Дальше Людмила Тулупова читать не стала, ей было неинтересно, она не понимала, о каких берегах и реках идет речь и почему людей надо делить, когда они никогда ни на что не делятся. Она пролистнула несколько страниц и увидела, что документ заканчивался списком фамилий с должностями и развернутыми пометками рядом, набранными мелким кеглем.
“Вот чем они наверху занимаются! Ничего необычного — как всегда, делят власть”, — про себя удивилась Тулупова.
Недолго рассуждая, она решила послать этот текст Вольнову, от которого на сайт пришло сообщение:
“И ты на лыжи! Не говори при мне слово “лыжи”, а то я сблюю. Мне — только ЭТО. С тобой. В последнее время. Лучше ЭТОГО ничего нет. Не придумали еще, со времен царя Тулупа”.
“Ты спорил, что такие люди на сайте не сидят. Я на твою почту отправляю то, что он мне прислал. Вот такие люди меня любят, мальчик мой, а ты со мной на лыжах идти отказываешься. Про царя это ты правильно”.
Через несколько минут материал с грифом “Совершенно секретно” был на электронной почте Вольнова и пролежал в непрочитанных письмах до самого вечера.
Хирсанов ехал в Москву, продолжая похмельно думать об Италии, о почетной старости у моря, о том, что жизнь его в общем-то складывается неплохо. Да, за успех в одном месте надо заплатить в другом, но главное, чтобы счета, по крайней мере, совпадали. Ему это удалось, он — счастливый человек, удачливый в целом, личная жизнь как-то не очень, но судьба к нему благосклонна, и теперь он может купить десяток молоденьких ян или наташ, но они ему не нужны, а может взять одну несчастную, хорошо сохранившуюся Тулупову и подарить ей и себе счастье. Вот так просто взять и подарить. Он может выбрать теперь то, что ему нравится, и не страдать от одиночества, и не казаться, и не ждать, он все может. Он вспомнил о работе, о том, что, если проект их группы пойдет, он будет не на берегах, а в самой реке, на капитанском мостике, ближе всех к капитану, и это даст ему такие возможности, что…
— Останови, я забыл, как тебя зовут.
Хирсанова прошиб пот, голова приобрела такую ясность и четкость, что от бессонной и пьяной ночи не осталось и следа.
— Иван.
— Иван, останови!
Хирсанов выскочил из машины, открыл багажник и достал из портфеля компьютер. Он неожиданно вспомнил, что однажды, кажется, один из черновиков проекта, самый первый и чуть ли не самый важный, сохранял под именем недельного обзора, ему тогда было лень создавать отдельный файл, и он решил, что пока перенесет текст в один из обзоров, а сам обзор удалит. И неожиданно он засомневался: не этот ли файл он послал Тулуповой? Пока ноутбук протрескивал свои программы, Хирсанов еще надеялся, что не сделал роковой ошибки, но затем в два клика убедился, что именно этот файл он и отправил. Его охватил такой силы отрезвляющий страх, заставляющий мозг работать быстрее всех компьютеров, что от прекраснодушия и путаных мечтаний не осталось и следа. Он тут же набрал мобильный номер Тулуповой и, стараясь не выдать своего волнения, стал с ней говорить.
— Мила. Это я. Ты на работе?
— Да.
— Хорошо. Письмо мое получила?
— Да. Очень интересно.
— Так, — Хирсанов говорил, будто из диспетчерской службы руководил молоденькой тупой стюардессой, сажающей самолет на аэродром. — Хорошо. Компьютер рядом?
— Я сейчас занята. Подожди. А что?
— Все брось и подойди к нему. Подошла? Он открыт?
— Он в спящем режиме. А что случилось?
— Открой.
— Открыла. И что?
— Ты никому не давала читать это?
— Нет, — сказала Тулупова, даже на самом деле забыв о Вольнове, да если и вспомнила бы, не могла бы сказать Хирсанову ничего.
Получилось убедительно.
— Теперь выдели то, что я тебе послал, и удали. Перенеси в корзину и удали. Я хочу слышать звук, когда корзина на твоем ноутбуке…
— …у меня обычный компьютер… — поправила Тулупова.
— Неважно. Я хочу, чтобы я слышал этот звук! Мне нужно быть уверенным…
Тулупова водила мышкой по экрану монитора, и через некоторое время Хирсанов услышал характерный звук очищенной от файлов корзины.
— Все. Ты слышал? — сказала Тулупова.
— Да. Теперь удали мой электронный адрес из “входящих”, а затем очисти корзину почты.
— Зачем? — спросила Тулупова.
— У тебя нет вопросов получше? — сказал Хирсанов. — А теперь забудь, ничего не было, ты ничего не читала и ничего не знаешь. Все! Ты поняла?
— Что я поняла?
— Все.
— В каком смысле? Между нами — все?
— Между нами все отлично, если ты все сделала, как я просил. Все отлично. Пока, Мил, никому ничего не рассказывай. Ничего не было, ты ничего не знаешь. Пока. Я тебе позвоню.
Хирсанов вспомнил все, что говорил ей, как бы оценивая свои действия: кажется, самолет удалось посадить на полосу без видимых повреждений. Он закрыл свой ноутбук, удалив перед этим переписку с Тулуповой, и снова сел в машину. Взглянул на водителя, не понимавшего, что происходит. Он решил, что теперь может вести машину сам и хочет в ней быть один.
