Скоби быстро пробежал глазами подзаголовки: «Причина боли». «Лечение». «Прекращение болезни» – и поставил книгу обратно на полку.
– Ну что ж, – сказал он. – Пожалуй, я и в самом деле загляну к вашему доктору Тревису. Мне кажется, лучше обратиться к нему, чем к доктору Сайкс. Надеюсь, он подбодрит меня так же, как вас.
– Мой случай ведь не совсем обычный, – уклончиво сказал управляющий.
– Со мной, видимо, все ясно.
– Выглядите вы довольно хорошо.
– Да я в общем здоров, только вот сердце иногда немножко побаливает и сплю неважно.
– Работа ответственная, в этом все дело.
– Возможно.
Скоби казалось, что он бросил в землю достаточно зерен – но для какой жатвы? Этого он и сам не мог бы сказать. Попрощавшись, он вышел на улицу, где ослепительно сияло солнце. Шлем он держал в руке, и раскаленные лучи били прямо по его редким седеющим волосам. Он призывал на себя кару всю дорогу до полицейского управления, но ему было в ней отказано. Последние три недели ему казалось, что люди, проклятые богом, находятся на особом положении; как молодежь, которую торговая фирма посылает служить в какое-нибудь гиблое место, – их выделяют из числа более удачливых коллег, облегчают им повседневный труд и всячески берегут, чтобы, не дай бог, их не миновало то, что им уготовано. Вот и у него теперь все идет как по маслу. Солнечный удар его не берет, начальник административного департамента приглашает обедать… Злая судьба от него, видно, отступилась.
Начальник полиции сказал:
– Входите, Скоби. У меня для вас хорошие вести.
И Скоби приготовился к тому, что от него отступятся снова.
– Бейкер сюда не едет. Он нужен в Палестине. Они все же решили назначить на мое место самого подходящего человека.
Скоби сидел на подоконнике, опустив на колено руку, и смотрел, как она дрожит. Он думал: ну вот, всего этого могло и не быть. Если бы Луиза не уехала, я никогда не полюбил бы Элен, меня не шантажировал бы Юсеф, я никогда не совершил бы с отчаяния этого поступка. Я бы остался собой, тем, кто пятнадцать лет живет в моих дневниках, а не разбитым слепком с человека. Но ведь только потому, что я все это сделал, ко мне пришел успех. Я, выходит, один из слуг дьявола. Он-то, уж заботится о своих. И теперь, думал он с отвращением, меня ждет удача за удачей.
– Я подозреваю, что вопрос решил отзыв полковника Райта. Вы на него произвели прекрасное впечатление.
– Слишком поздно, сэр.
– Почему?
– Я стар для этой работы. Сюда надо человека помоложе.
– Чепуха. Вам только пятьдесят.
– Здоровье у меня сдает.
– Первый раз слышу.
– Я сегодня как раз жаловался Робинсону в банке. У меня какие-то боли и бессонница. – Он говорил быстро, барабаня пальцами по колену. – Робинсон просто молится на Тревиса. Говорит, что тот сотворил с ним чудо.
– Бедняга этот Робинсон!
– Почему?
– Ему осталось жить не больше двух лет. Это, конечно, строго между нами, Скоби.
Люди не перестают друг друга удивлять: значит, этот смертный приговор вылечил Робинсона от воображаемых болезней, от чтения медицинских книг, от ходьбы из угла по своему кабинету! Так вот как бывает, когда узнаешь самое худшее. Остаешься с ним один на один и обретаешь нечто вроде покоя.
– Дай бог, чтобы всем нам удалось умереть так спокойно. Он собирается ехать домой?
– Не думаю. Скорее, ему придется лечь в больницу.
Скоби думал: эх, а я не понял тогда того, что вижу. Робинсон показывал мне самое заветное свое достояние: легкую смерть. Этот гад даст большую смертность, хотя, пожалуй, и не такую большую, если вспомнить, что делается в Европе. Сначала Пембертон, потом ребенок в Пенде, а теперь Робинсон… Нет, это немного, но ведь я не считаю смертей от черной лихорадки в военном госпитале.
– Вот так-то обстоят дела, – сказал начальник полиции. – В будущем году займете мое место. Ваша жена будет рада.
Я должен буду терпеливо вынести ее радость, думал Скоби без всякой злобы. Я виноват, и не мне ее осуждать или показывать свое раздражение.
– Я пойду домой, – сказал он.
Али стоял возле машины, разговаривая с каким-то парнем, который, увидев Скоби, скрылся.
– Кто это такой, Али?
– Мой младший брат, хозяин.
– Как же я его не знаю? Одна мать?
– Нет, хозяин, один отец.
– А что он делает?
Али молча вертел рукоятку стартера, с лица его лил пот.
– У кого он работает, Али?
– Что, хозяин?
– Я спрашиваю, у кого он работает?
