Другой их сокамерник рассказал, что служил пожарным в Новом Орлеане. На работе их попросили не уезжать из города, и он остался. Он возился у себя на газоне перед домом, как вдруг из проезжавшего мимо «хамви» выскочили солдаты, заявили, что он — мародер, бросили в машину и отвезли в «Кэмп-Грейхаунд».
Зейтун уяснил себе, что большинство узников «Кэмп-Грейхаунда» прошли один и тот же путь. Почти всех доставили на вокзал утром, сразу после ареста, и отвели в офис на втором этаже, где располагался импровизированный суд в составе судьи и одного или двух адвокатов. Арестованным предъявляли обвинения, и большинству была предложена сделка: если они не станут оспаривать обвинения, то им дадут статью за какое-нибудь мелкое преступление и они должны будут незамедлительно отработать положенное количество часов на общественных работах. Тех, кто соглашался на подобную сделку, а с ней на несмываемое пятно на своей репутации, тут же переводили в центральное полицейское управление и бросали на ремонт офисов.
Боль в боку, начавшаяся у Зейтуна еще в «Кэмп-Грейхаунде», стала раз в десять сильнее. Ему как будто медленно вкручивали в почку длинный болт. Трудно было стоять, сидеть, лежать. Когда он менял позу, становилось легче, но не больше, чем на пять минут. Обычно Зейтун не обращал внимания на болячки. За многие годы он получил довольно много увечий, но к врачам обращался редко. Однако на этот раз все было по-другому. Он вспомнил, какими инфекциями его пугала Кейти, уговаривая покинуть Новый Орлеан. На этот раз без помощи специалиста не обойтись.
Раз в день в их отсек приходила медсестра. Она толкала перед собой тележку с лекарствами и раздавала заключенным таблетки.
Зейтун остановил ее, когда она проходила мимо их камеры, и рассказал про боль в боку.
— У вас есть рецепт? — спросила она.
Он ответил, что нет, — боль началась недавно.
— Тогда вам надо к доктору, — сказала медсестра.
Он спросил, что сделать, чтобы попасть к врачу.
Она велела ему заполнить специальную форму, описать боль. Врач прочтет описание и решит, нужна ли Зейтуну помощь. Медсестра выдала ему бланк и покатила свою тележку дальше.
Зейтун заполнил бланк и отдал медсестре, когда она завершала обход.
После ужина сокамерники Зейтуна обменивались историями, услышанными от других заключенных. Те, кто попал в «Хант» в первые дни после урагана, жили в нечеловеческих условиях.
Тысячи заключенных из Новоорлеанской окружной тюрьмы, включая и мелких нарушителей, арестованных за кражи в магазинах или распитие крепких напитков в общественных местах, сначала три дня провели на эстакаде над Брод-стрит. Их даже показывали по телевизору: море людей в оранжевой арестантской форме, сидящих на заваленной мусором и фекалиями дороге в окружении вооруженных охранников.
Когда наконец прибыли автобусы, их перевезли в «Хант», но не разместили по камерам, а еще несколько дней продержали на футбольном поле: тысячи людей, под открытым небом, прямо на траве, все вперемешку — убийцы и насильники рядом с мелкими воришками и задержанными за вождение машины в нетрезвом состоянии.
Туалетов на стадионе не было. Люди испражнялись где попало. Не было ни подушек, ни простыней, ни спальных мешков, ни сухой одежды на смену. Каждому выдали только по тонюсенькому одеялу. Тюрьма «Хант» была построена на болоте; ночью земля подмокала. Заключенные спали в грязи, не защищенные ни от непогоды, ни от насекомых, ни друг от друга: возникали драки из-за одеял, росло число ножевых ранений.
Питьевая вода подавалась по двум трубам небольшого диаметра, выходящим из-под земли. Приходилось подолгу ждать своей очереди; пили из сложенных лодочкой ладоней. Когда наступало время кормить заключенных, охрана, смяв бутерброды, как шары, перекидывала их через забор. Ели те, кто был сильнее и проворнее. Большинство оставались голодными.
Никто из сокамерников Зейтуна и Нассера не знал, что стало с теми людьми. Может, их до сих пор держат на футбольном поле.
Утром четверых афроамериканцев перевели в другое место, Зейтун с Нассером опять остались одни. Делать им было нечего, кроме как ждать появления хоть кого-нибудь, кто сможет сообщить, что на свободе о них знают.
