Перед дверью палаты он остановился.
Мысли бежали и сталкивались. Она не умеет водить мотоцикл. Допустим, научилась. Тайком от него. Да, да, он почти не бывает дома, она одна целыми днями, мало ли что ей в голову могло взбрести. Она не умеет стрелять, прыгать из окна. Ладно, допустим, тоже научилась. Тогда, получается, Катя сказала правду – Алина хочет, чтоб его не было. Не за деньги, не за квартиру-дачу… Какая-то жуткая ненависть. За что?
Но почему без шлема? Она же была в полной экипировке!
Николай Петрович открыл дверь.
– За что ты меня ненавидел? – проговорила Алина.
Она тяжело и редко дышала. Ее лицо было сплошной кровоподтек.
– Я тебя любила. Ты хотел меня убить, – едва шептала Алина. – Ты меня заказал. Ей. Чтоб жениться на ее дочке. Она мне рассказала правду.
Николай Петрович схватился за голову.
– Я ей ключи дала… и внизу ждала на мотоцикле… Я сзади сидела…
– Я очень тебя люблю! – крикнул Николай Петрович и заплакал от стыда – так это прозвучало глупо, пошло, ненатурально.
– Врешь, – сказала Алина и закрыла глаза.
– Она вылетела с заднего сиденья на высокой скорости… – сказал Николаю Петровичу следователь. – На повороте. В лоб встречному «форду». На глазах сотрудника ГИБДД лейтенанта Доценко. Вот, – он протянул запечатанный конверт, – сотовый телефон, бумажник и часы золотые «Омега». Вскройте, проверьте, распишитесь.
– А можно не вскрывать и не проверять? – спросил Николай Петрович.
– Ладно, – сказал следователь. – Но расписаться надо все равно.
Николай Петрович расписался.
– Приношу соболезнования, – сказал следователь. – У вас ведь ребенок остался, без матери, тяжело как.
– Да, – сказал Николай Петрович. – Сын. Четыре года. Сейчас у бабушки живет, у ее мамы. В Ярославле. Он там с лета живет. Не знаю, как ему сказать.
– Никак не говорите, – сказал следователь. – Пусть поживет. Год, другой, до школы. Маме некогда, мама уехала. Пусть забудет. А там вы на другой женитесь. Вот и мама подоспеет. У меня точно так же было, – вздохнул он.
– Да, а кто был за рулем мотоцикла? – спросил Николай Петрович.
– Мотоцикл нашли, назавтра. В Коптево, в промзоне. Мощная такая «ямаха». Числилась в угоне. И всё. Никаких отпечатков. Рядом что-то жгли. Обгорелая бумажка осталась, единственный вещдок…
Следователь достал из папки прозрачный файл.
Лоскут бумаги с обрывком телеграфной ленты. Слова: «дал что украина и час».
– Вот думаем, что бы это могло быть, – сказал следователь.
Николай Иванович пожал плечами и уложил конверт с Алиниными вещами в свой портфель.
– Вы имеете что-нибудь сообщить следствию?
– Нет, – сказал Николай Петрович. – Не имею.
the beginning of an affair. Нет, не тебя так пылко я…
15. Гранитный шкаф
Прошло девять дней. Потом сорок.
Потом Вася Малинин пришел к Николаю Петровичу.
«Представь себе, – сказал Вася. – Пятьдесят третий год, лето. Состояние страны – страх и выдох, выдох и страх. Но кому-то очень неплохо.
Кто-то живет в огромном доме в чудесном пригородном поселке. С женой и сыном-студентом.
Это академик Николай Макарович Кошкин. Он работает на оборону. За ним по утрам приезжает черный “ЗИМ”.
А его жена служит в архиве ЦК. У нее верхний допуск, у нее звание майора МГБ. Кроме того, она ученый-архивист, кандидат наук. Да еще жена секретного академика. Она заведует “гранитным шкафом”. Кстати, это на самом деле целый бункер. Тайная переписка советских вождей с фюрерами и президентами.
Она моложе своего мужа. Николаю Макаровичу к шестидесяти, а ей – сорок семь.
Однажды к ней приходит подполковник из военной разведки. Кошкин Михаил Алексеевич. Просто Миша! Молодой, тридцати еще нет. Чуть старше ее сына. Красавец, умница, тоже с верхним допуском. Она теряет голову. Начинается роман – прямо там, на жестких диванах “гранитного шкафа”. Результат – Миша выносит кое-какие опасные документы.
Она обнаруживает это. Пытается найти Мишу. Но Миши уже нет в стране.
Она честно докладывает начальству.
Выясняется, что Миша “ушел”. Ее арестовывают. Объективно она сотрудничала с иностранной разведкой! На дворе 1953 год. Поэтому ее мужа не сажают, но отстраняют от работы. Он сидит на даче фактически под домашним арестом. Он знает, что его жена спала со шпионом и передала ему документы.
Сына отчисляют из университета. Потом разрешают доучиться в пединституте».
