Наутро Василий Федорович не спешил, топил печь, чистил и солил рыбу, отдельно закручивая в стеклянные банки налимью печень, потом выправлял и точил зубья у остроги, а сам поглядывал на гостя, испытывал и одновременно говорил без умолку. Оказывается, он всю жизнь проработал учителем физкультуры, сам был спортсменом-лыжником еще с армии и в шестидесятые-семидесятые годы, в пору расцвета колхоза, создал в Соринской Пустыни спортивную школу лыжников со специальным интернатом, откуда выпустил в свет аж двух мастеров международного класса, дюжину мастеров спорта СССР, три десятка кандидатов и несчитано перворазрядников. Трех своих сыновей сделал мастерами, один уехал за границу на тренерскую работу, два других шалопаи, стали бизнес на спорте делать. Сам получил звание заслуженного тренера и когда-то гремел на всю страну, и немного даже поработал в области, на руководящей должности в спорте.
— Вот ты член Совета Федерации? А я был председателем Федерации! Понял? Так-то!
Сделать чиновничью карьеру не дала очень уж неблагонадежная жена, Женьшень — женщина простая, когда-то дояркой работала, но характерная, своенравная — оторви и брось. Однажды приехавшему высокому начальству сказала в глаза все, что думает — грубо говоря, отматерила всех, вплоть до Брежнева. Василия Федоровича не то что в область — из партии поперли, в школу нового тренера назначили, и тот ее благополучно ликвидировал. А вообще-то жена у него хорошая, славная, человека плохим словом никогда не обидит, хозяйка рукодельная, но связалась тут с одной старухой из Митино, та ее научила дурному, ну и пошло…
Чувствовалось, что он переживает разлуку с женой: передник снимет с гвоздя, погладит — ее передник, ухват из-за печи достанет — ее руками отполирована ручка. Или стал обедом кормить, вынул кастрюлю со щами, попробовал и погоревал:
— Нет, у моего Женьшеня вкуснее получаются…
Зубатый старался не тревожить его расспросами о жене и стойко помалкивал.
После обеда Василий Федорович напихал торчком налимов в ведро, выходную куртку надел, шапку.
— Ну, пошли, рыбки снесем. Ведь не терпится?
Обе Зубатые «девки» конопатили тыльную сторону своего красивого с фасада дома, Ромка путался у них под ногами, подавал свежий, недавно из леса, зеленый мох. Женщины Василию Федоровичу обрадовались, взвеселились, но с Зубатым поздоровались холодновато и вежливо, как с незваным гостем. Однако Ромка подал руку и деду, и ему, посмотрел в глаза знакомым пристальным взором.
— Нет, девки, так не пойдет, так вы тепло не нагоните, — заявил Василий Федорович. — Дом этот надо перекатывать, подрубать, бревна менять. Вон же, прогнил с ветреной стороны, подоконники вываливаются. Говорю: идите ко мне на зиму! Жена до весны вряд ли придет, а весной, по теплу, к себе уйдете.
Женщины стояли виноватые и все-таки веселые, Ромка таскал рыбу за хвосты.
— Спасибо, Василий Федорович, — сказала старшая Елена. — Ничего, мы и здесь перезимуем.
А младшая неожиданно посмотрела на Зубатого и вроде бы улыбнулась.
— Вы опять к нам?
— Да вот, приехал… Хорошо у вас.
— Надолго?
— Как поживется! — встрял Василий Федорович. — Что ему, вольная птица. Пока лед не встал, на рыбалку поездим. А встанет, заманы поставим на озере.
— Деда, а меня на рыбалку возьмете? — серьезно спросил Ромка.
— Почему не взять? Возьмем! В сани посадим, тулупом укроем…
— А в лодку?
— Нет, в лодку тебе рано. Плавать не умеешь.
— Может, вам помочь? — неловко спросил Зубатый. — Дом утеплить?..
— Спасибо, сами справимся, — безапелляционно отрезала старшая Елена. — Вы отдыхайте.
— А что? Пускай помогает! — вдруг заявил Василий Федорович. — Он хоть и бывший губернатор, но вроде мужик.
Про него тут уже знали все…
— Сам подумай, Василий Федорович! — застрожилась старшая. — С какой стати мы примем помощь незнакомого человека? Он отдыхать приехал, а здесь…
— Да мы ж родня! — засмеялся тот. — Он ведь тоже Зубатый! Может, эдак лет двести назад наши предки были братьями?
— Нет, не нужно, спасибо, — проговорила младшая. — Мы как-нибудь сами.
— Эх, девки! Сами с усами… — вздохнул Василий Федорович. — Ну и одичали вы в городе! Человек на работу просится, руки чешутся, а вы? Ладно, еще подождем. — он толкнул Зубатого в плечо. — Это они еще не поняли, тут парового отопления нету. Мороз треснет, вмиг созреют. Пошли!
— Не обижайтесь! — вслед сказала младшая Елена и что-то шепнула сыну. — Приходите в гости!
