Тут Антонио умолк и даже закрыл глаза. Потом тряхнул головой и вновь заговорил:
– Продолжалось все это несколько месяцев. Всякий раз приезжая к нему, я видел, как она стоит у окна, а после уроков с необычной остротой ощущал ее присутствие в доме, но никогда не видел ее. А когда отъезжал от их дома, к окну она ни разу не подходила. Однако мне удалось узнать ее имя – Эфиджения. И я повторял его про себя снова и снова, словно пробовал на вкус. Точно наваждение какое-то, мне никак не удавалось избавиться от этой новой привычки. Воскресенье, когда уроков не было, стало настоящей пыткой. Весь день я проводил, тренируясь втайне от близких, и молил Бога о том, чтобы скорее настал понедельник. Я бешено ревновал других учеников, бравших уроки у дона Гаспара. Ревновал за то, что и они тоже могли увидеть ее в окне и тоже влюбиться. Я уже начал впадать в отчаяние. Порой казалось, что я полюбил привидение, а не девушку, ибо, несмотря на то что занимались мы с доном Гаспаром каждый день, он ни словом ни разу не упомянул о том, что у него есть дочь. Прошло несколько месяцев, и вдруг дон Гаспар пригласил меня вместе с семьей к себе на воскресный обед. Чтобы отметить тот неоспоримый факт, что я стал настоящим мастером фехтования, – то были собственные его слова. Честно сказать, я был удивлен, считал, что дон Гаспар еще не довел меня до совершенства. Но тот твердил, что я лучший из его учеников и что мои родители должны мной гордиться. Вы даже представить не можете, как меня обрадовало это известие. Ведь на обеде я наконец-то должен был познакомиться с Эфидженией. И вот он настал, этот великий день, и я вместе с семьей прибыл к дону Гаспару. И мне представили Эфиджению, но она никак не отметила меня, столь же вежливо и коротко поздоровалась, как с моими родителями и сестрами. На протяжении всего обеда она ни разу не заговорила со мной, даже глаз на меня не подняла. Настало время уходить, я пребывал в полном отчаянии. Я понимал, что выдумал все ее чувства ко мне. Мне казалось, я вижу нечто в ее глазах, когда она смотрела на меня сверху вниз из окна, а теперь все это превратилось в глупую мальчишескую фантазию. И выхода из ситуации я не видел. Я даже решил было отказаться от уроков фехтования. Но все же пересилил себя. С тяжелым сердцем подъезжал я на следующий день к дому дона Гаспара, не испытывая прежнего радостного волнения и нетерпения, которые прежде подстегивали меня. В окне девушки видно не было, и я почти обрадовался этому, не хотелось, чтобы она прочла на моем лице разочарование и печаль.
Антонио вздохнул: воспоминания эти до сих пор волновали его.
– В тот день фехтовал я просто ужасно, был неуклюж и медлителен, и дон Гаспар изрядно “потрепал” меня. И еще показалось: он был огорчен не меньше моего. Но я был настолько удручен, что принял этот провал с полным безразличием. Он кричал на меня, говорил, что, если я не стану заниматься лучше, мне следует уйти. И я ушел, и больше всего на свете мне в тот момент хотелось умереть, мысли путались, а сердце разрывалось от отчаяния. Стоял перед домом и отвязывал лошадь, как вдруг с неба упал грецкий орех, приземлился прямо у моих ног. Странно – деревья росли довольно далеко, и даже сильный порыв ветра не мог сорвать и подбросить к моим ногам орех. И вдруг я понял, что орех прилетел вовсе не из рощицы, но откуда-то сзади. Я развернулся, поднял глаза, и – о чудо! – она стояла у окна. Еле заметно кивнула, и тогда я сообразил, что орех бросила она и что мне следует его подобрать. Я немедленно сделал это и понял, что внутри он пустой. Осторожно разняв скорлупки, я достал крохотный клочок белой ткани, аккуратно сложенный в несколько раз. Развернул его. И нашел сердечко из красного шелка, искусно вышитое. Прошло не меньше минуты, прежде чем я догадался о значении этого подарка. Снова поднял глаза на Эфиджению. Она стояла молчаливо и неподвижно, как всегда, затем легонько прижала левую руку к сердцу. И лицо ее волшебным образом изменилось – нет, то была не улыбка, просто все оно как-то просветлело. И я сразу все понял. Она меня любила! Мне хотелось прыгать, кричать, петь песни. Однако я по мере сил пытался сохранить достоинство. Низко поклонился ей, затем прижал шелковое сердечко к груди – показать, что всегда буду носить его рядом со своим сердцем. И впервые за все время я увидел ее улыбку. Она сразу же вернула меня из мрака в свет. Я вскочил на лошадь и поскакал домой. Мне не терпелось сообщить радостную новость отцу. Нашел я его в кабинете и прямо с порога заявил, что хочу жениться на Эфиджении Ортис. То, что он сказал мне в ответ, разом разрушило наши жизни.
