Ознакомительная версия.
– Н-ну… – протянула я.
– Понятно! Это личное! Я заткнулся… – Тут шофер выключил счетчик и повел машину, говоря мне через плечо: – Во-первых, при социализме производительность труда не растет, а падает – это закон! Если я работаю на государство – то я не работаю, а халтурю. Типично! А второй закон социализма – жуткий рост бюрократии. Маркс, Ленин, Троцкий, Бухарин – вроде умные люди были, а все обмишурились на простой вещи: диктатура пролетариата, как любая диктатура, все равно кончается диктатурой чиновников! И чиновники начинают управлять всем – от посевов кукурузы до сочинения музыки. В результате даже такую гигантскую страну довели до краха. Природу отравили, народ споили и обезбожили, а молодежь даже в мирное время нашли где убивать – в Афганистане! И больше всего обидно – за что это нам? Почему история решила этот эксперимент именно в России проводить? Не знаешь? Так я тебе скажу: потому что в других местах у нее бы не получилось! Ага, я этот вопрос изучил. Во Франции была коммунистическая революция? Была. Но французы живо поняли, куда дело идет, и скинули всех этих маратов. В Германии в двадцать первом году была революция? Была. Но даже немцы быстро избавились от коммунистов. А мы – нет. А почему? Потому что мы рабы и болтуны! Дома языком молоть, как я, – это пожалуйста! В очереди за мылом три часа отстоять – вся страна стоит и не пикнет! А таких, как твой Чижевский, чтобы на Красную площадь выйти, – таких на всю Россию раз-два и обчелся! И поэтому никогда у нас не было демократии и не будет! Ты согласна?
Но, даже изумляясь, насколько похожи его рассуждения со словами Саши, я не поддержала разговор. А радио тем временем перешло к международным новостям: прибытие в Москву парламентской делегации Зимбабве, премьер-министра Финляндии Харри Холкери, министра иностранных дел Австрии Алоиза Мола…
– Ни черта не понимаю! – сказал вдруг шофер. – Смотри, сколько народу понаехало – из Финляндии, из Австрии! Это ж заранее было назначено. А Горячев вдруг в Красноярск смылся. Чего вдруг?..
Тут он остановил такси у ворот монастыря, я полезла в сумку за деньгами, но шофер сказал мне категорично:
– Стой! Никаких денег я с тебя не возьму, даже не думай! И назад хоть до самой Москвы отвезу бесплатно. Только и ты сделай для меня милость, а? – Он откинул крышку «бардачка» и вытащил завернутый в газету пакет. – Здесь мне жена бутербродов положила от души – с сыром и с печенкой…
Я невольно сделала протестующий жест, но шофер поднял руку:
– Подожди! Я вижу, что у тебя полная сумка продуктов, я ж не слепой! Но это ты от себя. А это от нас, от народа. Пусть мы рабы и алкаши, но ты отдай ему и скажи: пусть держится. Такими, как Сахаров и твой Александр, мы у Бога наш русский грех отмаливать будем – и Польшу, и Афганистан, и Чехословакию, и Чернобыль, и вообще коммунистов…
Я смотрела ему в лицо. Передо мной было круглое, простое и почти мальчишеское лицо – ну, лет двадцати от силы. Но в этом лице, в этих голубых глазах все было серьезно – и про Бога, и про коммунизм, и про народную русскую вину за Афганистан и Чернобыль. Хоть он и себя назвал рабом и болтуном, но его глаза выражали какую-то новую, неизвестную мне силу, которую я впервые в жизни увидела лишь два дня назад в Саше Чижевском. И я вдруг осознала, что Саша – не одинокий странный чудак, а что есть среди людей какое-то иное отношение к жизни. Не газетно-показушное, как на политзанятиях, и не жлобско-нахрапистое, как в очередях за колбасой, и не двуличное сочетание того и другого – сочетание, которым, как материнской утробой, определена вся наша жизнь. Нет, оказывается, есть и что-то другое, о чем я даже не подозревала еще два дня назад…
И все-таки мне – старшему лейтенанту милиции – было странно и дико брать бутерброды у этого антисоветчика. Но – пришлось.
– Спасибо… – сказала я, опуская глаза, и вышла из такси в дождь, к монастырской калитке с линялой вывеской:
«ЛЕЧЕБНО-ТРУДОВОЙ ИЗОЛЯТОР НОМЕР 6389 ГУ ИТУ МВД СССР»
13.20
Я представляла, как изумился Саша, когда караульный открыл дверь камеры и крикнул:
– Чижевский, на свидание с невестой!
