Но я все же пошел — за нарзаном или за вином? — шел, качался. По-видимому я, слегка пьян, с некоей минуты забылся и был уверен, что я в родной общаге. Отсюда и тревожившие меня неожиданности, вроде стен коридора и красоты ковровой дорожки под ногами: я удивился! Эти изящно и так ровно пронумерованные двери. Этот ровный в нитку ковер. Я шел и втягивал ноздрями воздух безжизненных (за дверьми) кв метров. Шел, покачиваясь, с четырьми бутылками вина на груди.
Явление женщины тем временем, кажется, откладывалось (или подготавливалось?). Мы продолжали восседать за столом, а бизнесмену стало жарко, он извинился, пошел принять душ, и теперь тощий телохранитель у нас на глазах делал ему классный массаж. Дулов лежал на животе. Мы видели на теле два шрама, оба пулевые.
Телохран — скуластый волгарь; жлоб, с мелкими проницательными глазками. С ним (неброским, но несомненно свирепым) у меня полчаса как произошла маленькая стычка. Вдвоем мы спустились за ящиком нарзана — телохранитель на кривоватых ногах шагал, как пьяненький, почему я и посоветовал ему (шутка) переключиться с крепкого на нарзан, шефу дешевле. Телохран промолчал. Хмыкнул. Я думаю, он опять взревновал. На обратном пути, как только вошли в лифт, а лифт медлителен, и кроме нас, двоих, никого — телохранитель вынул из кармана пистолет, маленький и тоже неброский с виду, чем-то похожий на него самого. И ткнул им чувствительно мне в живот. В сплетение.
— Могу заставить лизать яйца. И будешь лизать. Как миленький, понял?..
Я замер. Но ведь не взорвался. Я вовсе не горяч и не вспыльчив.
Онемев в первую секунду, я сумел смолчать и во вторую. Пропустил мимо. А причина в том, что мое «я» не было им задето (дурачок мог точно так же угрожать любому-всякому, не различая). Вот именно: пистолетом в живот он тыкал не меня, а просто-напросто того, кто рядом. Безымянно. Я и не обиделся.
Я и отыгрался столь же безымянно. Когда (на этаже) выходили из лифта, я поднял ящик с позвенькивающими бутылками и дал ему держать, руки его заняты. С силой (в ответ) я ткнул большим пальцем ему тоже в сплетение. Все равно, что ткнуть в стиральную доску. А все-таки он, профи, екнул, несмотря на бугры мышц. Все-таки издал болезненный звук. Но какова реакция!.. Он успел и ящик поставить на пол лифта (не разбив бутылки, даже не громыхнув ими), и ухватить меня за рукав. Держал меня, когда двери лифта закрывались. Я уже не мешкал — выскользнул. Выскочил. Лишь правой рукой, пониже локтя, я задел до крови о дверную закраину лифта. Но это уже все. Точка. И телохран счеты сводить за мной не поспешил; он даже не дернулся вслед. Возможно, счел, что мы поквитались. На людях (на виду всех) он опять был тих и профессионален. Он поднял ящик с нарзаном и поволок в номер. Мы шли рядом.
Переодевшийся в свежую белую рубашку послемассажный Дулов (он завершил туалет, сменив и брюки, для чего скрылся на минуту в ванную) повеселел — теперь и он захотел выкурить хорошую сигарету. Медлительный окающий купчик. Уже все было узнаваемо. Щурил глаза.
Портрет, думал я. С прищуром. Портрет в раме... Я видел его вблизи, до самых мелких черточек лица, — видел его также поодаль — я осматривал бизнесмена Дулова, как изображенного в рост. Как в зале, где искусство. Исподтишка (снисходительный интеллектуал) я вглядывался, пытаясь проникнуть в его духовную начинку: в его столь стремительное развитие в тип. (Старый типаж нового кроя. Мы все будем от него зависеть, неужели?..)
А портрет ожил: портрет пошевелил рукой. Господин Дулов, как стало понятно, хотел курить, но сначала ему хотелось выйти на балкон. Он потому и стоял в рост — стоял в раме балкона. Махнув мне рукой, вдруг улыбнулся. Портрет меня звал.
С сигаретой в руке (курим на воздухе) Дулов вышел на балкон, я за ним. Воздух был свеж. Облокотясь на перила, господин Дулов смотрел вниз — там шумела Тверская. Троллейбусы. Машины. Люди.
Стряхнув столбик пепла вниз, Дулов негромко произнес:
— Вряд ли вы нам подойдете. Вы уже староваты.
Его речь — когда один на один — не рядилась в простецки купеческую. Речь оказалась вполне интеллигентной:
— ... Нет, нет. Я ведь не сказал — старик. Но староваты. Извините.
Вполне-вполне интеллигентной оказалась его речь. (После оканья. После столь долгого молчания с умным прищуром.)
— Говорю вам прямо. Как думаю.
— Понимаю, — сказал я. Я улыбался.