— Сколько до Москвы? — спросил он.
— Полчаса, наверное.
— Километров?! — почти крикнул Хирсанов.
— Тридцать пять. Как движение пойдет, может, и быстрее…
“Какой услужливый идиот”, — подумал Хирсанов, и ему захотелось быстрее от него избавиться.
— Тут хотят автобусы к вам? Я уже сам готов вести машину.
— Да, но я думал заехать в Москву, раз уж я…
— Это как хочешь. На ближайшей остановке выйдешь, я с тобой расплачусь и все. За все спасибо. Понял?
— А-а нельзя ли с вами…
— Будет так, как я сказал. Дальше езжай куда хочешь…
Часов около семи, когда редакционная жизнь постепенно замерла и по домам разошелся технический персонал, Вольнов увидел на мониторе неоткрытое письмо от Тулуповой. Прочел то, что она написала про лыжные прогулки, улыбнулся и открыл прикрепленный документ.
Сначала слова не очень обнажали смысл: “По вашему поручению, в развитие сценарной разработки под рабочим названием “План разведения мостов” специальной аналитической группой в составе…” — читал он.
В отличие от Тулуповой, Вольнов прочел весь документ до конца, вникая и в тонкости набранного мелким шрифтом. Рядом с известными и очень известными фамилиями стояли приписки “есть материалы: крышевание строительного бизнеса в период пребывания на посту мэра с 1998 по 2004 год” или “есть материалы: будучи членом Совета Федерации, завладел обманным путем акциями ряда рыбоперерабатывающих предприятий; рыночная стоимость — 3,2 миллиарда долларов” или “материалы в работе: в качестве взятки получил в 2007 году контрольный пакет металлургического холдинга”, “есть материалы: возглавляя Комитет по международным делам, приватизировал на членов своей семьи несколько объектов недвижимости СССР в Праге, Варшаве и Будапеште” и в таком духе “есть материалы — материалы в работе” на полутора десятках страниц. Несмотря на то что Вольнов всю свою профессиональную жизнь занимался спортом, писал о нем, думал о нем, переживал за победы и поражения советских и российских команд, он, как и большинство народа России, представлял все достаточно ясно, объемы воровства, взяточничества, криминализации и всего остального. Да, страна больна — но что он может сделать. Он всегда радовался, что пишет о спорте, — как ни крути это честное дело, далекое от политической грязи, хотя теперь и в спортивных раздевалках пахло не только потом тренировок, но все же это не похоже на удушливый смог циничного политического торга, борьбы спецслужб, денег и вопиющего беззакония. Он гордился своим профессионализмом: в спорте “наши” бьют “ненаших” и он умеет об этом рассказать. И все, и ничего больше. Ему все известно про страну — иллюзий не оставалось, но была надежда — вдруг он ошибается. И вот — перед ним лежал полный, готовый к следствию материал. Этой информацией владели на самом верху, она существовала в таком объеме и расписана на десятках страниц. Вольнов откинулся в кресле и осмотрелся по сторонам — стало страшно. Страшно читать и знать, даже страшно смотреть на монитор и понимать, что эти буквы и цифры могут иметь очень высокую цену, включая жизнь. Его жизнь.
В большом зале современной редакции уже почти никого не было. В противоположном углу молодые девчонки из отдела писем заливисто смеялись, за стеклянной дверью главного редактора свет не горел. Вольнову было понятно, что сегодня и сейчас уже ничего не надо делать. Он посчитал, что это даже хорошо, что уже вечер и нет нужды горячиться и торопиться с выводами. И вдруг его осенило, что документ он открыл через редакционный сервер, а значит, его уже так просто не уничтожить. Вольнов взял чистый DVD-диск, скопировал на него файл, присланный от Тулуповой, и написал на нем красным фломастером “Статистика футбольной лиги за 2007–2010”, рядом поставил три жирных креста, чтобы потом не перепутать, и положил в папку с бумагами рядом с компьютером. Потом он задумался, застыл перед монитором, тупо разглядывая горизонт, облако и зеленую гору на фотографии рабочего стола, и решал, что ему делать и чего не делать. Он вспомнил, что где-то в ящиках стола ему попадалась флешка от фотоаппарата, он порылся, нашел и еще раз записал на нее хирсановский документ. Вольнов решил, что сохраненный таким образом документ имеет большие шансы быть не утерянным. Затем он встал со своего кресла и, посматривая по сторонам, прошелся возле пустующих рабочих мест с компьютерными столами. Подойдя к одному из них, он бросил флешку в глубь приоткрытого ящика одного из сотрудников и сознательно постарался запомнить его месторасположение и то, что было рядом: календарь известной рыболовецкой компании, ручка на рыжем шнурке и рекламная наклейка на стекле перегородки — летящий ангелочек с крылышками. Вольнов не очень понимал, зачем он так поступает, но докладная записка, как он решил, самому высокому лицу страны произвела на него такое сильное впечатление, что детективный характер его поведения возникал сам собою, из воздуха. И еще из страха, большого страха, он даже не подозревал, что так рядом, так близко с ним, с его свободой находится это неспортивное чувство.
