— Есть еще один человек, — сказала Вера. — Ты забыла о том мужике, у которого она легально жила в самом начале.
— Боб Тернер? — Эта мысль не приходила мне в голову, но теперь, когда Вера ее высказала, я вспомнила толстый коричневый конверт, голову, высунутую из окна, и съежившегося отца. — Прошло больше двух лет. Это не он.
— Ой ли? — язвительно заметила Вера.
— Ты хочешь сказать, она продолжала встречаться с ним даже после свадьбы?
— И что в этом удивительного?
— Не верится.
— А чего от нее еще можно ожидать? По-моему, они друг друга стоят. Хотя, — Вера задумалась, — она, конечно, довольно привлекательна — как шлюха. Но одно дело спать с такой бабой, и совсем другое — на ней жениться.
— Дубов же на ней женился. А он, по-моему, мужчина порядочный. Дубов до сих пор ее любит. И мне кажется, в глубине души она тоже его любит: как только узнала, что он здесь, моментально примчалась.
— Но при этом бросила его ради папы.
— Западная жизнь полна соблазнов.
— А теперь она решила снова втереться к папе в доверие, придумав эту чушь насчет ребенка, — папа ведь одержим идеей завести сына.
— Но представь: бросить любовь всей своей жизни ради папы, а потом узнать, что никакой он не богач. И может ей предложить лишь британский паспорт — да и тот оплатит Боб Тернер. Неужели тебе нисколечки ее не жаль?
Вера минуту помолчала:
— Не могу сказать. Особенно после того случая с диктофоном. А тебе что, жаль?
— Иногда.
— Но ведь она тоже нас жалеет, Надя. Считает нас уродливыми дурищами, притом плоскогрудыми.
— Не могу понять, что в ней нашел Дубов. Он кажется таким… проницательным. Как будто видит ее насквозь.
— Все дело в ее буферах. Все мужики одинаковы, — вздохнула Вера. — Заметила, как Лысый Эд за ней бегает? Стыд и позор!
— А ты видела машину Лысого Эда? Видела, как глазели на нее папа с Дубовым?
— И Майк тоже.
После ухода Валентины Лысый Эд выскочил во двор, жалобно хныча: «Вэл! Вэл!» — но она даже не оглянулась. Грохнула дверцей и укатила на «ладе», оставив за собой клубящееся облако едкого сизого выхлопа. Лысый Эд всплеснул руками и побежал за ней по дороге. Потом прыгнул в свою машину, припаркованную на обочине, — американский «кадиллак» 50-х годов с откидным верхом, светло-зеленый, с декоративными «плавниками» и избытком хрома, — и рванул за ней по деревне. Отец, Майк, Дубов и Эрик Пайк стояли у окна и пристально смотрели ему вслед. Потом все принялись за пиво, которое я привезла. Примерно час спустя Эрик Пайк тоже ушел. После этого достали сливянку.
— Вера, по-твоему, папа не мог быть отцом? Известны случаи, когда мужчины его возраста зачинали детей. Он и сам об этом вначале говорил.
— Глупости, Надя. Ты только глянь на него. К тому же он сам поднял вопрос о неосуществлении брачных отношений. По-моему, наиболее вероятный кандидат — Лысый Эд. Только представь себе — иметь родственника по прозвищу Лысый Эд!
— Надеюсь, у него есть и другое имя. Во всяком случае, если папа с ней разведется, мы родственниками не будем.
— Если разведется!
— Ты полагаешь, он может еще передумать?
— Уверена. Особенно, если убедит себя в том, что ребенок — мальчик. Зачатый с помощью орального секса. Или в результате какого-нибудь платонического обмена мыслями.
— Ну, не может же он быть таким идиотом.
— Еще как может, — возразила Вера. — Погляди на его послужной список.
Мы довольно захихикали — такие близкие и в то же время далекие: я лежала прямо над сестрой, но в темноте. В детстве мы любили подтрунивать над родителями.
Наверное, было часа три ночи. В соседней комнате перестали бубнить. Меня даже начало клонить в сон. Темнота уютно обволакивала. Мы были так близки, что слышали дыхание друг друга, однако на лицах, словно в исповедальне, лежали тени — не различить ни осуждения, ни стыда. Я знала, что другого такого шанса может больше не представиться.
— Папа сказал, что в лагере Драхензее с тобой что-то произошло. Что-то связанное с сигаретами. Помнишь?
— Конечно, помню. — Я ждала продолжения, и через некоторое время Вера сказала:
— О некоторых вещах лучше не знать, Надя.
— Знаю. Но все равно расскажи.