– Почему Миша никому не отдал эту тетрадку? – спросил Николай Петрович.
– Возможно, ему пригрозили. Кто именно, как именно? Пока не знаю.
«В семье академика Кошкина всё пошло кувырком.
Он заочно развелся с женой. Завел ребенка от кассирши на станции. Так и не вернулся на работу. Жил небогато, сдавал комнаты на даче, превратился в склочного хозяина, который воюет с жильцами. Попивал.
Он уже умер, когда бывшая жена вышла из тюрьмы.
Сын – Дмитрий Николаевич – долго не мог жениться. Дочь родилась, когда ему было сорок. Он был доцент, но называл себя профессором. Морочил голову дочери – говорил, что она ему не родная. Точно не знаю, но, по-моему, врал. Все время проклинал мать и ее любовника».
– А вот это тебе кто рассказал? – спросил Николай Петрович.
– Бывшие соседи по даче. Так что Катя выросла в этом бреду. И мечтала отомстить за свою семью.
– Кому?
– Вашей семье. Плохие Кошкины погубили хороших. И вот пусть теперь им будет плохо, теперь их очередь. Я понимаю, почему она сожгла тетрадку. Для нее эта тетрадка – символ зла.
– Действительно бред, – помотал головой Николай Петрович.
– Поди ей это объясни!
– Кстати, где она?
– Не знаю, – сказал Вася Малинин. – Пропала.
the beginning of an affair. Отдохнуть и развеяться
16. Родственники за границей
– Как это пропала? – спросил Николай Петрович.
– Так! – разозлился Вася Малинин. – От нее и дочки не осталось ничего, кроме твоих рассказов. Никаких похожих Кошкиных в Москве нет. Девичья фамилия Катиной мамы – Смирнова. Возможно, она взяла мамину фамилию. Если кому-то охота искать по приметам Екатерину Смирнову сорока лет – же ву при! Флаг в руки!
– А могилы? Что говорит уборщик?
– Какая-то тетка раз в год приносила деньги.
– А дача? Ты же сказал про соседей! – вспомнил Николай Петрович.
– Я сказал «бывшие соседи». В том смысле, что дача продана лет пятнадцать тому назад. Продавец – Смирнова Наталья Максимовна. Правда, на могиле она значится как Кошкина, но это неважно. Мою маму все знали как Малинину, и на могиле так написано, а по паспорту она Пинчук. Бывает.
– Бывает, бывает, всё на свете бывает, – кивнул Николай Петрович. – Ты думаешь, эту Катю, ее, как бы сказать… остановили?
– Да ничего я не думаю, – сказал Вася. – И вообще мне домой пора, извини…
– Погоди. Так не должно быть. Шантаж, налет, убийство. Похитили, потом сожгли ценнейший документ. И что, всё это может вот так кануть в Лету?
Вася Малинин вздохнул и закрыл свой ноутбук.
– Погоди! – не отставал Николай Петрович. – А откуда Катя узнала, что Миша, он же Михаэль Кошкин, прислал мне эту тетрадку? Адвокат не знал, что лежит в футляре, а она знала! Как? И как это вышло, что Миша полсотни, да какое полсотни, почти шестьдесят лет сидел с этой тетрадкой тихо? Не продал, не опубликовал? Погоди! Постой! – у него перед глазами всплыли надписи на могилах. – Вот! Аделина Ивановна Кошкина-Витман, жена статского советника Макария Павловича Кошкина. Здесь какой-то мостик должен быть. Наверное, у них есть кто-то в Германии или Австрии.
– Ты устал, – Вася Малинин положил ноутбук в портфель, встал с кресла. – Давай так: я буду об этом тихонечко думать, а ты – выброси из головы. Как только я что-то придумаю или, бог даст, найду – я тут же просигналю. А ты отвлекись, отдохни.
Николай Петрович вышел на балкон. Было уже почти совсем темно. Он увидел, как Вася вышел из подъезда. Он крикнул «пока!». Вася помахал ему рукой.
Нагнул голову, посмотрел вниз. Второй этаж, высокие кусты.
Вот тут, под балконом, сидела Алина на краденой «ямахе», ждала Катю. Чтобы насмерть разбиться через полчаса. Ему было очень жалко Алину – но просто жалко, умом жалко, и всё, и более ничего, – и ему всякий раз было стыдно за такое бесцветное, такое пресное чувство.
Вася подошел к своей машине, отпер ее, помахал ему еще раз, сел, завел мотор и поехал по переулку. Доехал до перекрестка. Мигнул поворотником и скрылся.
Машина, которая стояла около подъезда, вдруг осветилась изнутри.
Открылась дверца, вышла Люба.
– Добрый вечер! – крикнула она Николаю Петровичу. – Не ждали? Спускайтесь! Поедем ужинать.
the beginning of an affair. Если бы знать
17. Последняя воля
Это был не роскошный «Суп, второе и компот», и даже не обычное сетевое кафе. Это была какая-то непотребная рюмочная. Но Люба захотела именно туда.
