Ели молча. Дядь Саша, наложив полмиски майонеза, похваливал Колькино варево, тонкие птичьи косточки брезгливо все же откидывал в сторону от костра.
— Ничего он, этот Жебровский… не жадный, — сказал вдруг.
— Ну… Мне тоже отвалил… а чего это он должен быть жадным? — не понял Колька.
— Да маленький, и лицом темный какой-то, мне всегда казалось, что если лицо темное, то жадный…
Колька даже есть перестал.
— Получается, что я жадный!
— Почему? Я не про тебя…
— Как же, маленький и лицо у меня… Ну, это я!
— Да не лицо, а… глаза… взгляд какой-то… непонятный.
— Тут не лицо, что-то у него не так… в жизни. — Колька задумался. — Все-таки у него там семья. Правильно? Чего от нее бегать? Кого искать?
— Люди по-разному живут… — философски заметил дядь Саша. — Ты, что ль, часто дома бываешь?
— Я все время дома, чего мне тут — день делов, и вот он я?
— У него другое, видишь как… — Дядь Саша задумался, — вот он достал спутниковый и поговорил с женой: как дела, то-се…
— Когда он разговаривал? — удивился Колька.
— Ну, я, например, говорю… есть же у него телефон.
— Телефон есть, а он ни разу не звонил. Какой-то он один, получается, совсем. Скучно так жить… И дети, чего детей бросать?
— Это просто у тебя маленькие еще, подрастут, они тебя сами бросят. И спрашивать не станут.
— Да я не об этом… видно же, что ему все эти наши дела — икра, менты-козлы… мы обсуждаем, а ему все равно. Прямо терпел, когда мы у него в зимовье жили.
— Ну, понятно, мужик за десять тысяч верст приехал на охоту, и с нами возится.
— Все-таки люди должны поддерживать друг друга… — Колька глядел серьезно.
Холодало. Промокшие и не высохшие части одежды схватывало дубарьком. Дядь Саша залез в кузов, качнул бочки с бензином, проверяя, сколько осталось, и завел мотор. Морозный таежный воздух запах выхлопом.
— Айда, давай, вдвоем теплее! — позвал Кольку из кабины.
Утром ветерок разгулялся, вьюжило от реки, засыпало кабину снежком с деревьев, выбираться не хотелось, но и спать сидя уже устали. Колька с матерками на погоду и природу, прихватив телогрейку, соскочил с высокой подножки, хлопнул дверью и пристроился к лиственнице. Другой рукой шапку поправлял, ветром сдувало. Дядь Саша тоже, кряхтя и морщась, полез из теплой кабины.
Запалили костер, грелись, чай пили, доели остатки шулюма, поспорили малость, дядь Саша сверху к своему мешку привязал еще овчинный полушубок, и отправились вниз по Эльгыну. Уговорились идти до первого зимовья и там посмотреть — ночевал, не ночевал, как вообще дела и обстановка. Там и решать, что делать дальше.
Вдоль реки вскоре нашелся буранный путик, заблудиться было невозможно. Сквозь мелкие прозрачные облака проглядывало тихое солнце. Ветер стих и идти было тепло. Дядь Саша время от времени крутил головой и произносил: «О! Тут вот я бы проехал на своем, тут широко. Не лентяй, сосед-то мой, смотри, как тайгу простриг!» Снег валил все последние дни, и местами тонули до колена, а Кольке, так и выше. Они менялись, топтали тропу, и к обеду, здорово устав, уже молча буровили белую целину, перекуривали на поваленном дереве, снова надевали лямки. Подыскивали, где чайку пивнуть. В одном месте переходили небольшой, захламленный тальниками ручей, дядь Саша присел зачерпнуть водички, а Колька, цепляясь за кусты — мешок оттягивал его назад — поднялся косогором. Ткнул рукой на мысок с видом на речку:
— Давай здесь! Хорошее место… — Он стал выпрастывать плечо из лямки и в глубине леса среди деревьев увидел избушку.
— О-о! — заорал обрадовано и с одной лямкой на плече, раскачиваясь от тяжести, заторопился вперед.
Дядь Саша подошел, сбросил поклажу, стряхнул снег с чурбака, на котором кололи дрова и сел, устало распрямляя спину.
— Я сейчас шел, а снег у меня в глазах прямо желтый, глаза закрою, открою — еще желтее!
— Во фигня, — донесся из зимовья такой же сипловатый от усталости голос, Поваренок лежал на нарах, задрав ноги на рюкзак. — Я — то же самое — только у меня фиолетово было. Прямо такой вот… фиолетовый снег, до черна.
— А у меня желтый, — Дядь Саша сказал так, будто желтый лучше фиолетового…
На карте иной раз так все логично выглядит. Любо-дорого — сидишь, пьешь кофе в тепле и светле, покуриваешь, пальцем ведешь по бумаге — все ясно, топай себе и топай помаленьку, мимо никак не пройдешь! В тайге же, через какое-то время начинаешь под шапкой чесать, да хмуриться на ту же самую карту, и курить уже не хочется — все по-другому!