Трудовой лагерь Драхензее был огромным, уродливым, хаотичным и суровым местом. Люди, угнанные для принудительных работ из Польши, Украины и Белоруссии и призванные наращивать германскую военную мощь, коммунисты и профсоюзные деятели, присланные из Нидерландов «для перевоспитания», цыгане, гомосексуалисты, преступники и евреи, стоявшие на полпути к смерти, пациенты сумасшедших домов и пленные борцы Сопротивления — все они жили бок о бок в низких бетонных завшивленных бараках. В подобных местах единственным законом был страх. И власть страха укреплялась на всех уровнях: в каждом сообществе и подсообществе имелась своя иерархия страха.
Так, среди детей работников главой иерархии стал тощий, хитроватый паренек по прозвищу Кишка. Наверное, ему было лет шестнадцать, но он казался худощавым для своего возраста — возможно, из-за голодного детства, а может, также из-за дурной привычки: Кишка выкуривал по сорок сигарет в день.
Несмотря на маленький рост, Кишка сколотил вокруг себя группу из ребят повыше, готовых исполнять все его приказания: среди них был его дружок — тупой мальчуган по фамилии Ваненко, два высоченных, недалеких молдавских парня и опасная девчонка Лена с безумным взглядом, у которой всегда было вдоволь сигарет — поговаривали, что она спит с охранниками. Чтобы Кишке и его банде хватало табака, другие дети облагались «данью» — иными словами, они должны были воровать сигареты у родителей и отдавать их Кишке, который распределял их среди членов своей банды. Тех же, кому не удавалось раздобыть курево, наказывали.
Из всей лагерной детворы одна лишь робкая, тихая, как мышонок, малютка Вера никогда не платила сигаретного налога. Как можно было это допустить? Вера убеждала, что ее родители не курят и обменивают свои сигареты на еду и одежду.
— Тогда ты должна украсть их у кого-то другого, — сказал Кишка.
Ваненко и молдаване ухмыльнулись. Лена подмигнула.
Вера была в растерянности. Где взять сигареты? Она прокралась в бараки, когда там никого не было, и стала рыться в жалких пожитках, сложенных под кроватями. Но кто-то поймал ее и оттаскал за уши. Онемев от страха в ожидании побоев, стояла она в углу двора, подыскивая, где можно спрятаться, хоть, конечно, знала, что, где ни спрячься, все равно ее найдут. Потом она заметила куртку, висевшую на гвозде возле двери. Это была куртка охранника — сам он стоял аж возле внешнего забора и, глядя в другую сторону, курил сигарету. Проворная, словно кошка, Вера сунула руку в карман куртки и нашла там почти полную пачку сигарет. Она спрятала ее в рукаве платья.
Позже, когда за ней пришел Кишка, она отдала пачку. Тот был в восторге. В армейских сигаретах табак был гораздо лучше той дряни, которую скупо выдавали работникам.
Если бы Вера взяла одну-две сигареты, ничего бы, возможно, не случилось. Но охранник, конечно, заметил пропажу целой пачки. Он расхаживал по двору с плеткой в руках и приставал ко всем детям по очереди. Из-за отсутствия курева он стал раздражительным. Кто-нибудь видел вора? Кто-то должен знать. Если они не сознаются, весь блок будет наказан. Родители тоже. Никому не видать пощады. Он пробормотал что-то об Исправительном блоке, откуда мало кто возвращался живым. Дети о нем тоже слыхали и страшно перепугались.
В Веру ткнул пальцем сам Кишка.
— Пожалей, начальник, — залепетал малец, весь съежившись, когда охранник схватил его за ухо, — это она — вон та, тощая, — стащила и раздала всем детям.
Он показал на малютку Веру, молча сидевшую у двери одного из бараков.
— Ты?
Охранник схватил малютку за шкирку. Ей не хватило духу отпираться. Она расплакалась. Он затащил ее в караульное помещение и запер на замок.
Вернувшись с завода и не найдя Веры, мама отправилась на ее поиски. Кто-то подсказал ей, куда заглянуть.
— Ваша дочь — гадкая маленькая воровка, — сказал охранник. — Ее нужно проучить.
— Нет, — взмолилась мама на своем ломаном немецком, — она не ведала, что творит. Ее подговорили старшие ребята. Зачем ей сигареты? Неужели вы не видите — она просто глупая малышка.
— Глупая, согласен, но мне нужны мои сигареты, — сказал охранник. Он был высокий, моложе мамы, и говорил медленно. — Вы должны отдать мне свои.
— Извините, но у меня нет. Я их обменяла. Понимаете, я не курю. На будущей неделе, когда нам заплатят, можете забрать все.
— При чем здесь будущая неделя? На будущей неделе положение изменится. — Охранник начал стегать их плетью по ногам. Его лицо и уши зарделись. — Вы, украинцы, неблагодарные свиньи. Мы спасли вас от коммунистов. Привезли в свою страну, кормим вас, даем вам работу. А вы только и думаете, как бы нас обокрасть. Что ж, вы хотите получить урок? Для таких подонков, как вы, у нас есть Исправительный блок. Слыхали о Блоке Ф? И как заботливо мы там за вами ухаживаем? Скоро сами обо всем узнаете.
