– Мы берем только двадцать крон, потому что комната проходная, – сообщила хозяйка.
Жестокий приступ кашля, поразивший жильца, прервал ее объяснения.
– Но мы, конечно, предпочли бы жильца постарше…
Она проводила Оке в коридор и продолжала вполголоса:
– Тот, на кровати, только что вернулся из туберкулезного санатория. Вам, такому молодому, может быть, нехорошо жить вместе с чахоточным.
Звук сухого кашля сопровождал Оке вниз по лестнице. При таком жилье не много потребуется времени, чтобы освободилась еще одна койка…
Оке вышел сквозь арку обратно на Вестерлонггатан. Улица напоминала устье пещеры. Дома, на острове, в скалах, много пещер – их стены закопчены дымом костров, которые горели тысячи лет назад. Обитателям этих пещер жилось лучше, чем бездомному в большом городе…
Навстречу ему шла старая женщина, погруженная, как и он, в свои заботы. Оке нечаянно задел ее локтем и пробормотал извинение.
– Нет, вы подумайте… Да ведь это Оке!
– Фру Блюм!
– Что за церемонии, называй меня Хильдой! Мы же старые знакомые.
Лицо Хильды сияло так, словно она вдруг оказалась лицом к лицу с блудным сыном. Она принялась расспрашивать, как шли его дела в букинистической лавке после ее переезда.
– Так вот оно что – Оке ушел оттуда и работает рассыльным здесь, в Старом городе? Ты должен обязательно зайти навестить меня! Я живу в последнем доме по Кольметаргрэнд. Там хорошо, солнечно, это как раз напротив стоянки автомашин.
Оке слушал ее с удивлением. Неужели она позабыла, как ругала его до хрипоты? Хильда оперлась обеими руками на трость с черной ручкой и долго рассказывала о своей чудесной комнате.
– Мне ее бог послал!
Оке не мог удержаться от улыбки.
– Оке не верит, что это правда? – настаивала Хильда с полной серьезностью. – Я не знала, куда деваться, когда меня уволили с места привратницы. Армия спасения помогла составить заявление, чтобы мне разрешили снять дешевую комнату в домах муниципалитета. Желающих было очень много, но я день и ночь молилась богу, чтобы комната досталась мне. И он услышал меня, хотя я и большая грешница!
Перерыв подходил к концу, и Оке спешил в магазин. Однако Хильде нужно было решиться что-то ему сказать, и она не отпустила его сразу.
– Не может ли Оке одолжить мне десятку? – спросила она наконец.
Оке не знал, смеяться или плакать. Так вот чем объясняется неожиданная приветливость… Он покачал головой:
– Нет, не могу.
– Ну, хоть кроны две? Милый, хороший Оке, только две кроны… – Голос дрожал от волнения, она уцепилась за его рукав. – Я не ела со вчерашнего дня. Вот иду как раз из магазина. Хозяйка не дает больше в кредит, пока я не рассчитаюсь со старыми долгами. А через две недели я получу пенсию.
Преодолев минутное колебание, Оке протянул ей свою пятерку:
– Вот, возьмите! Я берег ее для задатка, но мне все равно не найти себе комнаты.
– Постой, подожди минутку! – Хильда остановила его. – У меня только одна кровать, но если ты согласен спать на полу…
Оке даже обнял старушку в порыве восторга. Наконец-то он избавлен от необходимости патрулировать по городу ночью! Хильда проговорила сквозь смех:
– Я уже в достаточно преклонном возрасте, так что ничего не случится, если мы проведем несколько ночей в одной комнате.
Когда Оке пришел к ней после работы, она уже приготовила ему бутерброды и возилась с примусом столь древней конструкции, что Оке не мог припомнить, видел ли он что-нибудь подобное даже у скупщиков утиля в Старом городе. В квартире не было ни газа, ни электричества, и маленькая керосиновая лампа коптила вперегонки с примусом.
– Можно попросить Оке принести ведро воды? Колонка как раз у подъезда. Я решила вскипятить чаю, – объяснила она приветливо. – У адмирала всегда по вечерам подавали чай.
– У какого адмирала?
– Как – у какого? Который был ближайшим помощником короля. Я была у них домработницей двадцать лет!
Оке быстро понял, что в представлении Хильды существовал лишь один адмирал, а именно тот, который возглавлял последнее консервативное правительство. Она развлекала Оке бесконечным перечислением знаменитостей, виденных ею на обедах в доме адмирала, с упоением рассказывая о том, что они говорили и что делали.
– Однажды мне пришлось подавать самому королю – он был у адмирала с частным визитом… Оке видел короля?
