– Чуть левей, – попросил Шурик. – Здесь.
Андрей стал раздеваться, все на него смотрели. Ксана отвернулась, брала ладошкой воду, пробовала языком.
Гимнастерку, штаны, сапоги солдат увязал одним узлом, сунул Ваське под спину.
Встал на корме:
– Сидите тихо. Ныряю.
– Ни пуха ни пера!
– К черту! К водяному!
Лодка дрогнула и стала поворачиваться вокруг себя, когда он оттолкнулся. Раздался плеск.
Все смотрели на то место, где пропал солдат. Но вынырнул он с другой стороны лодки. Отфыркиваясь, подплыл, уцепился за борт двумя руками.
– Как? – спросил Васька. – Что-нибудь есть?
Солдат ничего не отвечал. Оттолкнулся и исчез в воде. Выскочил вдали от лодки, медленно подплыл и стал отдыхать. Никак не мог отдышаться.
– Глубоко? – опять спросил Васька.
– Не… Не очень, – с отдышкой произнес солдат.
– Холодно, да?
– Чуть привык. А вначале… Кипяток прямо. Ладно, я еще попробую.
Он ушел под воду, а все стали ждать. Появился под самым бортом, подтянулся и лег на край животом. Шумно перевалился в лодку. С него стекала вода.
– Замерзли? – сказала Ксана. Развязала узел и протянула солдату гимнастерку. Он накрыл только спину. Сидел тяжело дыша и глядя на воду.
– Ничего? – произнес тихо Шурик. Андрей посмотрел на него.
– А ты не спутал? Место?
– Не должен. – Шурик неуверенно добавил: – Может, я поищу?
Ему не препятствовали.
Он разделся, потер ладонями бедра, плечи, грудь. Постоял, прикидывая, как ему прыгать. Но все не решался, пробовал ногой воду. Потом сразу как свалился неловко за борт. Тут же выскочил обратно, полез в лодку.
– Черт… Какая она! Дышать нельзя… Сдавило. Не могу.
Васька посмотрел на Шурика, предложил:
– Я попробую?
– Сиди! – крикнул на него солдат.
Он постоял, глядя во все стороны, прицелился, нырнул.
Не было долго, всем показалось, что прошли минуты. Даже Ксана, не теряющая равновесия духа, подала голос:
– Что это он… Не задохнулся там? Андрей вынырнул одновременно с ее словами. Ухватился за борт.
Отрывочно и хрипло произнес:
– Тут она… Нащупал тряпку, но сил… не хватило. Отдохну.
Но отдыхал совсем недолго. Боялся, что отнесет в сторону лодку.
Васька подскочил, тоже стал раздеваться. Скинул быстро все и без паузы шлепнулся животом в воду. Не из-за того шлепнулся, что плохо плавал, просто с лодки неудобно нырять. Так он объяснит Ксане.
Почувствовал Васька резкий обжигающий холод. Такой сильный, что стало больно в груди и онемели губы. Нащупал дно, не очень далекое, провел по нему руками. А уже не было сил не дышать.
Оттолкнулся, чувствуя спазмы в горле, выскочил из воды, чуть не захлебнулся. Здесь, на поверхности, показалось ему гораздо теплей.
Дядя Андрей висел около борта. Васька прицепился рядом. Сердце колотилось, как у воробья. Часто-часто дышал он.
– Тебе кто разрешил? – хрипло спросил солдат. Васька не отвечал, не мог.
– Давай в лодку! В лодку!
Васька крепко держался за борт, молчал.
– Отвезу на берег… Ты понял?
– Дядя Андрей, я последний разок, да?
Не дожидаясь разрешения, Васька нырнул. И теперь было холодно, особенно в глубине. Грудь сдавило будто льдом. Васька перебирает дно руками, ухватывает какую-то ракушку или камень. Оттолкнувшись, долго, долго идет вверх. А может, и не вверх вовсе, кто знает… Задохнулся, открыл рот, а тут ночной воздух… Ух!
Лодка качается на воде совсем рядом.
– Все! Кончен сезон! – говорит громко солдат.
Подталкивает мальчика в лодку, залезает сам, накреняя ее сильно.
Васька дрожит всем телом и никак не попадет в рукав. Нижняя челюсть стучит, и коленки трясутся. Васька держит их руками.
Солдат, не одеваясь, гребет к берегу. Когда становятся отчетливо видны камыши, он прыгает, тянет лодку руками. Тянет до тех пор, пока дно лодки не ложится с шуршанием на песок.