— Я с тобой, деда! — Ромка догнал Василия Федоровича и взял за руку. — Покажи, сколько рыбы поймал?
В его присутствии было неловко задавать вопросы, но когда Ромке показали засоленную рыбу и посадили на горячую печь, где он через три минуты засопел, Зубатый осторожно спросил, дескать, а почему бы «девкам» не вернуться в Новгород? В конце концов, их трое, а бывший муж один, мог бы и уйти, как мужчина. А они ему оставили квартиру и сами на холодной даче живут. Ему сейчас там еще лучше стало, освободили.
— Да Генка там квартиру эту опоганил, — как-то неохотно сказал Василий Федорович. — Баб туда водил… И ладно бы, каких-то там, чтобы никто не знал, а то Ленкиных подруг, с работы. Со всеми переспал! — уточнил с восхищением и тут же погас. — Мастер спорта… Как ей туда возвращаться? Когда и подруги — сучки? Она же Зубатая, гордая, щепетильная. И матушка ее такая же…
Ромка проспал на печи около четырех часов, попытались разбудить перед ужином, чтобы накормить — лягнул ногой.
— Сон вижу…
И только сели за стол, как пришла Ромкина мать и сразу к печи.
— Вставай, мальчик. Что ночью станешь делать?
Голос был такой нежный, вкрадчивый и знакомый, что у Зубатого закружилась голова: точно так же в детстве его будила мама…
— Пускай сон досмотрит, — зашептал Василий Федорович. — Садись с нами, потом разбудишь.
— Нет, мы тоже рыбы нажарили, — заспешила Елена. — Нас бабушка ждет.
Подняла, одела полусонного и унесла на руках. Василий Федорович искоса наблюдал за Зубатым и, когда за Еленой закрылась дверь, сказал с чувством:
— Бывают же такие женщины на свете!..
— Что, нравится? — усмехнулся Зубатый.
— Мне мой Женьшень нравится, — он опрокинул стопку, утерся широким жестом. — Я со стороны на Ленку любуюсь, как на картину…
Эти его разговоры, намеки или шутки неожиданным образом заводили, в груди становилось жарко.
— Ромку они приводят, чтоб мужское воспитание было, — пояснил Василий Федорович. — А то у него деда нет, теперь и отца нет… А ты женатый, нет?
— Женат, — сухо ответил он.
— А не видать!
— Почему?
— Женатого человека сразу видно, на лице написано. Ты все время грустный, задумчивый, будто горе случилось.
— Случилось, Василий Федорович. Я недавно сына потерял.
— В Чечне?
— Да если бы… Покончил с собой.
— Все! — он пристукнул кулаком по столу. — Забыли. Давай на рыбалку, Зубатый.
* * *
Целую неделю они ездили лучить, после чего утром чистили, солили или подмораживали налимов и щук, и потом, как ритуал, Василий Федорович накладывал ведро или оставлял целый мешок рыбы и просил снести Зубатым «девкам». Это была основательная причина зайти в гости, хотя каждый раз обе Елены просили больше не приносить, мол, уж на целую зиму запасли — не съесть. Но Зубатый повторял им фразу, сказанную Василием Федоровичем:
— Пока удача на рыбалке, надо делиться, а не будет, так ни у кого не будет.
Однажды утром они обнаружили, что забереги выросли до самого фарватера, и осталась полой лишь узкая полоска на середине реки. В тот же день после обеда задул ветер, потеплело и пошел сильный снег, Сора окончательно стала белой и студеной, так что на берег уже не манило. В пятом часу откуда-то прибежал встревоженный Василий Федорович и с порога крикнул:
— Прячем рыбу! Зубатый приехал, на той стороне стоит.
— Какой еще Зубатый?
— Рыбнадзор! Я уже девкам сказал!..
— Ну и пусть стоит. Как он сюда переберется?
— Ванька перевезет! Он хитрый, рыбу уже попрятал. А они родственники, Зубатый его зять.
— Ничего, он нас не тронет.
Василий Федорович невесело рассмеялся.
— Удостоверение покажешь? Да рыбнадзору чихать! Он тут хозяин, прокурор и судья. Его хлебом не корми, дай состряпать бумагу на начальника. Чем больше начальник, тем он азартней становится. Он охотится на вашего брата. А от тебя вообще забалдеет! Таких ему не попадало. Ты от жизни отстал.
— Скажешь тоже…
— Ладно, потом растолкую, в чем отстал. Давай рыбу прятать!
Тайник у Василия Федоровича был устроен на крытом дворе — небольшой погребок с западней, куда и поставили бочки с соленой рыбой и сложили мешки с мороженой. Сверху набросали дрова из поленницы и, успокоенные, пошли на огород, выходящий к реке, вроде бы посмотреть, кто это там пожаловал. На той стороне, рядом с «Нивой» Зубатого стоял «УАЗ», и несколько человек разгуливало вдоль берега. Иван Михайлович уже прорубался на дюралевой лодке к середине реки.