И пока в дежурке под музыку из «Меридиана» какой-то сержант из вохры проверял мою передачу – разрезал колбасу, протыкал творог, разламывал хлеб и шоколад, – Сашу, думала я, вели по гулким монастырским коридорам вдоль бывших келий, а ныне – камер. В качестве следователя я не раз бывала в таких монастырях, превращенных в тюрьмы или изоляторы, и легко представляла себе сырые темные камеры с потрескавшимися сводчатыми потолками, холодные, в разводах зеленой плесени стены длинных коридоров и ступени каменных лестниц, стоптанные подкованными сапогами конвоиров. И мне казалось, что я вижу, как идет по этим коридорам Саша – высокий, прямой, худенький. Конечно, как опытный зек, он должен был и вида не подать, что не знает, к какой такой невесте его ведут. А сзади Саши, позвякивая ключами от камер, движутся конвоир и дежурный офицер, перед которым я только что разыграла истерику. Да, истерику, потому что понимала: добиться свидания с Сашей можно только, если взять дежурного по изолятору на арапа. Что я и сделала.
– Его нет ни в одной московской тюрьме! – кричала я в караулке. – Я объехала все тюрьмы, и я точно знаю: он у вас! А если вы мне его сейчас не покажете – значит, вы его убили! Да! И я немедленно позвоню всем западным корреспондентам! Я прямо Тэтчер позвоню, клянусь! Пусть она связывается с Горячевым! И мы завтра же выйдем на демонстрацию в Москве, и нас поддержит весь мир, мы вынесем это на ООН. Говорите: вы его убили? Убили? Да?
Я знала, на что била. Конечно, охрана монастыря уже в курсе того, что вчера о Чижевском говорили все радиостанции мира, – скорей всего они тут сами слушают эти передачи по «Меридиану». Поэтому моя угроза связаться с инкорами и даже с Маргарет Тэтчер не прозвучала для них невыполнимой. Но кто же у нас не знает, как Горячев уважает Маргарет Тэтчер! Если она действительно позвонит ему из-за Саши…
– Ладно! Хватит орать! Психопатка! – сказал мне дежурный офицер. – Сейчас я приведу его…
Но Сашу ввели не изнутри монастыря, как я себе представляла, а через наружную дверь в дежурку. Просто открылась дверь во двор монастыря, и в комнату, пригнув под низкой притолокой совершенно мокрую голову, вошел Саша – в мокрой спецовке х/б, надетой на ту самую – мокрую теперь – шерстяную тенниску, в которой его арестовали, в мокрых вельветовых джинсах и в своих насквозь промокших грязных туфлях.
– Ты откуда? Ты не в камере? – вырвалось у меня.
Он улыбнулся так просто, словно и не удивился моему приходу:
– Это же лечебный изолятор. Нас поставили чистить выгребные ямы. Трудотерапия!
– Прекратить разговоры о режиме! – вмешался вошедший за Сашей дежурный офицер, снимая и шумно стряхивая плащ-палатку. – Только о личном!
– Вы не имеете права до суда использовать арестованных на принудительных работах! – сказала я.
– Не п… – пренебрежительно отмахнулся офицер, полагая, что и так сделал для меня слишком много: дал свидание с женихом. И вдруг пристально поглядел на меня и на Сашу, словно сравнивая нас. А потом сказал удивленно: – А ты же старше его! У вас есть документ из загса?
– Свидетельство из загса у меня дома! – поспешно вмешался Саша и тут же подошел ко мне, насмешливо спросил офицера: – Обнять можно невесту?
– Нервная она у тебя, разоралась тут! – проворчал офицер, все еще глядя на нас с подозрением.
Саша, чтобы убедить офицера, что я действительно его невеста, поднял меня на мокрых руках и поцеловал прямо в губы.
– Ну ладно! Хватит, хватит! – ворчливо приказал офицер. – Расцеловались!
И тут я разревелась – но как!!! Даже вчера, когда Лариса выгнала меня из «Пекина», а Власов сорвал с меня погоны, я не плакала. А тут… словно внутри меня рухнули наконец какие-то стены и я – прозрела. Так грешникам в храме Божьем вдруг открывается Божий свет, так женщину вдруг осеняет сознание, что она нашла единственного в мире мужчину. Но – эта дежурка, эта вохра, эти чугунные дверные решетки и стальные лязгающие засовы – я вдруг поняла, что сейчас, через минуту они отнимут его у меня! И я ли не знала, какая дорога предстоит ему, я ли не видела все эти тюрьмы-пересылки, лагеря, зоны, бараки, камеры, СИЗО…
Господи! Они потащат его по этой грязи, вшам, педерастам, голодным режимам, садистам-надзирателям…
Судорожно целуя Сашу в глаза, щеки, в шею, я рыдала совсем как та девчонка на Киевском вокзале, которая провожала мужа в Афганистан.
– Кончай! Кончай! – орал на меня дежурный офицер. – Кончай, мать твою! Ну страна! Все какие-то чокнутые стали!
А сержант-вохровец, как тот прапорщик, отдирал меня от Саши, говоря:
– Вот бабы!..
Действительно, я и сама не подозревала, что если лишить меня милицейского мундира и погон, то под этой офицерской личиной окажется совсем простая русская баба.
Ознакомительная версия.