– У мистера Уилсона, хозяин.
Мотор завелся, и Али сел на заднее сиденье.
– Он тебе что-нибудь предлагал, Али? Просил, чтобы ты доносил на меня – за деньги?
Ему было видно в зеркале лицо Али – хмурое, упрямое, скрытное, каменное, как вход в пещеру.
– Нет, хозяин.
– Мною интересуются и платят за доносы хорошие деньги. Меня считают плохим человеком, Али.
– Я ваш слуга, – сказал Али, глядя ему прямо в глаза.
Одно из свойств обмана, думал Скоби, – это потеря доверия к другим. Если я могу лгать и предавать, значит, на это способны и другие. Разве мало людей поручилось бы за мою честность и потеряло бы на этом свои деньги? Зачем же я буду зря ручаться за Али? Меня не поймали за руку, его не поймали за руку, вот и все. Тупое отчаяние сдавило ему затылок. Он думал, уронив голову на руль: я знаю, что Али честный слуга; я знаю его пятнадцать лет; мне просто хочется найти себе пару в этом мире обмана. Ну, а какова следующая стадия падения? Подкупать других?
Когда они приехали, Луизы не было дома; кто-нибудь, по-видимому, за ней заехал и увез на пляж. Она ведь не ждала, что он вернется до темноты. Он написал ей записку: «Повез кое-какую мебель Элен. Вернусь рано. У меня для тебе хорошие новости», – и поехал один к домику на холме по пустой, унылой полуденной дороге. Кругом были только грифы – они собрались вокруг дохлой курицы на обочине и пригнули к падали стариковские шеи; их крылья торчали в разные стороны, как спицы сломанного зонта.
– Я привез тебе еще стол и пару стульев. Твой слуга здесь?
– Нет, пошел на базар.
Они теперь целовались при встрече привычно, как брат и сестра. Когда грань перейдена, любовная связь становится такой же прозаической, как дружба. Пламя обожгло их и перекинулось через просеку на другую часть леса; оно оставило за собой лишь чувство ответственности и одиночества. Вот если только ступишь босой ногой, почувствуешь в траве жар.
– Я помешал тебе обедать, – сказал Скоби.
– Да нет, я уже кончаю. Хочешь фруктового салата?
– Тебе давно пора поставить другой стол. Смотри, какой этот неустойчивый. – Он помолчал. – Меня все-таки назначают начальником полиции.
– Твоя жена обрадуется.
– А мне это безразлично.
– Ну нет, извини, – сказала она энергично. Элен была твердо убеждена, что страдает она одна. Он будет долго удерживаться, как Кориолан, от того, чтобы выставлять _свои_ раны напоказ, но в конце концов не выдержит; будет преувеличивать свои горести в таких выражениях, что они ему самому начнут казаться мнимыми. Что ж, подумает он тогда, может, она и права. Может, я и в самом деле не страдаю. – Ну да, начальник полиции должен быть выше всяких подозрений, – продолжала она. – Как Цезарь. – (Ее цитаты, как и правописание, не отличались особенной точностью.) – Видно, нам приходит конец.
– Ты же знаешь, что у нас с тобой не может быть конца!
– Ах, нельзя же начальнику полиции тайком держать любовницу в какой-то железной лачуге!
Шпилька была в словах «тайком держать», но разве он мог позволить себе хоть малейшее раздражение, помня ее письмо, где она предлагала себя в жертву: пусть он делает с ней, что хочет, даже выгонит! Люди не бывают героями беспрерывно; те, кто отдает все богу или любви, должны иметь право иногда, хотя бы в мыслях, взять обратно то, что они отдали. Какое множество людей вообще не совершает героических поступков, даже сгоряча. Важен поступок сам по себе.
– Если начальник полиции не может быть с тобой, значит, я не буду начальником полиции.
– Это глупо. В конце концов, какая нам от всего этого радость? – спросила она с притворной рассудительностью, и он понял, что сегодня она не в духе.
– Для меня большая, – сказал он и тут же спросил себя: что это – опять утешительная ложь? Последнее время он лгал столько, что маленькая и второстепенная ложь была не в счет.
– На часок-другой, да и то не каждый день, а когда тебе удастся улизнуть. И ты уж никогда не сможешь остаться на ночь.
Он сказал без всякой надежды:
– Ну, у меня есть всякие планы.
– Какие планы?
– Пока еще очень неопределенные.
Она сказала со всей холодностью, какую смогла на себя напустить:
– Что ж, надеюсь, ты мне сообщишь о них заранее, чтобы я подготовилась.
– Дорогая, я ведь пришел не для того, чтобы ссориться.
– Меня иногда удивляет, зачем ты вообще сюда ходишь.
– Вот сегодня я привез тебе мебель.
– Ах да, мебель.
– У меня здесь машина. Давай я свезу тебя на пляж.
