Алексей Платонович вызвал того самого мальчишку, своего помощника и телохранителя Серегу, и институтского сторожа.
Явился глазастый, смекалистый Серега, вытянулся и приложил руку к белой шапочке медика, которую носил на манер военной пилотки. Пришел сторож-узбек, рассудительный и спокойный.
Стоя в дверях, не переступая порога предоперационной, они выслушали просьбу Алексея Платоновича встретить ленинградский эшелон. Узнали о зеленом опознавательном знаке Нины и что ее с родителями надо доставить на Первомайскую улицу, 19, во флигель Екатерины Кузьминичны. И надо объяснить Нине, как добраться до Института неотложной помощи — хорошо бы сегодня вечером, если будет в силах.
Все это четко повторил Серега, и они отправились на вокзал.
А там, по словам сторожа-узбека, было так: — Стоим. Ждем. Смотрим на столб, где часы. На часы — девять. Поезд нет. На часы — десять. Поезд не идет.
Идет красная шапка — начальник. Хочу спросить, а Серега кричит: «Поезд!» Немножко потом тоже вижу — идет поезд. Подходит… Ай-яй, на платформа четверть поезд не помещается. Вагон за вагон далеко-далеко!
С каждый вагон спускают совсем плохой лестница. Как по такой доска не боится, сходит женщина и держит свой ребенок, сходит старушка?.. Совсем не понимаю. Смотрю: на платформа сто человек, тыща человек. Где поезд кончается — совсем не вижу. Серега немножко на столб залез. Потом — другой места нет — на меня прыгнул, крикнул: «Стой у этот столб!» — и побежал туда, далеко. Если у маленькой змея будут ноги, она скользко так побежит… Получилась правда: зеленая тряпка дал узнать, кто Нина, где Нина. И — встретили. Думал так — приедут, скажу: «Подождите». Зайду к знакомый, попрошу ишак с арба — вещи повезти на квартира. Смотрю, какие привезли вещи, — с базар тащу — больше тяжело.
Думаю, ишак обидится, закричит: «Зачем для такой пустяк меня гоняешь?» Не пошел за ишак. Сами несли на Первомайская улица.
Нина и ее родители впервые увидели типичный ташкентский двор, похожий на переулок с отдельными флигельками по одну и другую сторону и глиняными террасками, увитыми зеленью и мелкими розами. В этом дворе жили четыре сестры Кузьминичны. Три — с мужьями.
Старшая, Екатерина Кузьминична, — одинокая медицинская сестра. Она «только из уважения к такому профессору» оставила себе маленькую каморку и предоставила большую комнату, в одиннадцать метров, с обстановкой, с матрацами и подушками, — целой семье из трех человек.
Не входя в комнату, приезжие посидели на терраске и съели половину дыни, купленной хозяйкой по просьбе Алексея Платоновича. Седая Нинина мама, кажется, впервые с начала войны улыбнулась, глядя на завесу из роз и сквозь розовые переплеты — на высокое чистое небо.
— Ну что ж, попробуем жить, — сказала она и открыла чемодан. — Нина, здесь и твое для бани?
Баня поразила их удобством, отделкой, но больше всего — узбекским способом мытья без мыла, при помощи шерстяного носка.
Наши ленинградцы не могли знать, как этот способ им пригодится, когда исчезнет мыло, станет самым дефицитным в Ташкенте товаром, когда на вес золота, крохотными кусочками, начнут его продавать на базарах, и больше всего, как ничему на свете, Нина будет завидовать мыльной пене в корыте Екатерины Кузьминичны.
Они вернулись из бани освеженными насквозь, смьш гору тяжести. Внесли в комнату чемодан, рюкзачок и кошелку. Разложили вещи в шкафу, после чего шкаф остался просторно-пустым, и начали жить.
Вечером Нина без труда нашла Институт неотложной помощи. Повернув к жилому участку, она увидела у одлого из домов мужчин и женщин в медицинских халатах, а на дорожке между ними и крыльцом — странную пару…
Бог ты мой! Это исхудалый Алексей Платонович торжественно и гордо ведет под руку на призрак похожую, коротко остриженную Варвару Васильевну. Она еле-еле передвигает ноги. Дрожащий шаг, еще шаг — и остановка. Снова два шага — и остановка.
Что произошло? Месяц назад она телеграфировала, что окрепла, начала хозяйничать. Значит, врут все.
Врут — ненавидя, врут — любя…
Нина смотрит на огромные запавшие глаза, удивленные тем, что ноги передвигаются. Она — как воскресшая, еще не уверенная, что воскресла. Зато как в этом уверен тот, кто ее ведет! И как изумлены этим зрелищем те, что пришли… — Нина услышала… — пришли посмотреть, как Коржин поведет на первую прогулку свою покойную жену. Ведь была же в полном смысле слова покойная.
