— При чем здесь будущая неделя? На будущей неделе положение изменится. — Охранник начал стегать их плетью по ногам. Его лицо и уши зарделись. — Вы, украинцы, неблагодарные свиньи. Мы спасли вас от коммунистов. Привезли в свою страну, кормим вас, даем вам работу. А вы только и думаете, как бы нас обокрасть. Что ж, вы хотите получить урок? Для таких подонков, как вы, у нас есть Исправительный блок. Слыхали о Блоке Ф? И как заботливо мы там за вами ухаживаем? Скоро сами обо всем узнаете.
До всех доходили слухи об Исправительном блоке — ряде из сорока восьми очень тесных бетонных карцеров без окон. Эти карцеры находились в стороне от исправительно-трудового лагеря — наполовину зарытые в землю и напоминавшие вертикальные гробы. Зимой мучения усугублялись из-за дождя и холода, а летом — от обезвоживания. Кое-кто видел, как через десять, двадцать или тридцать дней оттуда вытаскивали обезумевших, худых как скелеты людей. Говорили, что тех, кто просидел дольше, живыми уже не извлекали.
— Нет, — умоляла мама. — Сжальтесь!
Она схватила Веру и спрятала в складках юбки. Они прижались к стенке. Охранник подходил все ближе и ближе — над ними нависало его лицо. На подбородке блестела тонкая, мягкая, светлая щетина. Наверное, ему было лет двадцать с чем-то.
— Вы такой приятный молодой человек, — упрашивала мама, запинаясь на трудных немецких словах. В ее глазах стояли слезы. — Прошу вас, сжальтесь над нами, молодой человек.
— Хорошо, мы сжалимся. Не станем разлучать вас с ребенком. — Когда он быстро заговорил, пьянея от собственной власти, у него изо рта, где торчали кривые зубы, полетели брызги слюны. — Ты пойдешь вместе с ней, подоночья мать.
— Зачем вы это делаете? Разве у вас нет сестры? Нет матери?
— Зачем ты говоришь о моей матери? Моя мать — добрая немка. — Он минуту помолчал, сморгнул, но сила возбуждения была слишком велика или же его подвело воображение. — Мы научим тебя воспитывать детей так, чтобы они не воровали. Мы вас перевоспитаем. И твоего подоночьего мужа тоже, если он у тебя есть. Вас всех исправят.
Все кругом было окутано тьмой. Потом с нижней койки до меня донеслось тихое хныканье. Я лежала неподвижно, пытаясь понять, что это, поскольку никогда не слышала ничего подобного — отказывалась слышать этот звук, никогда не допускала его возможность. Старшая Сеструха плакала.
Когда-нибудь я еще расспрошу Веру об Исправительном блоке, но сейчас не время. Или, может, сестра права: возможно, о некоторых вещах лучше не знать — ведь потом о них никогда уже не забудешь. Отец с матерью никогда не рассказывали мне об Исправительном блоке, и я выросла, не догадываясь о том мраке, что таится на дне человеческой души.
Как они прожили остаток жизни с этой ужасной тайной, похороненной в их сердцах? Как могли выращивать овощи, ремонтировать мотоциклы, отправлять нас в школу и волноваться о результатах экзаменов?
Но им это удалось.
27
ИСТОЧНИК ДЕШЕВОЙ РАБОЧЕЙ СИЛЫ
— Папа, прошу тебя, прояви благоразумие, — сказала Старшая Сеструха, с грохотом поставив на стол кувшин с молоком. — Ты не можешь быть отцом ребенка. Почему она, по-твоему, убежала, когда я предложила пройти тест на отцовство?
— Вера, ты всегда була диктатором и сувала нос не в свои дила, — ответил отец, залив воздушную пшеницу жирными молочными вершками и засыпав ее целой грудой сахара. — Отстань од меня. Вертайся назад у Лондон. Пожалуста! — Руки у него тряслись, но он все равно пытался набить себе рот, потом закашлялся, и зерна, словно снаряды, полетели через весь стол.
— Попробуй хоть раз в жизни вести себя как взрослый. Где твои мозги? Ты — не отец ребенка, ты сам — ребенок. Посмотри на себя — ты же стал совершенно инфантильным!
— Инхвантилизьм — детска болезнь! Ха-ха-ха! — Он стукнул ложкой по столу. — Вера, з каждым днем ты усе бильше похожа на Ленина.
— Тест на отцовство — это хорошая идея, — ловко ввернула я. — Ведь ты узнаешь не только то, являешься ли отцом, но и мальчик это или девочка.
— Ага, — он аж перестал кашлять. — Хороша идея. Хлопчик чи девочка. Гарна идея.
Вера посмотрела на меня с благодарностью.
