И принц не мог представить, что одна из них вдруг станет его женой, ведь это все равно что жениться на целом поколении, – печалился он. Когда на стук, музыкальным эхом рассыпавшийся во всей башне, вышла Анна, принц сразу не мог понять, женщина перед ним или ночной призрак, каких в Оно давно уже не видели. Волосы принцессы рассыпались по плечам, она никогда не прибирала их, желая чувствовать себя свободной, а занавеска с цветами была просто по ней сшита. Принц обомлел, смутилась и Анна. Качался дом, а им казалось, что это ходит ходуном весь мир и вот-вот сорвется, как нераскрытый бутон тюльпана. Комната, уставленная розами, была как будто вылеплена из грез, и чай… никогда еще принц не пил такого ароматного, вкусного чая…»
Подавилась лепестком, очнулась. Картина не изменилась. Хотела бы сказать, что Ничто серое, но это не так – оно именно никакое, и если сорваться с невидимого стебелька, то падение займет вечность…
Как-то по особенному больно, на часах половина первого, и если я лягу до двух, ни за что уже не усну. Хочется выть – не плакать, а именно выть, стонать, вопить истошно, высвобождая из легких оставшийся воздух. Я забираюсь с ногами в кровать и пишу тебе.
Милый мой друг… нет, не так. Милый мой… Милый. А ведь ничего не выйдет у нас снова, и я это знаю, и ты, похоже, догадываешься. Хотя я и извелась и измаялась своим одиночеством, но не могу, хоть убей, придти к тебе. Женщины в моем состоянии, за три минуты до бури, говорят о первом встречном. Вот и я сейчас могу влюбиться без памяти, в того, кто подойдет и протянет руку, и пожалеет, и скажет заветное слово. Но не за тобою пойду я, нет. Не за тобою, милый. Мы слишком давно знаем друг друга и слишком хорошо, чтобы посмотреть друг другу в лицо, обняться и заснуть вместе. И друзья твои, хоть и приятны, хоть и навевают бредовые мечты, а не для меня. Как посмеют они подойти, как заглянут в глаза, когда думают, что я твоя. Пока они все благородные и прекрасные – я гибну, отдавая последние силы бумаге. А душа болит, а сердце полнится печалью, полнится, разрастаясь в груди, заполняя последние сантиметры, отведенные легким, как узник в темнице охватывает прутья-ребра, и вот уже…
И цветы, белые лилии. Когда я упаду и прижму собой целую охапку лилий, целую поляну лилий, целый мир лилий…
Больно. И почему ты не полюбил меня тогда, когда был первым встречным. Когда я роковым образом влюблялась во все, что двигается, и ждала, ждала, что кто-то вынесет меня из водоворота душевной смуты. Но ты не подошел, не позвал, не закрыл собой и не дал прикрыть тебя. Я тогда носила короткую, пышную прическу и была внутри и снаружи одуванчиком. Я знакомилась в метро и разгуливала по крышам. Тогда я говорила: дайте мне поесть, потому что я голодна, или дайте что-нибудь почитать. Что-либо на ваше усмотрение, ибо я ничего не знаю. Меня можно было приручить. Сейчас мы бы уже развелись, ты проклинал бы меня на чем свет стоит, а я изображала из себя домашнюю хозяйку или разочарованную даму со знанием жизни и вытекающими из нее последствиями… посмертиями…
У меня бронзовые волосы, как перья птиц из Илиады – или Одиссеи? У меня тонкие каблучки, и я в двух секундах от смерти.
…Открывай, закрывай глаза – все едино. Так чувствует себя слепой, но он может видеть пальцами. Мне не жарко и не холодно, я не хочу пить, не хочу есть. Наверное, стражи обманули меня и я уже умерла.
Если я не найду тебя, мой принц, я сойду с ума, завяну как роза. Не смогу жить, умру, не дождавшись тебя, мой лунный принц, мой суженный. Пью полную печали чашу одиночества с кривым зеркалом луны, дребезжащим внутри. Ах, если бы ты мог подать весточку, в полусне я вдруг услышала бы звуки твоего имени, или на небе запылал знак, под которым ты родился. Я ищу твои приметы на старинных портретах, в глазах всех мужчин, когда-либо смотревших на меня. Позавчера на веранде кто-то оставил белые лилии, и мне снова захотелось жить.
Ну вот, я вспомнила свою самую большую печаль – своего принца. Во сне я никогда не видела его лица, но и не переставала искать. Теперь я воистину стала принцессой, заключенной в замке Ничто. Я уже не могу как– либо повлиять на события, остается только ждать…
Господи, неужели это только сон?
Утро по окончанию сна. Почти сексуальная возня с плитой, ради достижения взаимности. Я жму на розовые и голубые ручки, напрягаюсь и все же проворачиваю, с каким-то внутренним скрипом, в спине что-то треснуло, но это скоро пройдет. Электрическая зажигалка трещит как пулемет, по-первости я пугалась, отшвыривала ее к черту, теперь привыкла. Ну вот, конфорки загорелись. С утра в пижаме я чувствую себя Прометеем.