– Бегом! – кричит он Ваське. – Бегом! За мной, давай! Быстрей!
Они скачут по песку и пропадают в темноте. Добегают до болота, и солдат валится в густую жижу.
– Падай! Падай!
Васька бухается в грязь и чувствует, как ласковое тепло обнимает, окутывает его, пропекая до самой до требухи. Только спина заледенела, и Васька закидывается навзничь, потом опять на грудь. И солдат дядя Андрей перекатывается, бормочет утробно: «Ox! Ox! Ox!»Возвращаются они шагом, грязные, но довольные.
Солдат говорит:
– Теперь, Василий, домой. Понял?
– Вы останетесь, а я, значит, домой? Да? – занудил, захныкал Васька.
Не мог представить, что начнут его прогонять.
– Ты как думаешь, Ксану ждут дома?
– Пусть она думает, я чего…
– Ты – мужчина! Или не мужчина?
– Половинка, – огрызнулся Васька и сел одеваться. Долго волынил, ожидая, что солдат что-то скажет. Буркнул негромко; – До станции… И вернусь. Дядя Андрей вспылил:
– Ты что? А как она в электричке поедет?
– Спасибо, – произнесла Ксана. – Но я сама дойду. Честное слово.
– Тебя не спрашивают, – сказал солдат. – Василий человек самостоятельный, он сделает как надо. Доведет до дома и вообще… Так я говорю?
Васька подавленно кивнул.
Медленно поплелся вдоль берега, Ксана пошла следом.
Андрей начал одеваться, но вспомнил, закричал вслед:
– Я утром… Утром приду!
– А что случилось с родителями-то? – спросил неожиданно Шурика. – Они что, оба, отец и мать, воевали?
– У нас все за революцию воевали, – громко и резко сказал Шурик. – Мне рассказали, что их фалангисты взяли в плен и…
– Понятно, – произнес Андрей.
– Десять лет мне было. Я прибежал в батальон, он на краю города отстреливался. Я говорю, что я тоже буду с ними, потому что хочу мстить. А они накормили меня, потом говорят… Говорят, как же ты будешь мстить, у тебя и оружия нет. Так не годится. Ты расти уж скорей, нам хорошие солдаты нужны. Но я же вырос…
Андрей взглянул на поникшего Шурика, недобро усмехнулся.
– Арма, значит. Искать буду, пока не найду эту ар-му. А вообще, как ни называй, все без нее плохо…
– 30 -
В детдом Васька вернулся в первом часу.
Влез неслышно в окошко, разделся, скорей под одеяло. Долго не мог согреться. Мелкая дрожь ходила по всему телу. Трясся, как заяц под кустом. Потом придышался, уснул.
Привиделся Ваське сон.
Будто гулял он по лесу и заблудился. Кружил, кружил, да все около болота, от которого пар с дымом валит. Понял Васька, что гиблое место, оставаться тут нельзя. Сгорит он от подземного пожара. А кругом обугленные деревья да завалы, нет никуда путей.
Вдруг тропочка нашлась в синей траве. Пустился Васька бегом. По острой осоке, по колючему шиповнику, по гнилым змеиным мхам. Падает, спотыкается, руками за кусты хватает.
А тропинка все шире, все светлей делается. Видит Васька – впереди на поляне избенка черная стоит. Тропа прямо к крыльцу поворачивает.
Поднялся Васька по косым шатучим ступенькам, в дверь стукнул. А перед ним старуха стоит в черной одежде, в платке, на самые глаза спущенном. Рукой зазывает Ваську, показывает, чтоб заходил.
Через неосвещенные сенцы шагнул Васька в избу и насмерть перепугался. Стоят посередь просторной светелки три дубовых стола. А на каждом столе гроб большой возвышается.
Отпрянул Васька назад, а дверь будто кто подпер с обратной стороны. Все в нем остановилось от леденящего ужаса. Сердце замерло, не колотится, и дыхания нет. Увидел, как начали сползать с гробов крышки. Погребным холодом ударило в ноги, приморозило к месту.
Открылись гробы, стало видно, что в первом гробу пшеничное зерно насыпано до краев. А во втором гробу кровь алая, густая, полнехонько стоит. А в третьем гробу цветы ярко-огненные, невиданной красоты.
– Что это? – спрашивает Васька шепотом, обмирая от страха.
Тут и старуха рядом, с платком, опущенным на глаза. Указывает загнутым пальцем на первый гроб, поясняет, что такой была наша жизнь перед войной. Всего-то полно и обильно, как хлебушко до краев.
