8 марта
Девственна ль я все еще или больше не?
Надо будет откровенно поговорить об этом с Мэри, чтобы совесть была чиста.
Я больше склоняюсь к тому, что «все еще».
9 марта
И в самом деле оказалось, что «все еще». Мэри успокоила меня на этот счет, хотя и поиздевалась. Я была вне себя от ярости. Ее превосходство, заключающееся в том, что она «больше не», вовсе не дает ей права строить из себя нечто.
16 марта
Все эти дни бóльшую часть времени я проводила, проверяя, как Мэри вызубрила названия двадцати двух швейцарских кантонов, сорока двух английских графств, восьмидесяти парижских районов и тысячи двухсот филиппинских островов.
Должна отметить, что я целых два раза была у Падрика Богала; на уроках присутствовала Мадам с забинтованным носом, Мусью держался очень спокойно, а Мэйв довольствовалась обычными приветствиями: «Здравствуйте, сударыня... До свидания, сударыня».
17 марта
Сегодня Мэри сдавала экзамен на почтовую служащую.
В ожидании ее возвращения, чтобы как-то заполнить время, мы с мамой пили пунш. Папа замкнулся в своей комнате и выделывал там непонятно что.
— Хоть бы она прошла, — машинально повторяла мама, — хоть бы она прошла.
— Особенно не надейся.
— Почему ты так говоришь?
Почему бы ей это не сказать?
— Если она пройдет и получит место, то уйдет из дома.
Мама ничего не ответила.
— И тебе будет грустно, — добавила я, решив, что она не поняла. — Она хочет уйти, как только сможет зарабатывать себе на жизнь. Она не хочет здесь оставаться. С этим.
Было слышно, как папа ходит туда-сюда по комнате Джоэла, как раз над нашими головами. И чем он там занимается?
— Он всегда был таким?
Мама подумала и ответила:
— Нет. Он очень изменился. Все из-за этой истории со спичками.
— А он не может пойти за другим коробком и освободить пространство?
— Замолчи, — прошептала мама.
Я продолжала:
— К счастью, он понял.
— Понял что, моя девочка?
— И наверняка из-за этого расстроился.
— Из-за чего, Салли?
— Что больше не сможет шлепать по нашим ягодицам, когда ему вздумается, — с раздражением пояснила я.
— Но ведь он продолжает шлепать.
— По твоим? — съязвила я.
— Нет, по ягодицам Мэри.
Я разинула рот от изумления.
— Не удивляйся, — продолжала мама. — Как только тебя нет, она умудряется схлопотать порку. В этом и папа и она сходятся как жулики на ярмарке.
Она вздохнула:
— Странная девушка. Я не понимаю ее потребности в нравственной дисциплине. Ну да ладно. Надеюсь, она пройдет по конкурсу.
Мэри вернулась с экзаменов очень довольная и уверенная. Теперь она должна ждать результатов. Я не смела поднять на нее глаза, не знала, что ей сказать. Ужин был тусклым. Папа, как обычно, не задал ни одного вопроса. Похоже, ему было по фигу, что Мэри будет делать, если станет почтовой служащей.
Очутившись со мной наедине в нашей комнате, Мэри спросила, что со мной:
— Ты какая-то странная сегодня, будто в котелке перекипело.
— Так ты собираешься уйти из дома, если начнешь работать?
— Разумеется.
— Почему?
— Я тебе уже говорила. Нет сил выносить патера. Меня от него корчит. Это не жизнь. Он не человек, а просто какое-то привидение.
Она добавила:
— Он все больше и больше меня пугает.
— А Джон Томас? Ты будешь жить с ним?
— Да. Мы уже решили. Мы поженимся. Рано или поздно.
Но я уже не верила в существование ее Джона Томаса.
— Значит, ты довольна, — рассеянно сказала я.
— Время у меня еще есть. Буду ждать результаты.
— Разумеется, — фальшиво согласилась я.
— Похоже, тебя это совсем не радует.
— Почему же?
— Ты от меня что-то скрываешь.
— А ты?
— Я? Что я могу от тебя скрывать?
Она посмотрела мне прямо в глаза:
— Не знаю.
— Я тебе рассказываю обо всем. Конечно, за исключением подробностей, которые такой девушке, как ты, было бы стыдно выслушивать и о которых узнают на собственном опыте. Но в остальном я тебе рассказываю обо всем. Ты мне не веришь?
— Верю, если ты так говоришь.
— Похоже, ты в этом сомневаешься?
Я промолчала. Она зарылась в простыни и закричала:
— Ты меня достала! Если твои амуры с Мэйв доводят тебя до такого состояния, то мне наплевать! Привет и спокойной ночи!