Подбирая прозрачные юбки, шуршат по стенам запоздалые сны, ночь, растратив серебряные звезды, объявляет о своем банкротстве. Собираю разрозненные видения, точно хочу сделать гербарий. Шляпки и рыцарские замки, амулет волшебника, стрела, вынутая из сердца святого Себастьяна, несколько искр костра Жанны д'Арк. Этот сон был на удивление гармоничен, обычно события и эпохи накладываются друг на друга китайской тканью, образовывая свой неповторимый колорит.
В этом сне я стояла на горе в окружении лукавых друзей или великодушных врагов и говорила что-то невнятное, словно переплетая речь с туманом, которого становилось все больше и больше, пока он не обратился в Ничто…
И все-таки я верна тебе, принц мой. Конечно. Я могу заставить себя переспать с тем или иным, влюбившись от безысходности и одиночества, даже на какое-то время быть счастливой, представляя твое тепло. Но только зачем все это, если нет тебя? Бессмыслица…
Зеленая металлическая стена с белой полосой, блеск стекла с увеличенным зрачком, крепкие руки на моей талии, визг, небыль. Зажмуриваю глаза. Как, неужели? Позвольте вам не поверить… Сжимаю знакомую-незнакомую руку, страстно желая не обмануться, когда глаза наши встретятся. Все-таки я верна тебе, мой принц, потому что если меня спас не ты, покончу со всем уже сама.
Каменная скамейка в метро холодит спину, жутко болит ушибленное правое плечо, горячая ладонь в моих руках.
Что? Это, по-вашему, и есть реальность? Отнюдь…
Ветер сбивает с ног, он думает, что так я скорее обваляюсь в снегу и стану похожа на мяч. И тогда со мной можно будет весело поиграть в баскетбол и лапту, прикрепив, когда надоест, на крышу «Дома Книги», как раз над земным шаром с горящими лампочками. Но это еще не самое худшее, что может сделать ветер. Это зимой у него много игрушек: снежинки, старушки на ледничках, сквозняки, морозец, да мало ли что еще…
Я очнулась на другой день, как и предсказывал Зерцалов, в своей постели. Рука ныла, но яд делал меня почти что равнодушной к боли. Быстро приняв душ и облачившись в легкий золотой халатик, я вернулась к себе и с полчаса еще возилась с макияжем да приводила в порядок волосы. Пришлось размотать намокший и оттого совершенно несексуальный бинт. Вместо него приспособила массивный позолоченный браслет с украшением из тигрового глаза. Заколка с таким же камнем красовалась у меня на голове. То и дело из комнаты Павла раздавались шуршание и сокрушенные вздохи. Я воспользовалась самыми соблазнительными своими духами, до сих пор трепетно охраняемыми от безупречного вкуса Зерцалова, тянущего к себе все, что только с его точки зрения могло сделать его внешность неотразимой. В довершение всего я посыпала золотой пудрой на гребенку и еще раз прошлась ею по волосам. В соседней комнате скрипнула дверь, отчего мое сердце екнуло и застучало так, что я испугалась, что оно будет услышано далеко за пределами квартиры.
Я села на кровать, приняв самую восхитительную позу, на которую только была способна, мой халатик ждал беззвучного сигнала – поворота плеча, после чего он должен был немедленно упасть на расшитые цветами простыни, образовав золотой сияющий круг.
Звук шагов. Я прислушалась, запоздало соображая, что следовало включить музыку. Как-никак любимый должен прийти ко мне сам, и не во сне, под удобной личиной принца, а таким, каков он и есть.
В прихожей завозились, щелкнул замок, и незнакомый мужской голос сказал:
– Всего хорошего, Пава. Мой телефон у вас есть, так что звоните, когда только будет нужда, или покорно прошу – гостиница «Палас», там вам любой покажет…
Дверь снова хлопнула. Вскочившая, едва заслышав щелкнувший замок, я застыла, слушая и не веря своим ушам.
«Ну как он мог, после всего, что с нами произошло, после своих слов о том, что мы должны найти друг друга, и вдруг…» Я села, кляня себя на чем свет стоит за глупую доверчивость, в который раз давая зарок, хотя бы в последние часы жизни не верить больше уже никому. Стыд и отчаяние переполняли меня сверх человеческой меры, я сорвала с головы заколку, похожую на диадему султанши, и с силой швырнула ее об дверь, которая тут же открылась. На пороге стоял Павел.
Синий шелк его халата изящно облегал тело, волосы были подстрижены и уложены так, как обычно это делают дорогие парикмахеры, стремясь показать некую небрежность и одновременно скрыть досадный дефект. Лоб был повязан пестрым платком до самых бровей. Он нервно оглядел меня, тщетно скрывая неловкость.
