Забравшись наверх, остановился, слушая тайгу и осматриваясь. В голову лезли истории про шатунов, скрадывающих охотников, все они были книжными и тут же исчезали бесследно — он так же сосредоточенно и как будто спокойно двинулся вперед. Нужно было просмотреть свои следы и убедиться, что там не было никакого медведя. Иначе — из зимовья не выйдешь…
Не дойдя метров тридцать до стлаников, остановился, переводя дыхание и присматриваясь к зеленой мясистой гущине, солнце как раз хорошо со спины светило. Достал сигареты. Кедровки опять разорались и опять сзади, на пути к зимовью, где он только что сидел. Он чиркнул зажигалкой, прикурил, подумал, станут ли вообще кедровки орать на медведя, но там, где они кричали, что-то сломалось или упало. В напряженной тишине это прозвучало так громко, что Илья вздрогнул, и, гася сигарету, смял ее в варежке. Ночная кухта бесшумно сыпалась с веток длинными легкими столбиками. Осторожно двинулся обратно. Не очень понимая, что происходит. Птицы орали где-то, не доходя до речки, левее его следа. Теперь все было тихо. На бугре над речкой остановился, глянул вниз. Кроме его собственных следов, что вели к камню и переходили речку, других не было. Речка вскрылась почти вся — лед, видно, треснул и обломился — этот-то звук я и слышал, — понял Илья. Было полвторого, он уже больше часа тут кружился.
— Сука! — выругался громко, аж сам вздрогнул.
Решительно, не глядя по сторонам, стал спускаться… и тут же встал, как вкопанный. Огромная медвежья лежка отпечаталась на склоне в трех метрах от его следа под небольшим кустом стланика! Следы прыжками-ямами уходил косогором вниз по ручью. Илья рассмотрел силуэт в снегу. Медведь был здесь только что, лежал мордой к его следу и испугался того же треска льда за спиной. Он меня скрадывает, — забухало сердце. Так! Так-так-так! Илья снял шапку, погладил, ощущая выпуклости и впадины черепа под мокрыми волосами, еще раз осмотрелся и стал осторожно спускаться вниз. Капкан все так же стоял в середине камня с крылышком рябчика на косо торчащем колышке.
Илья тупо смотрел на нелепый соболиный капканчик, доставая сигареты. Что делать? — вертелось в голове, — ждать в зимовье? Это был легкий, но уж больно трусливый, возможно не на один день трусливый вариант. Илья сосредоточенно соображал, чувствуя, как страх уходит, и зреет неприятное, перехватывающее дыхание, но правильное решение. Он боится… просто так в открытую не кинулся, значит, и не кинется… делает петли и скрадывает. Так-так-так… аккуратно себя ведет, это нам на руку… заходит сзади, изучает… значит, он и сейчас где-то… Боится, но не очень! Его надо убивать сейчас! Илья глянул через речку, по своему следу, поднимающемуся крутым берегом, снял куртку и, прислонив лыжи к камню, повесил ее сверху.
Осмотрелся внимательно, выбирая место, и по утренней лыжне пешком направился в сторону зимовья. Зайдя в лес, прошел метров сто, потом, своим же следом стал возвращаться, в одном месте потоптался, оставил сверху салфетку, которой протирал оптику. Она пахла так, что зверь, не обнюхав, мимо не должен был пройти. Свернул со следа напрямую к реке и, стараясь двигаться совсем тихо, дошел до зарослей прибрежного стланика, мысочком выдающихся в русло. Куртка у камня виднелась сквозь кусты метрах в десяти-двенадцати. Стрелять не получилось бы, но это и не важно было, все подходы к ней чисто просматривались, и главное, спуск в речку с его собственными следами и речное русло вверх и вниз были как на ладони. Он должен был где-то переходить речку.
На Илье была пуховая поддевка, меховая шапка, холодно не было. Илья ждал. С высоких и стройных береговых лиственниц сыпалась мелкие серебряные блестки. Где-то совсем далеко тарахтели кедровки.
Через сорок минут он начал как следует подмерзать, стали затекать ноги. Ни топтаться, ни переменить позу теперь уже было нельзя. Зверь мог лежать где угодно и слушать, и наблюдать за речкой. Он захочет изучить непонятную штуку у камня, — думал Илья, — обязательно должен подойти. И он представлял, как коричневое пятно сначала показывается над речным обрывом, долго смотрит, не шевелясь, потом начинает осторожно с остановками спускаться. Стрелять надо в самом низу, если подраню, успею перезарядиться и ударить еще раз.
Илья не боялся — подойти к нему незаметно было невозможно. Из неприятных мыслей были две: патроны, забытые в куртке, с собой был только один запасной в перчатке, да иногда казалось, что зверюга, напугавшись чего-то, ушел совсем. Идти за патронами было никак нельзя. Выстрела такого калибра должно было хватить, двух — тем более.