Нина стоит, и мороз пробегает по коже, и она срывается с места, бежит по дорожке и обхватывает за Саню, за себя этих двоих. Они стоят втроем, голова к голове.
Так стоят, что люди тихо расходятся.
Но через какие-то секунды Алексей Платонович гремит:
— Что за дождь пролился на мой халат с безоблачного неба? Мы пройдем еще десять шагов, если наша Нина не возражает.
Ну, значит, жив курилка! Нина никак не ожидала, что после всего-всего Алексей Платонович мог так целиком выжить, так целиком остаться тем же.
Они поднялись на ступеньку крыльца и вошли в дверь с надписью «Не входить!».
В комнате стояла казенного вида мебель: белый медицинский шкафчик, набитый книгами, и письменный стол без уважаемых, обожаемых, высокочтимых часов, — это у окна на террасу. У задней стены — две койки, между ними еще один белый стол, заставленный чем-то и поверх закрытый многослойной марлей.
Варвара Васильевна сама дошла до незастланной койки и, хотя заметно устала, не захотела лечь, села и спросила, как доехали, потом все о Сане, только о Сане.
Нина рассказала о ночном нежданном его появлении, ничего не добавив к тому, что мы уже знаем, кроме слов, что он выглядит крепким и мужественным.
На вопрос:
— Он в самом пекле?
Нина ответила:
— Нет-нет, не на переднем крае, он подальше. — Ответила и подумала, что все врут и она соврала. Потому что ну как же не соврать?!
Мама поверила. Она так болела, что не могла знать о положении Ленинграда и насколько неуместно было слово «подальше». Но отец сидел опустив глаза, затем быстро встал и, представьте, сам вскипятил на электроплитке воду и сам заварил чай. Вероятно, крепкий чай входил в средства излечения.
После того как Варвара Васильевна вошла в калитку высохшей, как дервиш, и потеряла сознание, к ней очень скоро вернулись силы. Она снова стала напоминать себя и начала что-то делать по дому, помогать Ане.
Алексей Платонович не возражал: пожалуйста, в саду и дома можно, а в магазины и на базар — нельзя.
Но Аня — это Аня, с ее вечным: как она устала, как разрывается одна на всех. И мама пошла вместо нее на базар. Частники уже заламывали такую цену, что пришлось стать в длинную, тесную очередь за государственным, как это называлось, мясом.
Из этой тесной очереди она вышла, унося с собой килограмм мяса и на себе сыпнотифозную вошь. Так она заразилась тифом. У нее впервые в жизни повысилась температура, и сразу — до сорока.
Алексей Платонович поместил ее в инфекционную больницу под наблюдение лучшего эпидемиолога, а сам поспешил перебраться в отдельный домик при Институте неотложной помощи.
На девятый день болезни Варенька уже не выходила из забытья.
— Вы же понимаете, дорогой, уважаемый коллега, что это катастрофический случай, что организм совершенно не приспособлен вынести такую температуру, и тут никто не в силах помочь.
Алексей Платонович забрал умирающую Варвару Васильевну из больницы, привез в свой домик и вывесил объявление:
НЕ ВХОДИТЬ!
— Мне очень помогла наш врач Клара Ефимовна. Пока я был занят в Институте, она по многу раз посылала ко мне с информацией моего мальчишку Серегу.
— Но как вам удалось, чем вылечили?
— Средствами, которые считаются недопустимыми, — ядами, убивающими и инфекцию и больную. Весь вопрос в том, кого скорее. Конечно, это риск. Но ничего, кроме риска, не оставалось.
Рассказывал об этом Алексей Платоновпч, провожая Нину домой:
— Во-первых, потому что поздно, а жуликов в Ташкенте оказалось столько, что с наступлением темноты одной прошу не ходить. Во-вторых, потому что надо же взглянуть, как себя чувствуют после такой чуть ли не месячной дороги ваша первая мама Агнесса Львовна и ваш первый папа Константин Семенович.
Пока они дошли до Первомайской, 19, Нина успела узнать о том, что лучший эпидемиолог вчера попросил Алексея Платоновича поделиться с ним и некоторыми врачами больницы теми методами и средствами, благодаря которым удалось вырвать больную из лап уже, можно считать, клинической смерти. Алексей Платонович поделился. Сначала это вызвало полное недоумение, даже шок. Затем средство и дозировка были записаны.
Можно надеяться, что в критических случаях это пригодится. Но дозировку диктует организм и состояние человека. Ее следует то увеличивать, то уменьшать…