Мучительнее всего было ничегонеделанье: им не давали ни книг, ни газет, не разрешали слушать радио. Они только и могли, что рассматривать серые стены, черный пол, небесно-голубую решетку или глядеть друг на друга. Слишком много разговаривать Зейтун с Нассером опасались, полагая, что за ними следят. Если к ним в клетку под открытым небом подсадили шпиона Джерри, то уж в тюрьме строгого режима разговоры точно прослушиваются.
Зейтун сел на пол, прислонившись спиной к кровати, и закрыл глаза. Когда уже все это закончится?
Он снова и снова перебирал в уме детали своего ареста и предшествующие часы и дни, стараясь понять, что привлекло внимание к нему и его товарищам. Может, тот факт, что в одном доме собралось четверо мужчин? Конечно, после урагана и всеобщей эвакуации, когда большая часть города опустела, их компания могла вызвать подозрение. Но ведь никто не удосужился провести расследование. Никто их не допрашивал, улик не собирал, обвинений не выдвигал.
Кейти частенько говорила, что опасается вернувшихся из Афганистана и Ирака солдат армии США и Национальной гвардии. Предупреждала, что надо сторониться военных в аэропортах и держаться подальше от казарм Национальной гвардии. «Их натренировали убивать таких, как ты», — полушутя-полусерьезно говорила она Зейтуну. Кейти не хотелось бы, чтобы их семья стала случайной жертвой войны без фронтов и без правил.
Лет двадцать назад Зейтун служил на танкере «Андромеда». Доставив нефть из Кувейта в Японию, они возвращались обратно. На дворе стоял 1987 год, разгар ирано-иракской войны. Большая часть нефтеперегонных заводов Ирана и Ирака была разрушена, отчего оба государства могли рассчитывать только на поставки нефти из других стран и постоянно старались заблокировать или повредить корабли, через Ормузский пролив доставляющие нефть противнику. Зейтун и другие моряки знали, что танкер, направляющийся в Персидский залив, мог стать мишенью для иранских или иракских военных судов и подводных лодок, стоило ему войти в воды Оманского залива. За риск морякам хорошо платили.
Койка Зейтуна располагалась прямо над баками с нефтью; было раннее утро, он спал, как вдруг где-то внизу раздался взрыв. Зейтун чуть не свалился с койки. Сразу он не понял, что произошло: то ли бак взорвался, то ли их корабль во что-то врезался. Потом сообразил, что, если бы взорвался бак, они давно уже были бы на том свете; скорее всего, или они в кого-то воткнулись, или в них кто-то. Зейтун бросился на палубу узнать, что случилось, но тут второй взрыв сотряс корабль.
В их танкер попали две иранские торпеды. В корпусе образовалась огромного размера дыра — сквозь нее легко бы проплыла моторная лодка. Однако ясно было: иранцы не хотели их топить. Будь у них такая задача, ее бы легко выполнили, они же только хотели сделать предупреждение и повредить судно.
Команда смогла довести танкер до Адена, где они провели месяц, заделывая пробоину. Пока стояли в порту, Зейтун, поразмыслив, решил, что Махмуд, его отец, был прав. Настало время и ему бросить где-нибудь якорь, завести семью, зажить спокойной размеренной жизнью — на суше. Несколько месяцев спустя он сошел с «Андромеды» в Хьюстоне и начал искать свою вторую половинку.
Зейтун с Нассером не обсуждали вероятность того, что их продержат в заключении много месяцев, даже годы. Но оба об этом думали: ведь ни одна душа не знала, где они находятся, то есть у тех, кто их здесь держит — кто бы то ни был, — полностью развязаны руки, и сидеть они тут могут до бесконечности.
Зейтун не видел впереди никакого просвета. Ему не разрешили сделать положенный по закону телефонный звонок и не было гарантии, что разрешат. От общения с внешним миром он тоже отрезан. Есть, конечно, медсестра, но она — человек подневольный. Уверять ее в своей невиновности бессмысленно, она, наверняка, выслушивает подобные заявления сто раз на дню. Более того, само заключение в отделение строгого режима в глазах служащих тюремного ведомства — лучшее доказательство вины. Охрана приучена иметь дело с людьми, признанными судом виновными.
Ко всему прочему, «Хант» — настолько закрытая тюрьма, что гражданские власти не вправе осуществлять над ней надзор, никто не приходит сюда с проверками. Зейтуна ни разу не выпускали за пределы их отсека, а из камеры выводили только в душ, да и там были решетки. Если ему неделю не разрешали позвонить, с чего вдруг сжалятся?