– Нет… Хотя видел – нижнюю губу.
Хильда в ужасе вытаращила на него свои водянисто-голубые глаза, словно он позволил себе грубо оскорбить его величество:
– Разве можно так говорить!
– Но я и в самом деле только и видел от него, что нижнюю губу, – возразил Оке серьезным тоном. – Он ехал по Лейонбаккен в своей машине вчера днем. Занавески были задернуты, и я смог различить его только на один момент, когда он наклонился вперед.
За чаем Хильда продолжала рассказывать о годах своего величия. Вспоминая о дорогих винах, которые она подогревала к обеду и, по всей вероятности, допивала после обеда, Хильда вздохнула:
– Да, то времечко уже никогда не вернется!
– Пожалуй, теперь Хильде вряд ли что-нибудь уделят в доме адмирала.
– Ну, не скажи! Адмиральша была очень добрая, она мне часто помогала. Последний раз я видела ее в марте, во время выборов в муниципалитет. Тогда она приехала за мной на своем автомобиле и довезла меня до самого избирательного участка!
– И за кого же голосовала Хильда?
– За партию адмирала, разумеется. А за кого стал бы голосовать Оке, если бы имел право голоса?
– За моряков, – ответил Оке угрюмо.
Ему припомнились вычитанные где-то слова Бернарда Шоу: «В наши дни легче представить себе социалисткой графиню, чем ее горничную».
– Разве у моряков есть своя партия? – возразила Хильда и снисходительно посмеялась его неосведомленности в области политики.
Оке становилось все труднее бороться со сном и подавлять зевки. Хильда вытащила из гардероба перину и потрепанное одеяло, присовокупив к этому покрывало со своей кровати.
– Вот только верхней простыни у меня нет, – проговорила она озабоченно.
Оке поспешил заверить ее, что устроился отлично.
– Когда печь остынет, ты можешь замерзнуть. Вот, укройся этим сверху.
Она достала большую шаль и прикрыла его.
Старая женщина с заботливыми руками, желтоватый свет керосиновой лампы, маленькая комнатка с истоптанным дощатым полом – все это напомнило ему детство, и если бы не свет уличного фонаря в окне, он мог бы вообразить себе, что шум движения на площади Риддархю-сторгет не что иное, как гул весеннего шторма над Балтикой.
– Разве Оке не читает молитву на ночь? – удивилась Хильда. – Молитва помогает. Я получила хорошую комнату, когда уже потеряла всякую надежду.
Оке сделал вид, что спит, но ему и в самом деле вдруг захотелось помолиться. Вложить всю душу в молитву, обращенную к чему-нибудь реальному: к черным балкам, подпирающим разваливающиеся дома, или к пятнистому зеркалу на комоде. Чтобы ему никогда не пришлось познать такую униженную старость, испытывать такую рабскую благодарность за темный и холодный чулан посреди целого моря света и всевозможного комфорта!
Чайки носились с криком вокруг рыбного рынка, около железнодорожного моста покачивались на воде утки, греясь в лучах солнца. На темном скалистом массиве Мариабергет вырисовывалась лестница крыш, уходящая вверх по склону к стройной медно-зеленой башне и к голубому небу.
Оке видел холмы Сёдэр, словно картину, вставленную в рассохшуюся оконную раму комнаты на третьем этаже в районе Меларторгет. Его впустили две девчушки; они тут же затеяли веселую возню вокруг отца, только что вставшего с постели. Он подметал улицы в ранние утренние часы и старался урвать хоть немного времени для сна в первой половине дня.
Мать сидела с самым младшим на руках и продолжала кормить его грудью, не смущаясь присутствием Оке. Малыш повернул с любопытством свою головку, покрытую легким пухом, и радостно щурился на солнце. Потом снова зашарил в поисках белой, отяжелевшей от молока труди и недовольно заворчал, потому что не мог сразу найти сосок.
За две недели Оке узнал значительно больше людей, чем за всю осень и зиму. Его уже не пугали темные подворотни и переулки. Часто у него было такое чувство, что к нему присматриваются и узнают повсюду, где бы он ни появлялся в Старом городе. В продовольственный магазин на Стурторгет приходили покупатели со всех концов, и Энглюнд никогда не упускал случая подчеркнуть это.
Сегодня в магазин набилось невероятное количество людей, и покупатели ждали своей очереди в напряженном молчании. С каждым часом все жарче становилось за прилавком. Электрическая кофейная мельница урчала почти непрерывно, настойчиво звонил телефон. С лица Ингрид не сходила механическая улыбка; она отпускала товар с головокружительной быстротой.
– Христос воскрес! Что вам угодно?
