— Когда же?
— Когда решу. Может, завтра.
— Завтра меня тоже прекрасно устроит.
— Я сказал: может быть.
Впервые за долгое время Коллен прочел страх в глазах женщины. Он почувствовал себя так, словно после двух лет, проведенных в пещере, наконец увидел солнечный луч, ослепивший его и одурманивший. Он понимал, что упорядоченная, размеренная и законопослушная жизнь, которую он вел после смерти отца, не только ему не подходила, но и разрушала. Ему хватило нескольких секунд, чтобы вновь обрести врожденную жестокость и почувствовать, как заиграла кровь в венах. Он возродился. Со дня своего бракосочетания он подсознательно ожидал, когда перед ним откроется запасная дверь; и вот она широко распахнулась, а за ней он увидел множество пакетиков с кокаином, бутылок с виски, американских кастетов, проституток в ботфортах и так далее. Он схватил свою супругу за шиворот и притащил назад к Пьерро, как притаскивают кота к месту, где он нагадил. Стюарт заявил родителям Ноэми, что они с женой возвращаются в Париж.
— Уже! — воскликнул месье Пьерро. — Вы даже не выпили чаю.
— И не сыграли в скрабл, — добавила мать Ноэми.
Партия в скрабл в Бутини-сюр-Оптон вошла в обычай еще со дня помолвки Стюарта и Ноэми. До этого Стюарт обычно играл с Морисом Перуччи, своим бывшим патроном, и его дочерью Одиль — тоже заядлыми «скраблистами».
— Сыграем в следующий раз, — бросил он, зная, что следующего раза не будет, но еще не зная почему.
В течение всего 1974 и большей части 1975 годов Стюарт пытался убедить судью, что, возвращаясь в Париж, не предполагал, что в тот же вечер убьет жену и двух дочерей. Он был уверен лишь в том, что его жизнь с ними закончилась, а значит, и их жизнь с ним — тоже. На окружной дороге Ноэми спросила, есть ли у него другая женщина. Он ответил, что нет, но если она предложит ему подходящую кандидатуру, он не откажется. Ноэми сказала, что он омерзителен. Он заявил, что намного более омерзителен, чем она себе представляет, и с таким огромным удовольствием, что чуть не потерял управление машиной, начал перечислять большинство преступлений, которые совершил до знакомства с ней: избиение лавочников и булочников на площади Клиши, эксплуатация трех девиц на улице Сен-Дени и на Венсенском бульваре (я так и не смогла точно узнать: две на Сен-Дени и одна на Венсенском бульваре или одна на Сен-Дени и две на Венсенском бульваре), преступление в Баньоле, грабежи и драки. Говоря, он все больше осознавал, — и она, конечно же, тоже, — что будет вынужден убить ее, чтобы она не выдала его полиции, как только он ее бросит. А он теперь собирался ее бросить. Кроме того, ему придется убить и малышек, иначе у них никогда не будет нормальной, счастливой жизни и до самой смерти они не избавятся от кошмаров. Такая перспектива ему не улыбалась, он хотел управлять процессом.
— Извини, — сказал он, — я пошутил.
К несчастью для него, для нее, а также для малышек, Ноэми не поверила, что это была шутка. В теплом и темном салоне их новой «BMW» — той же машине, которая спустя двадцать лет так понравилась моей сестре во время ее первой встречи с Колленом — она упрямо покачала головой.
— Ты мне не веришь? — спросил Стюарт с излишней мягкостью.
— Нет.
— Надеюсь, ты не думаешь, что я действительно совершил все эти ужасные преступления?
Она повернулась к нему своей маленькой, аккуратной грудью и жестким голосом произнесла:
— Наоборот, думаю.
— Ты ошибаешься, Ноэми.
— Я изменю мнение, когда полиция проведет расследование.
— Ты же не станешь беспокоить полицию из-за такой идиотской истории?
— Напротив, стану.
— Ты выставишь себя на посмешище.
— Посмешище не убивает, а убийца — да.
