Ознакомительная версия.
Оказалось — квартира! Крохотная, туалет общий — на два этажа. В комнате — собственная раковина, как в больничной палате. На стене — гравюра, вид Нельской башни. И целый список условий: чужих не водить, с собаками не пускать, как только квартира потребуется хозяевам — немедленно съехать. Хозяева жили в Америке, муж-филантроп и жена-мегера. Квартиру сдавал муж, «очень благотворительный», по мнению Татианы, человек.
— Обрати внимание, станция названа в честь битвы при Алезии. Верцингеторикс против Цезаря.
Ада переехала на следующий же день. Целовала пол, обнимала собственную раковину (засорившуюся), молилась на гравюру с башней.
Свой угол в Париже!
Париж в последние месяцы изменился.
У него много что было припрятано для Ады — он просто не спешил показывать всё сразу. Это как в браке — люди не торопятся предъявить весь свой характер цельной глыбой. Потихонечку открывают то одно, то другое.
Ада и не думала, что здесь будет в таких подробностях представлен многоликий арабский мир.
Не догадывалась, что французы настолько расчетливы и прагматичны — знакомая кассирша позвала ее однажды выпить чашку кофе и два часа, оплаченные этой чашкой, соображала, чем Ада может быть ей полезна. Таких примеров — как выпитых за день порций кофе.
Ада не могла себе представить, что русских в Париже называют «Ле Попоф» и вовсе не спешат привечать. Не знала, что парижане в массе своей — ксенофобы и мрачные пессимисты.
Месяца через три после града на бульваре Татиана взяла ее с собой в один русско-французский дом. Точнее, в квартиру. Еще точнее — квартирёшку. Две комнатки и недокухонька. Туалет прячется за стеной, как встроенный шкаф — извиняясь всем видом за свое существование.
— Зато район хороший, Монсо, — сказала Татиана, когда они ехали в метро. Татиана везла пирожные в красивой коробке, а глупая Ада — букет белых роз. Гордилась, что выкроила денег на эти цветы — оказывается, грубейшая этикетная ошибка. С цветами — только на свадьбу и похороны.
— А у нас — день рожденья, — сказала Татиана, похлопывая Аду по плечу. Ада ужасно расстроилась. Куда теперь этот букет? Татиана вздохнула: ну, поскольку Надя — бывшая москвичка, то она, возможно, даже обрадуется.
Так и получилось. Розы приняли с благодарностью и тут же унесли с глаз долой.
Вообще довольно скучные были гости, все говорили на французском, много пили и шутили. Говорили только про еду. Ада смущалась, ей не хватало языка — вот как некоторым не хватает денег или смелости. Отвечала на простые вопросы, и только. Дочка Нади — с виду ровесница Ады, голова наполовину бритая, как у каторжницы. Зовут — Дельфин. Имя подходило широкому рту и маленьким глазкам. Дельфин не проявила к Аде никакого интереса за пределами обычной вежливости и еще до десерта отправилась к себе в комнатку. Надя проводила ее напряженным взглядом, а муж ее — вот уж кто француз так француз! еще и Ален, — потрепал жену по плечу, как будто говорил: ну, не переживай. В этом жесте Ада увидела своего папу — так ясно, остро увидела, что глазам тут же стало горячо. К счастью, кускус, который она жевала, был страшно острый — и все решили, что слезы на глазах у «русской Белоснежки» — от перца.
Ада впервые видела Париж изнутри — вот какой у него, оказывается, вкус. Перец и слезы.
— С этой Дельфин — одни проблемы, — сказала Татиана, когда они уже почти что спустились в метро, но в последний момент всё же решили погулять в парке — дойти до следующей станции. День был хороший, теплый, не сказать, что зима. В Екатеринбурге сейчас наверняка сугробы ростом с человека. Детей кутают в шарфы до самых глаз. А здесь в воздухе было что-то неясно-свежее, весеннее. Татиана даже сдернула с шеи платок, и от него поднялся теплый аромат — Ада знала эти духи, у них было собачье имя «Трезор».
Раньше она очень любила духи — даже больше нарядов и уж точно сильнее, чем украшения. В школе у Ады были мыльно-сладкая «Шахерезада» и рижский «Диалог», который она помогала тратить маме на пару с Оленью. Потом появились наконец французские — «Исфаган». Флакончик был в форме урны для праха, а запах — как обморок. На рынке в Екатеринбурге эти духи называли «Испахан».
В Париже Ада каждый день по пути на работу заходила в «Сефору» — и бесплатно пшикалась «Трезором». Она даже красилась в этом магазине: у одного стенда ресницы, у другого — губы. Обязательно крем для рук. Между прочим, не одна Ада так делала — со временем с ней даже начали здороваться соседки по стендам, любительницы дармовой красоты.