Станислав и Дубов были во дворе — отец с сыном переживали душевное единение под открытым капотом «роллс-ройса». Майк все еще спал в гостиной — правда, свалился с канапе на пол. Вера, отец и я завтракали в задней комнате, служившей теперь папе одновременно столовой и спальней. Сквозь пыльные окна струились косые солнечные лучи. Отец был в ночной рубашке — странном самодельном одеянии, сшитом из старой клетчатой рубашки «вайелла», которую он удлинил с помощью нескольких лоскутков пестрого фланелета, грубо пристеганных к поле черными нитками для пуговиц и стянутых спереди коричневыми шнурками от ботинок. Ворот был расстегнут, и когда отец говорил, в глаза бросалась его давно зажившая рана, ощетиненная седыми волосками.
— Но… — он осторожно перевел взгляд с меня на Веру, потом снова на меня, — …тест на отцовсьтво возможен токо после рождения ребенка. А тогда и так буде ясно, хлопчик или девочка без усякого теста.
— Да нет, тест на отцовство можно сделать еще до рождения ребенка. Inutero16 — Вера глянула мельком на меня. — Мы с Надей заплатим.
— Гм-м. — Он по-прежнему смотрел подозрительно, словно опасаясь, что мы хотим его обмануть. (Если б мы только могли!)
В этот момент загремел почтовый ящик. Принесли утреннюю почту. Среди груды приглашений открыть кредитную карточку, удивительных предложений целебных и косметических препаратов, обещаний сказочных призов, которые можно выиграть и которые уже выиграны, осталось их только забрать (папа: «От везе — таки призы повыигрувала!»), — и все это адресовалось Валентине, — мы обнаружили письмо к отцу от мисс Картер. Адвокат напоминала, что слушание о разводе состоится через две недели, и пересылала предложение Валентининого юриста: они обещали не оспаривать право на развод и не заявлять дальнейших требований на отцовскую собственность, если будет произведен полный и окончательный расчет в размере 20 000 фунтов стерлингов.
— Двадцать тысяч! — воскликнула Вера. — Да это ж грабеж!
— В любом случае, папа, такой суммы у тебя нет. Вот и весь сказ.
— Гм-м, — сказал папа. — Може, если я продам дом и перейду у дом престарелых…
— Нет! — в один голос выкрикнули мы с Верой.
— Или, може, вы, Надя и Вера, удвох поможете старому дурню…
Требование не на шутку его встревожило.
— Нет! Нет!
— Но если дело дойдет до суда… — я думала вслух, — какое он вынесет решение?
— Ну конечно, они могут отсудить половину имущества, — ответила миссис Эксперт-по-разводам, — если папа — отец ребенка. Если же нет, надеюсь, они не получат практически ничего.
— Разве ты не понимаешь, папа? Поэтому она и просит об уплате сейчас. Просто она знает, что ребенок — не твой и ей ничего не отсудят.
— Гм-м.
— Хитрый фокус, — сказала миссис Эксперт-по-разводам.
— Гм-м.
— У меня есть идея, папа, — сказала я, успокаивая, и долила чая в его чашку. — Давай позвоним Лоре Картер и скажем, что готовы произвести полный и окончательный расчет в размере 20 000 фунтов стерлингов при условии, что Валентина пройдет тест на отцовство (за наш счет, разумеется) и будет установлено, что ребенок — твой.
— Вот это будет по-честному, — подхватила миссис Эксперт-по-разводам.
— Вот это будет по-честному, Николай, — сказал Майк. Он проснулся и стоял теперь в дверях, обеими руками разминая виски. — Чаю не осталось? Что-то меня сушит.
Отец глянул на Майка, который ему подмигнул, подбадривая и кивая.
— Гм-м. Добре, — сдался отец, слегка пожав плечами.
— Это будет по-честному? — переспросила по телефону мисс Картер. — Но… вы уверены?..
Я посмотрела на отца, который, сосредоточенно хмуря лоб, попивал чаек: пестрая пола его удлиненной ночной рубашки едва прикрывала распухшие от артрита колени, костлявые бедра, а вверху… Я боялась даже представить.
— Да, абсолютно уверена.
Станислав показал Дубову дорогу к Валентине. Однажды утром они вместе уехали на «роллс-ройсе».
Дубов вернулся после обеда — один. Лицо угрюмое.
— Ну расскажите, де она живе? — спросила я по-украински.
Он беспомощно развел руками:
— Звиняйте, не можу. Ето секрет.
— Но… нам нужно знать. Папе нужно знать.
— Она дуже боиться вас, Надя и Вера.
— Боится нас? — Я рассмеялась. — Неужели мы такие страшные?
Дубов дипломатично улыбнулся:
— Она боиться, шо ее вышлють в Украину.
— Неужели в Украине так страшно?
Дубов минуту подумал. Его темные брови насупились:
— Сичас да, страшно. Сичас наша любима батькивщина у лапах преступников и бандитов.