Вдруг непонятно почему я разрыдалась.
Мэри вскочила и обняла меня.
— Ну что ты, дуреха, что с тобой? Скажи, что с тобой случилось?
Я только икала.
— Из-за того, что ты все еще девственна и это тебя расстраивает?
— Нет, не из-за этого, — икнула я.
— Из-за того, что Мэйв относится к тебе плохо?
— Нет, не из-за этого, — икнула я.
— Из-за того, что ты предпочла бы интимничать не с женщиной, а с мужчиной?
— Нет, не из-за этого, — икнула я.
— Из-за того, что ты уже не девственна и боишься мне об этом сказать?
— Нет, не из-за этого, — икнула я.
— Из-за того, что я уйду из дома?
— Нет, не из-за этого, — икнула я.
Хотя мне становилось плохо от одной мысли о том, что скоро я останусь в этом тоскливом доме одна, меж зверем и простушкой.
— Тогда что? — спросила Мэри. — Объясни же. Может быть, из-за Варнавы? Ты давно ничего о нем не рассказывала. Что с ним случилось?
— У него свинка.
— Не из-за этого же ты плачешь?
Я рассмеялась сквозь слезы:
— Нет, конечно.
— Тогда что?
— То, что ты лицемерка.
— Я?
— Да, ты.
Я перестала плакать.
— Да, ты, ты, ты. Гадкая маленькая врунья. Я больше никогда не буду тебе верить.
— Господи, но что я такого сделала?
— Ты напрашиваешься на порку за моей спиной.
Она отошла от меня и села на свою кровать.
— Кто тебе это сказал?
— Мама.
— Смотри-ка! Она заметила.
— Не смейся.
— Но если мне это нравится.
— Ты ведь просила, чтобы я тебя защищала. И только что сказала, что обо всем мне рассказываешь.
— Да, обо всем, кроме подробностей.
— Ничего себе подробность!
— Да. Мои интимные и приватные удовольствия выносятся за скобки. Я не обязана тебе их раскрывать. Я не хотела вгонять в краску девственницу.
— Хорошенькое оправдание! Как будто ты всегда была такой скромницей.
— А ты сама со своими маленькими приватными удовольствиями, ты всегда мне о них рассказываешь?
Тут я, разумеется, была вынуждена слегка соврать.
— Всегда, — ответила я.
— Всегда?
— Всегда.
Я посмотрела ей прямо в глаза, это было совсем не трудно, поскольку она и сама не раз такое проделывала.
— А о своем приватном удовольствии, которое заключается в том, что ты трешься о статуи, ты мне рассказывала?
У меня сперло дыхание.
— Отвечай, — слащаво продолжала Мэри, — ты мне рассказывала об удовольствии, которое испытываешь, когда трешься о мраморных самцов?
Откуда она могла узнать? Я поделилась с ней своим удивлением:
— Как ты узнала?
— Так это правда?
— Как ты узнала?
— Я была не совсем уверена. Об этом рассказал отец Джона Томаса. Он — сторож в музее. Он гулял с Джоном и заметил тебя, а ты была со мной. Он все рассказал своему сыну, а тот рассказал мне. Он, разумеется, не знает, что Джон меня знает. Забавно, правда?
— Очень.
Разве я могла отрицать, что это действительно забавно?
— И давно ты это узнала? — спросила я.
— Чуть больше месяца.
Значит, уже больше месяца она знала это обо мне, но в моих глазах оставалась прежней. И точно так же уже больше месяца она получала удовольствия от подвигов нашего генерала О’Дуракина, а я не замечала в ней никаких изменений.
— Так это правда? — переспросила она.
— Ну, понимаешь, это случилось со мной всего один раз.
— Тебя, должно быть, здорово свербило.
— Для меня это уже пройденный этап, — рассеянно сказала я.
— Разумеется, лучше уж с Мэйв.
Не знаю, была ли в этой фразе ирония, но я все равно не отреагировала. Застыла. Как гипсовая статуя.
— Ладно, — сказала Мэри. — Ты бы лучше легла и заснула.
Я легла и заснула.
18 марта
Своеобразные вкусы Мэри, бестактная болтливость отца Томаса, секреты, совпадения, все это просто невероятно. Уже не помню, чьи это слова, но жизнь оказывается порой причудливее, чем какой-нибудь роман. Впрочем, эта проблема еще встанет передо мной, когда я буду писать собственный роман: должен ли он быть невероятнее действительности или нет? Следует ли сразу вкалывать лошадиную дозу или отпускать по капле в час? Давить вовсю или спускать на тормозах? Накручивать дополнительное или выкидывать лишнее? От всего этого можно просто охереть! Искусство — тяжкий труд.
