– Вы хотите сказать, что ваша семья вас от себя отрежет, если вы не покажете хороших результатов.
– Я хотел сказать то, что сказал.
– Поверю вам на слово.
Я продолжаю занятие, цитирую мемуары Никсона:
«Фактическая правда об Уотергейте вряд ли будет когда-нибудь восстановлена, поскольку каждый из нас был вовлечен в это дело своим путем, и ничьи знания в каждый конкретный момент не повторяли полностью знания кого бы то ни было другого».
Я объясняю, что в те времена, когда разворачивался этот скандал, он был самым крупным примером нечестных приемов и привел к единственной за всю американскую историю отставке президента и официальному обвинению «уотергейтской семерки» (Никсон был назван соучастником заговора, хотя изначально таковым не являлся). Джон Митчелл, Г.Р. Халдеман, Джон Эрлихман и Чарлз Колсон отсидели тюремные сроки, Гордон С. Стракан, Роберт Мардиан и Кеннет Паркинсон за решетку не попали. Среди тех, кто отсидел по уотергейтскому делу, были Е. Говард Хант, Дж. Гордон Лидди, Джеймс Маккорд, Фред Ларю… По привычке, я отклоняюсь от темы, излагая эволюцию специальной расследовательской группы Никсона под кодовым названием «Водопроводчики». Первым ее заданием было проникнуть в офис психиатра, лечившего Дэниела Эллсберга, и набрать материал на этого бывшего сотрудника РЭНД, решившего, что его гражданский долг – организовать утечку бумаг Пентагона. Никсон решил, что эта утечка – «заговор» против его администрации, и хотел Эллсберга дискредитировать. Он приказал своим «водопроводчикам» выдать СМИ все, что найдут, и попытаться «испытать его прессой… чтобы найти течь». Последовавшая попытка взлома была комедией ошибок: взломщики ждали, пока уйдет уборщица, потом дверь оказалась заперта, и им пришлось вламываться в окно. Их было трое: Бернард Бейкер, Фелипе де Диего и Эухенио Мартинес, еще двое стояли на стреме: Е. Говард Хант и Дж. Гордон Лидди. Как ни странно, некоторые из этих «водопроводчиков» были действующими или бывшими сотрудниками ЦРУ, и их путь можно проследить назад до «залива Свиней» и вперед до «Уотергейта».
Боль в глазу убийственная. После занятия захожу в медицинский центр. У них установка для промывания глаза, смонтированная прямо над раковиной. Дежурная «сестра», открывающая краны, напоминает:
– Просто чтобы вы знали: я на самом деле не медсестра, а санитарка, медсестру сократили еще два года назад, когда урезали бюджет, так что ее у нас нет… – Потом она спрашивает: – Вы уверены, что никакой химии в глаз не попало, что роговицу не обожгло?
– Это просто земля была, – говорю я и думаю, что вполне могла быть и химия. Может, в ванной был какой-нибудь освежитель для туалета, и я им сдуру промыл себе глаз.
Не-сестра дает мне какую-то мазь, такую густую, что теперь перед глазами все расплывается.
– Это лубрикант, – говорит она. – На ночь еще положите, и если завтра боль не утихнет, то к врачу.
– Спасибо.
Наполовину ослепший, выхожу на парковку. В ушах еще звучит спокойный голос индийского студента насчет того, что ему отрежут голову. Чертов конверт по-прежнему в машине. Я сажусь и еду к дому Шварца. Открывает его жена. Я отдаю ей конверт:
– Это для Шварца.
– Его нет дома, – отвечает она. – Он на факультетском вечере.
– Возьмите вот это.
Я слегка агрессивно протягиваю ей конверт.
– В этом нет необходимости… – начинает она.
– Я это ему возвращаю, – объясняю я. – И конверт, и его содержимое принадлежат ему.
– А что это?
– Не знаю, я не открывал. Он оставил его у меня в машине.
Она берет конверт со словами:
– С вашей стороны очень мило, что вы его вернули.
Я молча пожимаю плечами.
– А что у вас с глазом?
– Укус паука, – отвечаю я невесть почему.
– Наверное, надо что-нибудь сделать. Нехорошо выглядит.
– Обязательно.
Я поворачиваюсь уходить.
– С нетерпением жду, когда смогу прочесть вашу книгу, – говорит она мне вслед. – Мой муж то и дело о ней вспоминает.
– До свидания, счастливо оставаться, – отвечаю я, не оборачиваясь.
Телефон звонит, когда готовлю себе ужин. Хватаю трубку, думая, что это может быть она – Джулия Никсон Эйзенхауэр.
– Привет! – говорит Нейт. – Пытался тебе позвонить раньше, тебя не было.
– У меня занятия.
– Может, стоило бы сообщение поменять на автоответчике. Там все еще мама.
Я так себя и не заставил его сменить. Не могу стереть Джейн. Но понимаю, каково ему слышать ее голос.