Татиана, вместо того чтобы продолжить рассказ о Дельфин — весьма интересный для Ады, потому что эта недобритая девушка ей чем-то понравилась, — так вот, Татиана стала рассказывать о парке Монсо, потому что гид в ней с разгромным счетом побеждал все прочие ипостаси.
Парк — бывшее владение герцога Орлеанского, который, как известно, был масоном — и потому здесь так много масонских символов.
— Обрати внимание на эту египетскую пирамиду, — сказала Татиана, обнимая широким лекторским жестом довольно-таки невзрачную — как на детской площадке — кирпичную постройку.
Еще в Монсо нашелся памятник Шопену — он так вдохновенно играет на рояле, что доводит до слез примостившуюся в ногах слушательницу.
И памятник Мопассану.
— И еще, обрати внимание…
— Расскажи про Дельфин, — невежливо перебила Ада. Татиана обиделась, гид внутри нее предлагал немедленно распрощаться с дерзкой девчонкой и не встречаться неделю как минимум! Но вдруг, впервые в жизни, капитулировал перед другом.
— Ну, раз тебе неинтересно про Монсо…
— Мне очень интересно! Кстати, это ведь здесь казнили коммунаров?
— Да, — сказала Татиана. — А про Дельфин рассказывать особенно нечего. Малышкой была такая прелестная билингва. Моя Шарлотт, например, вообще не хотела говорить на русском — и сейчас не говорит. И училась всегда плохо.
Татиана тяжко вздохнула. Ей было обидно за свою Шарлотт, которая всегда пребывала на задних ролях — «у озера», как говорят в кордебалете. (Ада кое-что знала про балет — в детстве мама пыталась увлечь ее этой каторгой, но, к счастью, педагоги сочли девочку «аморально ленивой».)
— Надя и Марк всю жизнь для Дельфин расписали вперед — вот, знаешь, как портреты рисуют по клеточкам. Но ведь жизнь — это не живопись. Года три назад началось — плохая компания, выпивка, Надя боится, что и наркотики. Сейчас Дельфин под домашним арестом, потому что была какая-то история то ли с угоном машины, то ли с дракой. Марк проще ко всему этому относится, он участник парижского мая.
— Да ты что! Неужели правда?
— Правда. «Запрещать запрещается», и всё такое. На самом деле это старая песня — все бунтари в Париже превращаются в буржуа. Это естественный процесс, как приход весны.
— А чем Дельфин сейчас занимается? Учится?
— Да, в Сорбонне, отделение «Летр».
Литература. Ада попыталась сглотнуть комок зависти — но он крепко застрял в горле.
— Но и с учебой хватает проблем. Прогулы, вранье, низкие рейтинги… А еще у нее каждый месяц новый мальчик ночует. С такой дочкой никаких сыновей не надо… Знаешь, как говорила моя одесская бабушка? «Плохая девочка хуже плохого мальчика».
— Да, — невпопад сказала Ада. Ей было совсем неинтересно про сыновей и дочек. А вот про Дельфин она бы еще послушала.
Олень, Дельфин… Вы звери, господа!
На прощанье Татиана показала Аде коринфскую колоннаду — колонны окружали пруд и отражались в воде. Вода и не думала замерзать — зима была теплая.
За все эти месяцы Ада всего лишь раз видела тоненькую, как на крем-брюле, корочку на водоеме в Тюильри, над которым скользят скульптурные Аполлон и Дафна — очень уместно похожие на конькобежцев.
В Екатеринбурге река Исеть покрывалась ледяной коркой такой толщины, что Ада и Олень запросто ходили по ней с одного берега на другой. Лень было из видеобара «Космос» топать пешком до Плотинки.
На льду — молчаливые рыбаки, каждый в своем «домике»-палатке.
А эта колоннада в парке Монсо напоминает ротонду в Харитоновском парке, пусть и отдаленно. Папа гулял там с Адой в детстве.
Надо же, как часто она стала об этом вспоминать.
Начала видеть их в Париже повсюду.
Папу. И Екатеринбург.
Автобус номер 91 идет от Монпарнаса к Бастилии.
Ада ездит этим автобусом по воскресеньям — теперь она работает няней, оплата почасовая, ребенку пять лет, и он до сих пор сосет пустышку. Работу предложила Надя — на следующий же день после того, как они с Татианой были у нее в гостях. Оказывается, Ада произвела приятное впечатление (даже розы его не подпортили), а приятели Нади хотят сохранить у ребенка русский язык. Они тоже были в гостях: месье — француз, волосы темного серебра, жирные и блестящие, напомнили Аде селедку. Мадам, конечно, русская. Наташа. Таким хоть сто лет исполнится — они Наташи навек.
Ознакомительная версия.