Вот так Ноэми Коллен, урожденная Пьерро, предрешила свою ужасную судьбу, а также не менее ужасную судьбу своих дочерей. Стюарт знал, что если полиция старательно пороется в его прошлом, то откопает достаточно фактов, чтобы на несколько лет упечь его в тюрьму. Ему не оставалось ничего другого, — объяснил он мне в то время, когда бледно-розовое апрельское небо, прорезанное зловещей крепостью, какой казался издали городок Карл-Маркс, раскинулось над нашей цветущей вишней, — как отвезти Ноэми и девочек домой и обратиться в бегство, подготовившись к нему с такой же тщательностью, как он делал это несколько раз, когда был гангстером: избавиться от «BMW», украсть машину, забрать все наличные деньги, достать фальшивые документы, обосноваться в большом городе (Лиль, Лион, Марсель) и залечь на дно. Убийцы часто ложатся на дно. Но вместо этого — «Старость? Жажда крови? Замешательство?» — громко спросил он сам себя, облокотившись на подоконник в кухне и созерцая наше мирное предместье, окутываемое предвечерней голубоватой дымкой — он поднялся с Ноэми, Викторией и Джулией в квартиру. Налив себе виски, сел перед окном в гостиной, глядя на Париж. Пойдя за вторым бокалом виски, он услышал, как его жена в спальне говорит по телефону. Он приложил ухо к двери и, поняв, что Ноэми разговаривает с полицейским, вихрем ворвался в комнату. Его жена сразу бросила трубку.
— Слишком поздно, — выпалила она.
— А вот и нет.
Он плеснул ей в лицо виски. Этот бесполезный жест доставил ему удовольствие. Ноэми вытерла глаза и мелодичным, удовлетворенным тоном, который вывел Стюарта из себя, заявила:
— Я дала им адрес. Они будут здесь через пять минут.
— Это много — пять минут.
Рассказывая эту историю, я не намерена льстить вкусу публики, описывая низменные и патологические поступки, которые совершают на протяжении жизни люди. Моя, очень скромная, цель — поведать будущим поколениям историю Брабанов, поэтому я не буду останавливаться ни на том, как Ноэми Коллен вылетела в окно с девятого этажа, ни на тридцати восьми ударах молотком, если верить отчету о вскрытии доктора Лефевра (от 5 апреля 1974 г.), которые получили дочери Коллена: двенадцать — Виктория, двадцать шесть — Джулия, без сомнения, более выносливая. Вот что мой шурин со смущенным видом, вызывающим у меня отвращение, назвал «приступом безумия». Когда полиция ворвалась в квартиру, он потягивал третий бокал виски, а его руки и плечи были заляпаны кровью малышек. Не сопротивляясь, он дал увезти себя в комиссариат.
— «Приступ безумия» прошел, — сказал он мне, — но я подумал, что стоит продолжить притворство, чтобы ускользнуть от правосудия. Поэтому через полтора года меня под усиленной охраной отправили в исправительный психиатрический госпиталь в Болье-сюр-Мер.
Вуаэль пригласила Ивана на праздник, который устраивала в Бутини-сюр-Оптон в честь своего тридцатиоднолетия и во время которого надеялась найти мужа. Естественно, что генеральный директор «Палас Отель Интернасьональ Инк.» предложил мне сопровождать его. «Там будут, — сказал он тоном гурмана, насытившегося сексом, — все наши друзья, и они увидят, — добавил он со сладострастным удовлетворением, — какая мы прекрасная пара». Не желая быть представленной друзьям Ивана только в качестве его сексуального партнера, я предложила взять с нами сестру и ее мужа. Ивану хватило одного телефонного звонка, чтобы уладить дело. Он всегда был так слаб со мной, что я забывала, насколько он могуществен.
Мы оставили Боба и Октава Глозерам, которые были безумно счастливы сделать хоть что-то полезное ради любви своего сына с одним (или одной, как они говорили с лукавством и надеждой) из Брабанов; и мы отправились на двух машинах, поскольку заднее сиденье «Мерседеса-купе» не подходило для беременных женщин.
— Именно поэтому я купил еще одну машину, — шепнул мне Глозер, когда Синеситта осторожно садилась в «Пежо», за рулем которого с надменным видом восседал Коллен.
Когда мы приехали в Бутини, часть гостей — среди которых я узнала Оливье Перрона, одетого так же, как и пять месяцев назад в «Батаклане» — пила аперитив, а остальные готовили с Вуаэль на кухне огромную миску салата с анчоусами, предназначавшегося как в качестве закуски, так и второго блюда.
— Кажется, вы знакомы, — сказал Иван Глозер, представляя меня как свой трофей Перрону.
— Я ввел месье в маленький мир «Батаклана», — ответил журналист.
Он добавил, что «ввести», конечно, слишком ярко сказано, чем очень рассмешил Глозера. Эти педики начинали действовать мне на нервы. Стюарт сел в саду и налил себе приличную дозу «Рикара». Когда мы с ним возвращались с острова Лесбос в начале следующего октября, он признался, что для него было тяжким ударом через столько лег снова очутиться в Бутини-сюр-Оптон, где он провел свой последний день на воле, а его жена и девочки провели очень короткий последний день жизни. Синеситта, сидящая рядом с ним, бледная, как женщина на восьмом месяце, откинув голову назад, смотрела на верхушки деревьев. По ее лицу нельзя было догадаться, находится ли она на вершине счастья или несчастья.
