, как должна выглядеть комната тринадцатилетней девочки. Постеры с Леонардо ди-Каприо и Джонни Деппом на стенах, пришпиленные булавками детские рисунки, фотография школьного класса в рамке. Еще одна фотография — на столе, под стеклом. Вся семья в сборе. Геля стоит, держа на руках младшую, волосы выбиваются из-под платка, глаза смеются, улыбка от уха до уха. Вика рядом, прижимается к плечу. Томер сидит на корточках, обняв двух других девочек обеими руками, смотрит выжидательно в объектив выставленной на автоспуск камеры. Сейчас щелкнет затвор, и он облегченно скажет: «Все, получилось, можете расходиться…»
Здесь он выглядит намного моложе того потного мужика с седой прядью, который ждет сейчас внизу, там, в гостиной. Кто из них реальнее — тот или этот, на снимке? Конечно, тот. Зато про Гельку и девочек можно не сомневаться: уж они-то тут, живые и смеющиеся, такие счастливые, что при одном взгляде на них хочется улыбаться. Гелечка-то совсем не изменилась за эти годы. Такая же красавица, ничуть не потяжелела… разве что глаза поспокойнее, без прежних сумасшедших чертей в глубине зрачков. А Вику он уже любит, едва увидев… собственно, такой он ее себе и представлял. Вылитая Гелька, хотя… есть что-то и от него. Колька взял со стола зеркальце на ручке и сверил свое отражение с фотографией дочери. Ну да! Вот, к примеру, рот… его рот… и правое ухо оттопырено. Он улыбнулся. Вика…
— Коля! — крикнули снизу. — Слышь… Коля! Спускайся, а? Уже звонили, сейчас приедут перевозить, минут через пять. Хватит, поехали! Ты уже час без малого там сидишь. Спускайся!
— Да-да, сейчас… — Колька осторожно положил зеркальце на место и вышел из комнаты. — Действительно, пора.
Он точно помнил, что до прихода сюда у него имелся довольно четкий и логичный план действий, план будущей жизни, в которой данный визит играл весьма второстепенную, информативную роль. Как говорит эта старушка из дома престарелых: конечно! Он даже, помнится, сомневался, стоит ли ехать сюда вообще, и если решил в конце концов поехать, то только для того чтобы, во-первых, заявить о своем существовании в плане будущего общения с Викой, а во-вторых, посмотреть на нынешнюю Гельку, убедиться, что она не стала сороконожкой или чем-нибудь там еще, причем без особого влияния ее нынешнего облика на его дальнейшие действия, которые должны были заключаться в… в чем же?..
А, ну да! Напиться с Кацо, который получался во всей этой истории самым замечательным и безотказным другом из всех, какие только могли топтать землю с тех пор, как были созданы ноги. Да-да, напиться, потом в отель, потом в аэропорт, а потом домой, домой… ага… а там уже посмотрим. Вот он и план. Конечно. Он кивнул вставшему с дивана хозяину, отдаленно напоминающему того, озабоченного автоспуском молодого мужчину с фотографии наверху. Он вышел вслед за Кацо, сел в машину, пристегнулся и закурил, выпуская дым в приоткрытое окно.
— Коля? — позвал его Кацо с некоторой тревогой в голосе. — Ты как?
Колька улыбнулся.
— А знаешь, Кацо, она почти не изменилась. Странно, да? Все-таки четырнадцать лет…
Берл покачал головой и развернул машину в направлении выезда на главное шоссе. Навстречу им по узкой, будто съежившейся улице уверенно пер мощный грузовик с контейнером на спине. «К Екутиэлю…» — подумал Берл, уступая дорогу.
— Вы багаж сами укладывали?
Колька недоуменно посмотрел на свой тощий рюкзак. Тоже мне, багаж…
— Сам.
Девушка из службы безопасности аэропорта открыла было рот для дальнейших расспросов, но опытный Берл опередил ее.
— Укладывал дома, с тех пор глаз с него не спускал, никому не препоручал, ничьих передач не брал, никакого оружия и ничего похожего на оружие с собой не имеет, — скороговоркой выпалил он и продолжил с той же интонацией. — Неженат, в меру красив, в меру богат, хотя и несколько глуповат, гланды вырезаны в детстве…
— Хватит… — с улыбкой кивнула девушка. — Такие подробности меня не интересуют. Проходите.
— А зря… — назидательно проговорил Берл, беря Кольку под руку. — Неженатые безоружные пассажиры с мирными рюкзаками по нынешним временам на дороге не валяются.
Они зарегистрировались у стойки и прошли в зал отправления.
— Слышь, Кацо… — неловко сказал Колька. — Ты не провожай меня дальше. Ты мне и так… в общем, я даже не знаю, как и благодарить… глуповат, ты же сам говоришь. Короче, если что надо будет…
— Ладно… — ухмыльнулся Берл. — Наших с тобой счетов на двадцать спецназовских жизней хватит. А если обычными жизнями считать, то и вовсе на небольшую страну потянет. Я тебе звякну при случае, хорошо?
— Давай. Спасибо тебе.
Они обнялись. Колька подобрал рюкзак и двинулся к паспортному контролю. Берл смотрел ему вслед. Он не привык к роли провожающего — обычно провожали его. Перед тем, как окончательно скрыться за стенкой, отделяющей обладателей билетов в небеса от приземленных пешеходов и автомобилистов, Колька обернулся и помахал рукой. Берл ответил тем же, с удивлением отметив некоторое неудобство в области грудной клетки, словно кто-то несильно, но чувствительно сжал его сердце. Он сердито дернул плечом, и сердце, трепыхнувшась, высвободилось, но зародившийся от всей этой суеты воздушный пузырь поднялся вверх по трахее и застрял где-то в районе горла.