Если б мужики поглядели сейчас карту, где были обозначены Степановы зимовья, они, возможно и отказались от своей затеи. Но… иногда вера, что делаешь нужное дело, бывает важнее любых самых точных знаний. Ну и плечо товарища, конечно.
Помолчали, покряхтывая, давая отдых спинам и костям. Поваренок зашевелился, вышел на улицу, погремел лесенкой, влез под крышу избушки. Снял матрасы, увязанные с подушками и завернутые в кусок полиэтилена:
— Принимай, дядь Сань!
Затопили печку, вставили и законопатили окно, расположились. Колька варил. Дядь Саша перетаскал из «Урала» что надо было, принес воды. Прилег на лежанку и наблюдал потеющий потолок. Печка гудела, как реактивная, дверь нараспашку, но в избушке все равно было жарко. Колька пережаривал лук, им вкусно пахло на все зимовье:
— Сейчас узнаем последние новости, я уже подключился, у него антенна путем стоит. Сейчас дожарю. Что там дома-то, хе-хе! — И смешок у Кольки был нервным, и в руках маленько не держалось, то одно ронял с беззлобными матюками, то другое…
— Это да… Попроси свою, пусть моей позвонит.
— Понятно. — Колька шершаво брякнул пустую сковородку на печку, налил туда горячей воды из чайника. Зашипело.
— Давай, настраивай, я помою. — Дядь Саша сел на нарах.
Через час они все знали. Колька матерился бессмысленно и сверх всякой меры и не сидел на месте.
— Ну, твари! — И чуть помолчав, опять: — Нет, ну ни х… себе! Ты понимаешь! Погоди, погоди… — Мысли роем бились у него в голове и не давали ничего понять.
— Получается, мне тоже надо в бега подаваться! Так, дядь Сань? Там больше пятисот килограмм, даже если по тысяче посчитают, уже пол-лимона. А в особо крупных, это сколько надо?
— Не знаю, миллион, кажется…
— Лет пять могут впаять? — вопросительно глянул на дядь Сашу.
— Да ладно, кто тебе впаяет, у тебя детей полон дом! Галя же сказала, что не приходили больше! Может, заберут и все?
— А как, заберут! Пол-лета корячился!!!
— Я не понял, ты чего хочешь? Сесть, что ли? Пусть уж забирают…
— Нет, это да! — Колька сморщился и продолжил совершенно серьезно. — Но жить тогда вообще не на хер…
— Придумаем чего-нибудь, может, правда, на Якутскую сторону ходку сделаем?
Колька сгорбился, смотрел куда-то в темный угол зимовья и не отвечал.
В это время на другом конце участка, километрах в сорока, в другом зимовье Степана Кобякова раскладывались уставшие, как собаки, Студент с Слесаренкой.
Они поднимались снизу, как по их соображениям должен был заходить на участок Степан. Выехали в ночь, покемарили коротко в Эйчане, и к полудню, отмахав на снегоходах сто пятьдесят километров, были на участке. Обедали в большом нижнем зимовье на ключе Поповка, оставили Степану записку, долили бензин в баки и двинулись вдоль Эльгына по Степановой вездеходной дороге. Впереди Студент на нелепом белого цвета «Буране», с нартами, гружеными горой, за ним Андрей тянул в нартах двухсотлитровую бочку бензина и несколько канистр.
Солнце уже село, когда подъехали к зимовью, но было еще светло. Лица обоих были слегка бордовые и в крепком куржаке. Особенно густые брови Студента. С морозными скрипами слезли со своих «коней».
Затопили, лампу на батарейках к потолку пристроили, чайник поставили, стали потихоньку располагаться, снимали с себя теплое. И так же, как и дядь Саша с Колькой, наладив рацию, узнали про обыски в поселке. Про то, что опять все выгребли у Иванчука. Андрей сидел с микрофоном в руках и, убавив громкость, молчал. Рация трещала, шипела и тихо кричала голосом разных мужиков. Шутки шутила. Всего сутки не были дома, и такое. Он положил микрофон, выключил рацию. Долго задумчиво искал зажигалку по карманам. Она перед ним на столе лежала. Положил на нее руку и нахмурился решительно:
— Я поеду! — сказал твердо.
— Куда? — очнулся Студент.
— Домой… — Андрей чиркнул зажигалкой.
Встал, взял вещи с нар, которые не успел разложить, и вышел. Облако синего сигаретного дыма повисло у распахнутой двери. Все правильно, — думал Студент, — у него девчонки.
— Хочешь, с тобой поеду? — спрсил в дверной проем.
— А как же Кобяк? — Андрей снова втиснулся в избушку. Сел за стол и поставил перед собой банку тушенки.