Антонио помолчал, словно ему вдруг стало трудно говорить.
– Мне нельзя было жениться на ней, как сказал отец, потому, что она помолвлена с другим. И кем же оказался этот человек? Ни много ни мало герцог Гиррон. Не стану преувеличивать и говорить, что он и до этого не пользовался благосклонностью членов нашего семейства. Впрочем, к моей любви это отношения не имело. Герцог жил по соседству, к югу от нашего поместья; между нашими землями пролегала граница. И он уже давно, на протяжении нескольких лет, претендовал на один из наших участков земли. Сперва пытался уговорить отца продать эту землю ему, затем, когда тот ответил отказом, хотел просто отобрать, но не получилось. Тут он окончательно впал в ярость, и все наши случайные встречи с ним в городе никак нельзя было назвать приятными. Гиррон был гораздо старше Эфиджении; вдовец с двумя детьми, один из которых был почти ровесником моей любимой. Когда отец сообщил, что герцог собирается жениться на Эфиджении, меня захлестнула волна ревности и ярости. А когда отец добавил, что мой соперник к тому же гораздо богаче нас, что у него полно слуг и придворных, прекрасных лошадей и так далее, что он сможет дать Эфиджении то, о чем я и мечтать не мог, осыпать ее дорогими подарками с головы до пят, я возненавидел его еще сильнее. Отец напомнил также, что подготовка приданого для трех моих сестер окончательно опустошила его карманы и что мне следует поискать себе богатую невесту. “Эфиджения, бесспорно, девушка замечательная, из очень хорошей семьи, но совсем не богата, – заметил он. – Даже если б она не была помолвлена, я бы все равно возражал против вашего брака”. За один день я возродился к жизни и снова умер. Отец не понимал силы и глубины моей любви к Эфиджении, и это лишь добавляло отчаяния. И еще он считал, что меня следует перевести к другому учителю, но я воспротивился и категорически не желал сдаваться.
Хотел, чтоб у меня осталась возможность видеть Эфиджению, встречаться с ней втайне от остальных. Ведь она подарила мне свое сердце. И мысль о предстоящей свадьбе наверняка была ей ненавистна. На следующий день она снова стояла у окна, как всегда. Я подготовился заранее. Написал записку, сунул в скорлупу грецкого ореха. Поднял орех в руке и показал Эфиджении, тогда моя любимая отворила окно, и я бросил ей этот орех. В записке говорилось, что я буду ждать ее в ореховой роще сразу после занятий. Я знал, что следом за мной к дону Гаспару приходит другой ученик, так что он будет занят. Однако ей придется каким-то образом выскользнуть незамеченной, обманув свою дуэнью и слуг. Я написал, что буду ждать ее там каждый день, до тех пор, пока она не придет. Три дня спустя она наконец появилась. Встреча была такой странной – поначалу все казалось мне сном, я не верил своему счастью, не верил, что любимая рядом, что я слышу ее голос. Я поцеловал ей руку, потом опустился на колени и сказал, что готов умереть ради нее. Она сказала, что скоро состоится ее свадьба с герцогом, и разрыдалась. Так мы встречались на протяжении нескольких недель, и каждый день я с нетерпением и трепетом ждал новой встречи. Наконец все это стало просто невыносимым, и мы решили бежать, чтобы обвенчаться тайно.
Антонио горько усмехнулся.
