Годовщина
Перед гранитной стелою стою,
Где высечена надпись о тебе.
Где ты сейчас — в аду или в раю?
И что теперь я знаю о тебе?
Сейчас ты за таинственной чертой,
Которую живым не пересечь,
Где нынче вечно-тягостный покой
И не звучит ни музыка, ни речь.
Уж ровно год, как над тобой — трава,
Но я, как прежде, верить не хочу.
Прошу, скажи, ты слышишь ли слова,
Что я тебе в отчаянье шепчу?!
Стою, как возле Вечного огня.
Уж ровно год нас мука развела.
Как ты его, Рябинка, провела
Там, в холоде и мраке, без меня?
Но я приду и вновь приму, любя,
То, что когда-то было мне дано,
Ведь все, что там осталось от тебя,
Другим уже не нужно все равно.
А ждать нетрудно. В это верю я,
Какой там год суровый ни придет —
С тобой там мама рядышком моя,
Она всегда прикроет, сбережет…
Нам вроде даже в числах повезло,
Ведь что ни говори, а именины.
Апрель. Двадцать девятое число.
Сегодня именинницы Галины.
Ты нынче там, в холодной тишине.
И не помочь, хоть бейся, хоть кричи!
А как ты птиц любила по весне
И яркие рассветные лучи!
На даче, в нашем сказочном раю,
По-прежнему под шумный перезвон
Они все прилетают на балкон
И ждут хозяйку добрую свою.
Перед гранитной стелою стою,
Прости мне все, как я тебе прощу.
Где ты сейчас — в аду или в раю?
А впрочем, я надежды не таю,
Мы встретимся. Я всюду отыщу!
Галине Валентиновне Асадовой
Сквозь звездный звон, сквозь истины
и ложь,
Сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь
Мне кажется, что ты еще придешь
И тихо-тихо постучишься в дверь…
На нашем, на знакомом этаже,
Где ты навек впечаталась в рассвет,
Где ты живешь и не живешь уже
И где, как песня, ты и есть, и нет…
А то вдруг мниться начинает мне,
Что телефон однажды позвонит,
И голос твой, как в нереальном сне,
Встряхнув, всю душу разом опалит!
И если ты вдруг вступишь на порог,
Клянусь, что ты любою можешь быть!
Я жду! Ни саван, ни суровый рок
И никакой ни ужас и ни шок
Меня уже не смогут устрашить.
Да есть ли в жизни что-нибудь страшней
И что-нибудь чудовищнее в мире,
Чем средь знакомых книжек и вещей,
Застыв душой, без близких и друзей,
Бродить ночами по пустой квартире?!
Но самая мучительная тень
Легла на целый мир без сожаленья
В тот календарный первый летний день,
В тот памятный — день твоего рожденья…
Да, в этот день, ты помнишь, каждый год
В застолье шумном с искренней любовью
Твой самый-самый преданный народ
Пил вдохновенно за твое здоровье.
И вдруг — обрыв! Как ужас! Как провал!
И ты уже — иная, неземная…
Как я сумел? Как выжил? Устоял?
Я и теперь никак не понимаю!!!
И мог ли я представить хоть на миг,
Что будет он безудержно-жестоким,
Твой день. Холодным, жутко-одиноким,
Почти как ужас, как безмолвный крик!
Что вместо тостов, праздника и счастья,
Где все добры, хмельны и хороши,
Холодное дождливое ненастье…
И в доме тихо-тихо… Ни души.
И все, кто поздравляли и шутили,
Бурля, как полноводная река,
Вдруг как бы растворились, позабыли,
Ни звука… Ни визита… Ни звонка…
Однако было все же исключенье:
Звонок. Приятель. Сквозь холодный мрак
Нет, не зашел, а вспомнил о рожденье
И — с облегченьем — трубку на рычаг.
И снова мрак когтит, как злая птица,
А боль — не шевельнуться… Не вздохнуть!
И чем шагами мерить эту жуть,
Уж лучше б сразу к черту провалиться.
Луна, как бы шагнув из-за угла,
Глядит сквозь стекла с невеселой думкой,
Как человек, ссутулясь у стола,
Дрожа губами, чокается с рюмкой.
Да, было так. Хоть вой, хоть не дыши!
Твой образ… без телесности и речи…
И никого: ни звука, ни души…
Лишь ты, да я, да боль нечеловечья.
И снова дождь колючею стеной,
Как будто бы безжалостно штрихуя
Все, чем живу я в мире, что люблю я,
И все, что было исстари со мной.
Ты помнишь ли: в былом — за залом зал!
Аншлаги! Мир, заваленный цветами!
А в центре — мы! И счастье рядом с нами,
И бьющий ввысь восторженный накал!
А что еще? Да все на свете было!
Мы бурно жили, споря и любя…
И все ж признайся, ты меня любила
Не так, как я — стосердно и стокрыло,
Не так, как я — без памяти — тебя!
Но вот и ночь и грозовая дрожь
Ушли, у грома растворяясь в пасти,
Смешав в клубок и истину, и ложь,
Победы, боль, страдания и счастье.
А, впрочем, что я, право, говорю?
Куда к чертям исчезнут эти муки?!
Твой голос… и лицо твое… и руки!
Стократ горя, я век не отгорю.
И пусть летят за днями дни вослед,
Им не избыть того, что вечно живо —
Всех тридцать шесть невероятных лет
Мучительно и яростно-счастливых!
Когда в ночи позванивает дождь,
Сквозь песни встреч и сквозь ветра потерь
Мне кажется, что ты еще придешь
И тихо-тихо постучишься в дверь…
Не знаю, что разрушим, что найдем,
И что прощу, и что я не прощу,
Но знаю, что назад не отпущу!
Иль вместе здесь. Или — туда вдвоем.
Но Мефистофель в стенке за стеклом
Как будто ожил в облике чугунном
И, глянув вниз темно и многодумно,
Чуть усмехнулся тонкогубым ртом:
«Пойми, коль чудо даже и случится,
Я все ж скажу, печали не тая,
Что если в дверь она и постучится,
То кто, скажи мне, сможет поручиться,
Что дверь та будет именно твоя?..»
Марк Лисянский — советский поэт, автор целого ряда поэтических сборников. Песни на стихи Лисянского в 60—70-е годы часто звучали с эстрады, исполнялись по радио.
