– Нет. У нас в этом семестре появилась новая девушка – Сабирханова. Она с нашей группой почти не общается. Вроде и не плохая, но никак себя не проявила. Зато она контачит с группой ЭПП-1, и особенно с теми двумя отличницами, о которых вы знаете.
– А вот это уже что-то, – преображаюсь я. – Как, говорите, ее фамилия – Сабирханова?
– Да.
– Я ее помню очень смутно. Она ко мне обращалась из-за того, что хотела менеджмент перезачетом поставить. Ей не нужна была ни пятерка, ни четверка – в зачетке у нее все тройки, а количество часов в другом вузе у нее было приличным, поэтому я ей просто нарисовал трояк. Мы обошлись без… ну, вы понимаете.
– Ага, – кивает Саматова.
– Вот… Значит, она общается с теми двумя, да? Это серьезная информация. Ещё есть у вас что-то?
– Пока это всё.
– Ну, ладно. Держите меня в курсе, Элеонора, хорошо?
– Хорошо, Игорь Владиславович. До свидания!
– До свидания!
Саматова покидает аудиторию уже не в таких расстроенных чувствах, как пришла в нее десять минут назад. Да и у меня сейчас настроение улучшилось, и я уже гораздо меньше жалею о двух часах потраченного времени. По большому счету, конечно, ничего пока не изменилось. И вообще, если смотреть на ситуацию глобально, то при справедливости представлений о цикличности развития мироздания у меня после нескольких лет охеренного везения и процветания, несомненно, наступила черная полоса в жизни. Мой личный, вслед за всем цивилизованным миром, финансовый кризис, так как все имевшиеся авуары истрачены на путешествия, половину полученных сейчас денег придется отдать Бочкову, а как получить остальные, я пока не знаю. Методы Эркюля Пуаро в чистом виде я всё-таки применить не могу – просто не имею права заставлять кого-либо отвечать на мои вопросы, поэтому остается одна надежда – на «шпионские штучки». Проще говоря, на то, что кто-то в нужный момент сболтнет мне нечто важное, что и позволит мне локализовать угрозу, то бишь вычислить эти двадцать три гнусные рожи (точнее, двадцать одну, ибо с двумя все ясно). Поскольку старосты уже на первой стадии моего расследования показали себя или посредственно, или просто отвратительно, перспективы раздобыть таким образом нужную мне информацию за необходимое время весьма туманны. Похоже, даже очень похоже на то, что выбираться мне из этой черной полосы предстоит именно так, как и должно быть в соответствии с ее названием: впотьмах и наощупь… Но тем не менее если не верить в лучшее, оно и никогда не наступит, не правда ли?
* * *
…Я выхожу из двести тринадцатой и вижу, как на скамейке напротив сидят две шалавы – иначе не скажешь: встрепанная «химия» по моде конца восьмидесятых на башке у каждой, прозрачные лосины из той же эпохи (хорошо хоть, что не цветные – какие-нибудь зеленые или малиновые), лица уже много повидавших на своем семнадцатилетнем веку – точнее, прочувствовавших собственными задницами и передницами – секушек. Обе они довольно симпатичные и плюс к этому у каждой – качественный макияж. Одна из них, с «платиновым» цветом волос, что-то рассказывает другой, «натуральной блондинке»:
– И он, прикинь, прикАзывает мне, чтобы я сама ему, значит, все сделала.
– Же-есть, б…я! – отвечает «блондинка».
– Да ваще п…дец, я и говорю…
Кажется, этих девиц я уже раньше видел в одной из наших элитных групп, когда заходил с отчетом о работе куратора (то есть себя самого) к Гугенхаймеру, замдекана по воспитательной работе – он у них ведет немецкий. Наши будущие пиарщики – точнее, пиарщицы, судя по всему. Хотя что тут такого – эти две уж точно умеют устанавливать «связи с общественностью» (в основном – мужского пола) как надо.
Глядя на них, мне вспоминаются сразу два анекдота: один про Штирлица (Штирлиц шел по ночному Берлину и увидел у фонаря двух женщин. «Бл…ди», – подумал Штирлиц), а второй – про эволюцию. Анекдот про эволюцию мне нравится больше, и в этот момент мне очень хочется его рассказать какой-нибудь из этих дур с пещерными мозгами и столь же пещерным лексиконом:
– Привет, красотка! Хочешь стать первобытной женщиной?
– Не-а!
– Ну, и оставайся обезьяной!
* * *
Через пятнадцать минут я уже еду на автобусе в сторону остановки имени Великого писателя и вспоминаю про этих двух мокрощёлок: шлюхи шлюхами, конечно, но отжигать с такими можно хорошо. Кстати: надо бы зайти к Гугенхаймеру и лишний раз напомнить ему, что мне сейчас не до кураторских бумажек – пускай он просто напишет в своем отчете, что я всё положенное сдал, причем вовремя. Не хватало только, чтобы на ученом совете упомянули мое имя еще и в контексте халатной работы с подрастающим поколением. Ко второму курсу внимания меньше, чем к первому, так что, надеюсь, Гуген выполнит мою не слишком обременительную просьбу без вопросов.