Еще думал о том, как бы вел себя Генка Милютин. Чего-то придумал бы — вспомнился Генкин рассказ, как тот застрелил медведя у себя в огороде. Ночью из двенадцатого калибра. Медведь приходил две ночи подряд и на третью Генка приготовился. Примотал изолентой фонарик к ложу, натер мелом прицельную планку, чтобы видно было в темноте, в погреб спустился проверить, хорошо ли видно. С двух метров стрелял в высокой траве…
Илья ничего не слышал, он почувствовал… или услышал… он почему-то развернулся, судорога прострелила с головы до ног — широкий черный медведь, взрывая снег, тяжелыми прыжками-нырками летел к нему по лесу. Илья вскинулся, ловя в оптику темную тушу, выстрелил, медведь шатнулся в сторону и, как огромная собака, яростно закрутился, глухо рыча и скалясь, пытаясь укусить себя за бок. Он был в десяти метрах! Кровь хлестала и красила снег вокруг. Илья переломил ружье, сунул патрон, клацнул… медведь перестал крутиться, и Илья увидел два маленьких глаза. Они действовали одновременно — медведь прыгал, а Илья стрелял. Зверя остановило, шатнуло страшным ударом, он по инерции всей огромной массой завалился вперед, через правое плечо, но тут же встал. Илья, продолжая целиться мелким калибром, быстро отходил на чистое, к патронам в куртке. Оглушенный зверюга, пьяно вскидывая круглую черную морду, неуверенно, будто по инерции двинулся к Илье. Кровь из разбитого плеча била длинными неровными струйками на снег. Илья выстрелил в голову, метнулся к камню, схватил куртку, скатился в снег с другой стороны. Он никуда уже не смотрел. Стоя на коленях — клац — открылись стволы и вылетели гильзы — карман — патронташ — верхний ствол — клац! — руки работали безошибочно и быстро. Над самым ухом раздалось громкое, хриплое дыханье и Илья почувствовал тяжесть на плече и вороте. Крутанулся, вырываясь, и, падая на спину, выстрелил в широкий лоб зверя. Голова замерла на секунду и, обмякнув, посунулась вперед.
Перезаряжаясь, отступил несколько шагов. Зверь лежал, охватив огромный камень, человека три не могли бы его охватить, с безжизненно вытянутыми и вывернутыми задними лапами на снегу. Свешивался косматой мордой с пустыми уже глазами, которые никуда не смотрели. На левой лапе, шириной в две мужицкие ладони, на длинном кривом когте, как детская игрушка висел сработавший соболиный капкан. Впереди приоткрытой пасти полз по камню кровяной сгусток какой-то слизи. Илья, почувствовав что-то живое на плече, обернулся и испуганно цапнул рукой — это была все та же слизь из пасти зверя. Большая лепеха кроваво-сопливого сгустка.
Илья не отрываясь, смотрел на поверженного противника. Это был монстр, он был больше этого огромного камня! Он был как три Ильи или даже больше!
Аккуратно толкнул стволом возле уха. Этого можно было не делать — дырку в черепе, чуть выше глаз, было хорошо видно.
Вечером Жебровский выпивал. Радости особой не чувствовал, он капитально наломался, снимая шкуру. На части пришлось рубить тушу, иначе никак не перевернуть было. Спина отяжелела и руки не поднимались. Медведь был совершенно черный. Какой-то прямо страшно-черный, клыки желтые, но целые. У него в коллекции числилось три десятка медведей, среди них были и камчатские, но такого большого не было. Сидел в уголке с ногами на нарах и думал всякое. Музыку слушал, виски пил. В голове бродил тяжеловатый, расслабленный хмель победы. Он думал о том, что сделал это, вспоминал, как сделал, ища повода для гордости. И скорее всего вся эта история и была поводом, но как-то ничего особенного не вспоминалось и не ощущалось. Не перед кем было, а с самим собой какой смысл… Человеку для гордости нужен другой человек.
На часы глянул, мысленно отнимая девять часов разницы с Лондоном, но звонить не стал. Он не смог бы рассказать, что с ним произошло, да и пацанам оно все равно… Интересно, как бы они среагировали, если бы меня задавил медведь? Прилетел бы кто-нибудь сюда?
Его спасла пуля легкого калибра. Первый тяжелый выстрел пришелся в грудь, по легким, и переломал ребра, вторая пуля разбила правую лопатку, маленькая же взорвалась в основании шеи и оглушила косматого на время. Зверь в момент выстрела нагнул голову, и пуля попала в позвоночник. Попади я в голову, как целился, — лениво думал Илья, — лежать мне сейчас задавленным. У него хватило бы сил в такой ярости. Жрать не стал бы, ушел и сдох бы где-то.