– Только теперь, по зрелом размышлении, я понимаю, что план наш никуда не годился. Я выехал из дома в середине ночи и поскакал к дому Эфиджении, где, как мы заранее договорились, она должна была ждать меня в ореховой роще. Она была там и вся дрожала от холода и страха. Но когда она села на мою лошадь, когда обняла меня сзади обеими руками, я почувствовал себя счастливейшим человеком на свете. Правда, длилось это счастье недолго, лишь несколько часов, которые занял путь до Утрилло, а затем – Памплоны. Я уже не в первый раз останавливался в гостинице Памплоны, правда, прежде – всегда в компании отца. Туда мы и направлялись теперь. Однако я вовсе не был уверен, что все пройдет гладко, не знал, где искать священника, который согласится тайно обвенчать нас. Мы лелеяли надежду, что, если это произойдет, родители примут и простят нас. Но добраться до гостиницы мы так и не успели, нас догнал отец, следом за ним появился и дон Гаспар. Отец заметил мое отсутствие вскоре после того, как я уехал, и сразу же сообразил, в чем кроется причина столь поздней моей прогулки. Наверное, я просто не умел скрывать свои чувства. Он вскочил на лошадь и поскакал к дому Эфиджении, где разбудил ее отца. Тот быстро собрался, и они бросились в погоню. Изо всех сил погоняли лошадей, и им удалось настигнуть нас на дороге в Памплону. Оба, разумеется, были разъярены, у нас же с Эфидженией просто сердца разрывались при мысли о том, что план наш провалился. Эфиджения истерически рыдала, когда дон Гаспар забирал ее. Но на этом несчастья наши не кончились. Проезжая через Утрилло, мы были замечены людьми Гиррона. Вскоре появился и сам герцог, кипя от ярости и требуя сатисфакции. И хотя отец объяснял, что нагнал нас до того, как мы обвенчались, герцог и слышать ничего не желал, продолжал настаивать на дуэли. Я обесчестил его невесту – только и твердил он. И хотя ничего подобного я не делал, предложил сразиться с ним сам, но отец никогда бы этого не допустил. “Он мальчишка, ему всего семнадцать, – сказал отец Гиррону, – а вы фехтовальщик опытный. Вам ничего не стоит заколоть его, и это, безусловно, не украсит вашу репутацию. Уверен, найдется какой-то другой способ получить сатисфакцию”. И отец предложил герцогу те самые земли, которых тот так долго добивался. Но герцог отказался – он желал драться. Вообще этот Гиррон был страшным задирой, то и дело попадал в разные переделки и схватки, ходили слухи, что в них он лишил жизни немало людей. К тому же он обладал невиданным упрямством, и мы очень быстро поняли, что придется ему уступить. Я рванулся было на помощь отцу, но люди герцога меня оттащили. И я стал свидетелем гибели моего дорогого отца. Сперва Гиррон нанес ему удар в живот, затем пронзил обе руки – думаю, он делал все это нарочно медленно, чтобы помучить отца и меня, – а потом убил, вонзив шпагу в горло. Отец лежал на земле, истекая кровью, он не мог даже проститься со мной. Когда он испустил дух, я поднялся и вытащил шпагу из ножен. Люди Гиррона хотели схватить меня снова, но герцог остановил их взмахом руки. “Прошу любить и жаловать, новый виконт! – насмешливо воскликнул он. Затем отер кровь отца со шпаги и развернулся лицом ко мне. – Последний виконт Утрилло-Наваррский, потому как жить ему осталось совсем недолго!” Я знал, что он попытается прикончить меня, но мне было все равно. Отец погиб из-за меня. Эфиджению увезли, и я знал, что больше никогда ее не увижу. Жизнь моя все равно кончена. Но возможно, именно это отсутствие страха и еще все то, чему научил дон Гаспар за последний год, спасли меня от верной гибели. Ибо сражался я как никогда прежде, не боясь ни боли, ни смерти. По лицу было видно, что герцог изумлен, он никак не ожидал такого яростного сопротивления. Каждый его выпад я парировал четко и быстро и сразу отвечал разящим ударом, ранил его раза три, если не больше, оставил глубокий и длинный порез на лице. Затем стал теснить противника и проколол ему обе руки – словом, поступил в точности так же, как он с моим отцом. Тогда герцог испугался не на шутку, да и люди его забеспокоились. Только в тот момент я осознал, что совсем один, что, если даже убью герцога, эти четверо дружно набросятся на меня и постараются отомстить за хозяина. Но Гиррон совершил роковую для себя ошибку. Возможно, просто устал, или же я ранил его серьезнее, чем думал. Как бы там ни было, но он на миг открылся, и я вонзил шпагу прямо ему в грудь. Он рухнул на землю, схватился за сердце и испустил дух в считанные секунды. Люди герцога уже хотели наброситься на меня, но подоспела неожиданная помощь, нашлось несколько человек, которые наблюдали за кровавой дуэлью. Они-то меня и выручили. Один из них был герцог Оссуна, который затем взял меня под свое покровительство. Он видел всю схватку с самого начала, а потому ему не составляло труда выступить в суде свидетелем в мою пользу. Я имел полное право отомстить за отца, так он сказал. Я был несказанно благодарен ему за это и, поскольку в Наварре делать мне было больше нечего, отправился вместе с ним на Сицилию, где он на протяжении нескольких лет занимал пост наместника, а уж затем вместе с ним перебрался в Неаполь. Так я убедился, что любовь, казалось бы прекрасное чувство, может разрушать жизни, убивать людей. Отец погиб из-за моей любви, матушка ненадолго пережила его, скончалась от горя. Эфиджения…