Петр Иванович Гугенхаймер, или попросту Петя Гугенхаймер (ему меньше тридцати) – личность примечательная. Во-первых, тем, что более нелепого сочетания имени-отчества и фамилии, чем у него, кажется, трудно придумать. Во-вторых, при всей нелепости данного ему от рождения ФИО его фамилия – одна из самых «понтовых» в Волго-Камске, да и, я думаю, что и не только. Студенты ввиду их тотальной безграмотности в области филологии думают, что он немец. Этим юным менеджерам, экономистам, юристам и пиарщикам невдомек, что фамилия Пети – вовсе не немецкая, но сам он, кажется, не имеет ничего против того, чтобы его принимали за чистокровного арийца. Недавно Петр взял в кредит «Мицубиси», за которую, как он доверительно поделился со мной, платит по пятнадцать тысяч в месяц. В общем, для человека, работающего в системе высшего образования без ученой степени, жизнь у него вполне удалась. Но для меня сейчас гораздо важнее всего вышеперечисленного то, что он – большой друг Элеоноры Саматовой, и это может мне помочь в поиске нужных сведений. Выпрашивать под каким-нибудь предлогом список жалобщиков он, конечно, в профком не пойдет, но пригодиться – вполне в состоянии.
Спустя полчаса, собрав всю волю в кулак и стараясь ничем не выдать своего состояния, я вхожу в помещение абонемента технической литературы родного нефте-хима и вижу сидящую у стойки Галу. Любителей чтива, слава Богу, не наблюдается. Мы говорим друг другу «Привет!»; теперь мне еще нужно пройти несколько метров и обогнуть стойку, чтобы мы могли сплестись в объятиях и поцеловаться. По завершении этого обязательного, но приятного и вполне искреннего ритуала, пользуясь тем, что студентов поблизости нет, я сажусь рядом с ней.
– Ты прочитал книги? – ласково интересуется моя Ненаглядная.
– Начал «Часовщика»; дошел до того места, где ему предложили пойти работать в инквизицию. К «Сну Сципиона» пока еще даже не притрагивался.
– Ну-у… Жаль. Я тебе приготовила еще одну вещицу вместо «Сна» – тоже не из наших авторов. Про итальянских оперных кастратов восемнадцатого века – просто обалденно!
– Да? А как называется?
– «Плач к небесам»!
Меня даже передергивает. Только книг с подобными названиями мне сейчас и не хватало! У меня самого, бл…дь, такой «плач к небесам» намечается, что «мама, не горюй!».
– Нет, ты же знаешь – в ситуациях, связанных с риском, я никогда не читаю ничего содержащего двусмысленные заголовки и завершающие фразы. А то получится, как с Наполеоном, который кадетскую тетрадь оборвал на словах «Святая Елена, маленький остров»… – я выразительно смотрю на Галу, напоминая ей, что и в самом деле серьезно отношусь к своему суеверию.
– Ну, ладно – как хочешь. А цены ты узнал?
– Узнал. Могу тебя обрадовать – поступление стоит не сто-тридцать-сто пятьдесят, как я раньше предполагал, а двести.
– Сколько?? – ахает она.
– Двести. Но это через девушку в комиссии. Если через меня, идущего напрямую к человеку, который решает вопросы, – то сто. Так что расслабься – этим летом денег на Германию у тебя хватит.
– Чё, серьезно? – моя Любовь расплывается в улыбке. – Ну, ты меня на самом деле обрадовал!
– Ага. Прямо, как реклама «Он Клиник».
– Какая?
– А, ну да – ты же у нас телевизор не смотришь. Крутили они один ролик: «Лечение геморроя – вы достойны самого лучшего!».
– Пфф! – прыскает Гала. – Ничего так! Но мне, честно говоря, почти такая же реклама с Шарлиз Терон о-очень нравится…
– Я помню. Ты мне уже однажды говорила, что балдеешь от этих слов: «Ведь я этого достойна?!»
– Да… Это плохо?
– Нет. Потому что уж кто-то, а ты этого действительно достойна. Самого лучшего…
Гала обвивает меня руками, и мы снова целуемся, не обращая внимания на то, что нас могут увидеть случайно вошедшие в этот момент студенты.
– Мы с Сережкой, – внезапно говорит мне она, – на днях подвозили одного парня. Всего из себя такого: хорошо одетого, с правильной речью. Он всю дорогу болтал со своим другом, рассказывая, как его банк здорово договорился с каким-то университетом. Смысл был в том, что теперь они получат миллионы под шесть или семь процентов годовых и будут хорошо жить на этом ближайшие несколько лет. Ты не знаешь, о каком университете и о каких это миллионах под семь процентов в наше время могла идти речь?