– Завтра новый автоответчик поставлю, – отвечаю я, умалчивая о том, что мне очень нравится слышать произнесенное голосом Джейн небрежное: «Здравствуйте! Нас сейчас нет дома…»
– Я все думаю про того мальчика, с автомобильной аварии, – говорит Нейт. – Мы должны о нем позаботиться.
– Я знаю, тебя заботит его судьба. Поговорю с адвокатом твоего отца, узнаю, что мы можем сделать.
Я и правда рад слышать его голос, но еще меня беспокоит мысль: есть ли у Джорджа режим ожидания на звонки? Если вдруг Джулия Эйзенхауэр позвонит и услышит сигнал «занято»? Я прерываю речь Нейта внезапным вопросом:
– У этого телефона есть режим ожидания?
– А что такое? У тебя гудит? – спрашивает Нейт.
– Не знаю даже.
– Когда есть ожидающий звонок, слышны гудки. И если кто-то записывает разговор, тоже гудки слышны.
– Ты записываешь? – спрашиваю я.
– Нет. Но я знаю об этом, поскольку мы это проходили в курсе «Политические скандалы двадцатого века» – можно было такой выбрать по истории. Если хочешь записать разговор, то сначала надо спросить разрешения, записать разрешение и подтверждение: твой абонент знает, что разговор записывается.
– Интересно. А в каком контексте возник этот вопрос?
– Мы проходили Уотергейт, и я работу писал про тетю Роуз.
– Про кого?
– Роуз Мэри Вудс. Она была секретаршей Никсона.
– Конечно, – говорю я гордо. – Ты же знаешь: Никсон – моя специальность.
– Я знаю. Дети Никсона звали ее «тетя Роуз». Она была ему беззаветно верна, – говорит Нейт. – А меня интересуют вопросы верности, даже если человек, которому преданы, порочен, преступен или вообще какой-то не такой. Еще я изучаю эволюцию «диктабелта» – эта аппаратура появилась в сорок седьмом году вместо «эдифона», а после нее, конечно, был катушечный магнитофон, а потом и еще потом какие-то уже фантастические штуки, в том числе восьмидорожечный магнитофон, у отца до сих пор такой есть – он хранит экземпляр записи живого концерта «Айрон баттерфлай», красная такая, лежит у него в ящике с носками… – Нейт останавливается, явно решив, что сболтнул лишнего. – Как там Тесси?
– Ничего, только понос у нее. Залезла в мусор.
– Это она любит. Ну, пойду я, пожалуй, у меня домашней работы куча.
– Ладно, – отвечаю я. – Спрошу про мальчика, но, ручаюсь, ничего мы до суда сделать не сможем. Это будет выглядеть как попытка повлиять на его исход.
– Я об этом не подумал, – отвечает Нейт. – Я только о мальчике думал.
На следующее утро, раннее и ясное, звонит телефон.
– Простите, что так долго. У меня был напряженный день, – говорит Джулия Никсон Эйзенхауэр.
– Я однажды вашего отца издали видел, – выпаливаю я настолько взволнованный, что даже пот прошибает. – Я был в предвыпускном классе, и нас всех повезли в Вашингтон. Ходили в Белый дом, а ваш отец принимал какого-то почетного гостя иностранного, я его видел издалека, через газон. А потом в Смитсоновский музей, показывали маятник Фуко и флаг из Форт-Генри, который Мэри Янг Пикерсгилл сшила, – тот, что был замечен Фрэнсисом Скоттом Ки и вдохновил его написать «Знамя, усыпанное звездами». Мы ходили на Монетный двор, в Бюро по выписке денежных знаков и в Национальный архив, где Декларация независимости. – Все это ко мне возвращается, захлестывает. Я же не помнил ничего этого, пока не зазвонил телефон, и как будто открылась дверь в какой-то мозговой чулан, и оттуда посыпалось наваленное под потолок. – Я люблю Вашингтон. Когда был моложе, то мечтал вырасти и жить в Вашингтоне, ездить на работу по Индепенденс-авеню, мимо Смитсоновского института, в Капитолий Соединенных Штатов…
– Боже мой, – говорит она, когда я останавливаюсь дыхание перевести, – вы истинный патриот.
– Спасибо, – отвечаю я. – С вами говорить – это волнующее переживание.
– Не знаю, насколько вы в курсе всех событий, – говорит она, – так что простите, если скажу то, что вы уже знаете. С две тысячи седьмого года библиотека вошла в федеральную систему президентских библиотек. До того это была частная библиотека, содержащая пред– и постпрезидентские материалы моего отца.
– Если мне не изменяет память, – начинаю я, изо всех сил подбирая слова, – по ее поводу были какие-то семейные трения.
Она молчит пару секунд, потом продолжает:
– Перевод в подчинение администрации архивов и записей США навел нас на мысль о реорганизации. Перехожу прямо к делу: мы нашли в ящиках материалы, которые содержались отдельно.