Он продолжал, легко поведя рукой в сторону (в сторону улицы и толпы):
— Честность — это немало. Но сумеете ли вы защитить?.. Владеете ли вы каратэ? занимались боксом?
Я покачал головой: нет.
— Стрелять, скажем?.. Я мог бы дать оружие.
Я опять покачал головой: нет. Ничего кроме, только честность.
— Так я и думал, — заключил он.
Мы вернулись в номер — к столу. Если поразмыслить, я и точно не сумел бы защитить от набегов его дачу или там гараж с дорогими машинами. Общага как раз по мне и мое — это как хижина; я не смогу охранять небоскребы.
Протянув в мою сторону стопку с водкой, Дулов предложил чокнуться и на этом покончить о серьезном.
— Да-а, — сказал я с улыбкой. — Мое место в общежитии. Мой верх.
— Если бы знать верх! — произнес он задумчиво и опять же мягко, интеллигентно.
Мы еще раз чокнулись, выпили. Водка вкусна, водка была великолепная и хорошо охлажденная. И рыбу тоже заново поднесли. Разве я мог быть обижен?
Высоколобый Толя все слышал, хотя он и оставался за столом (за рыбой) на протяжении нашего с Дуловым разговора на балконе. Если не слышал — значит, он отлично угадывал, что угадывать ему было должно.
Минутой позже Толя подсел сбоку и сказал мне вполне дружелюбно.
— Не спеши. Поешь. Выпей как следует. И иди на ... — лады?
Матерное слово не обожгло. Оно было на месте. Оно было по делу. Я кивнул.
Наше вымирающее поколение (литературное, как скажет после Ловянников) было и, вероятно, уже останется патриотами именно что романтической измены, романтического, если угодно, разврата, где как у мужчины, так и у женщины сначала и прежде всего остро возникшее взаимное желание. А уж после — встреча в какой-то удачный час на скромной квартире приятеля. (Ключи как удача. Ключи выпрашиваются и бережно, золотой инструмент Буратино, хранятся в кармане. Или в сумочке.) Но так получилось, что наш милый и уже едва-едва не старинный жанр стал для нас почему-то вял, прозаичен, сколько-то уже и скучноват (как скучновата при повторах квартира приятеля), в то время как куда более старинная, древнейшая любовь за деньги, за хруст купюр для нас сделалась необычна и нова — парадокс?
Оплаченная и к тому же заказная (к конкретному часу) любовь то ли нас сердит и злит, то ли слишком тревожит воображение — вот она-то и удивительна нам как запрет и как соблазн, а для иных как табу и как тайна. И ведь не на экране и не из-под полы, а в обычной газетенке, сегодня и сейчас, бери не хочу!.. Газетенка как бы взлетала, вся легкая, вспархивала над столом — шла из рук в руки. Двумя страницами, два крыла, целым своим разворотом газета состояла из калейдоскопа подобных объявлений. Из предложений, пестрых и сорных, но с ароматом (с горьким дымком) этой древней дешевенькой тайны. Среди них обведенное наугад синим карандашом: элегантная женщина проведет вечер с состоятельным мужчиной, номер телефона, без имени, позвони, дорогой.
Мы только похихикивали, а рыжебородый мальчишка тридцати лет, один из нас, спеша для Дулова, уже снял трубку и ковырялся в мелких цифрах. Все для него: мы пили питье босса, мы радовались радостью босса, мы уже жили его жизнь. Набран подсиненный номер — мы посмеивались, — а рыжебородый с пьяноватыми запинками уже начал так:
— Привет! Это я, дорогая...
Она хотела 100 долларов, Дулов кивнул — нет проблем, он готов.
Однако рыжебородый, скоро и несколько нагло торгуясь (и улыбаясь в нашу сторону), сбивал до 50. Да, она приедет. Она приедет с мужчиной, которому тут же у входа в гостиницу дорогой отдаст 50 долларов, деньги вперед, можно в крупных рублевых купюрах по курсу, мой человек, он абсолютно надежен, да, дорогой... Теперь уже сам Дулов взял трубку (засмеялся — не впервые, мол, но ведь тоже с новизной в ощущениях заказывает себе покупную радость). Дулов сказал, что да, да, да, он ее ждет — и в тон, шутливо заключил разговор:
— ... вас встретит мужчина, ниже среднего роста. С булавочной головкой. Я хочу сказать, с маленькой. (Телохранитель кивнул, все верно — у входа и должен быть он, самый трезвый.) Он будет с газетой в руках. Газета, где ваше объявление. Передаст деньги и проведет вас ко мне. Это абсолютно надежно, мой человек, дорогая...
Красотка приехала, высокая, длинноногая, молодая, но одета не вызывающе, не привлекать внимание (иначе давать мзду у входа в гостиницу). Телохранитель встретил, провел ее к Дулову, после чего мы все из деликатности тотчас вывалились из номера и оставили их вдвоем.
