— Вы француз? У вас чудовищный акцент.
— Я русский, — ответил Колька и понял, что нашел то, что искал всю жизнь.
Еще он понял, что Господь внял его последней молитве и подарил ему любовь.
— Спасибо, Господи! — прошептал Колька.
Она принесла ему воды, рукой указала на кресло и сама села неподалеку, уставившись на него карим цветом глаз своих.
— Вы что-то хотели рассказать мне, — напомнила она, взявшись ладошкой за ладошку.
— Да-да, — ответил он, а сам беззастенчиво разглядывал тонкие длинные пальцы с коротко стриженными ноготками.
— Итак… — она улыбнулась, а он так обрадовался ее улыбке, словно вечность ее дожидался без воды и хлеба…
Рассказывал ей до самого вечера, не только дедовскую историю, но и свою. Ничего не пропускал, наполняя ее душу своей жизнью, а она слушала и ловила себя на том, что этот человек каким-то странным образом входит в ее существо, волнует грудь своим мягким голосом, впечатляет грустными, со слезой, глазами…
— Как вас зовут? — неожиданно спросила она, прерывая рассказ на том месте, где он во второй раз, по своей воле, ушел от Агаши.
«Я ушел к тебе», — подумал он и ответил:
— Николай, а вас?
— Миша.
— Русское имя! — удивился Колька. — Только мужское…
— Мне говорили, что французское. Впрочем, какая разница!.. Продолжайте!
Он двигался по дороге своих воспоминаний, а где-то в глубине его нутра уже навсегда прижилось это странное для девушки имя.
Когда он закончил, опустевший от рассказа о собственной жизни, в доме была совсем ночь, лишь вспыхивали на мгновение в темноте кошачьи глаза Миши.
— Ты здесь? — спросил он.
— Да, — ответила она.
— Мой дед убил твоего прадеда…
Странным образом эти слова заставили ее подняться, и она пошла на его дыхание, а он уже раскрывал объятия и совсем не помнил о Боге…
Ее тело пахло первым весенним днем, и на сей раз он был долог и умел, а она стискивала до крови губы, чтобы не закричать, а потом не выдержала и все же вскрикнула, так что окна задребезжали. И он тут подоспел, думая о своей мужской силе с гордыней… Лежал рядом, закинув руки за голову, а она продолжала тихонько стонать… И тут, прислушиваясь к ней, он вдруг осознал, что впервые после обладания женщиной ему совсем не пусто, а наоборот, тело и душа наполнены главным и готовы радоваться и праздновать конец тоски…
Когда он проснулся, солнце било прямо в глаза. Смотрел на него до слез, а потом повернулся к Мише. Лицо ее было бледно, глаза закрыты, и, казалось, она крепко спала. Он погладил ее по щеке, провел пальцами по сухим губам… Ему захотелось увидеть ее обнаженной, и он сбросил одеяло… Ее нога была неестественно вывернута, словно сломался коленный сустав. Вокруг колена поражал своей огромностью синяк… Правая рука девушки была подогнута под спину… Ему показалось, что она мертва, а в следующий момент он подумал, что сам убил ее в порыве страсти. Ее маленькая розовая грудь поникла, словно сорванные персики полежали на жаре. И тогда он закричал:
— Миша!.. Миша!!!
Она открыла глаза, вновь закрыла и застонала. Он целовал ее лицо, а она шептала:
— Ты не виноват… Не виноват… Там возле телефона бумага… Доктор Кальт… Скажи, что Миша просила срочно…
Он выскочил из постели и уже через мгновение набирал телефонный номер…
Доктор уверил, что будет через пятнадцать минут, а когда приехал, оказался злым стариком. Он толкнул Кольку пальцами в грудь.
— Сюда не входить! — и закрыл перед его носом дверь в спальню.
Появился вновь только через час.
— Я не знаю, как это получилось… — начал оправдываться Колька.
— Зато я знаю! — заявил старичок. — Давно вы знакомы с Мишей?
Колька не ответил.
Здесь доктор Кальт увидел стоящий на ковре аккордеон.
— О Боже! — воскликнул он. — Где вы его взяли? Этот инструмент принадлежал Ральфу и исчез, когда его убило осколком гранаты! Я его пытался тогда спасти, но проклятый кусок металла пробил лобную кость! Ральф погиб, а аккордеон пропал!
— Этот инструмент взял в трофеи русский солдат! — объяснил Колька. — Теперь потомок этого русского солдата возвращает его обратно! Я — потомок!
— Да-да… Я не был фашистом! — вскинулся доктор. — Я был армейским врачом!
— Что вы так нервничаете, как будто я вас убивать собираюсь?
— Я не нервничаю вовсе! Я вспоминаю… Так вот, — сказал самую суть доктор Кальт. — У Миши редкая болезнь. В народе ее называют стеклянной.
— Я не знаток в медицине…
— Это когда в костях нет кальция, и они ломаются, как спички! Как вы еще ее всю не переломали!
Доктор уселся в кресло, как у себя дома, то и дело бросая на Кольку злобные взгляды.
— Как же это она решилась? — рассуждал он. — Ведь знала, что может запросто погибнуть!.. Столько молодых людей из богатых семей стояли перед ней на коленях!.. Кстати, вы стояли, беззубый любовник?
— Нет, — признался Колька, прикрывая рот рукой.
— Надо полагать, что вы и не богач?
— Я богат любовью! Во мне ее столько, что хватит на вечность!
И здесь злобный старикашка нанес русскому тяжелейший удар.
— Я верю, что вы будете любить ее вечность!.. Но вам придется любить только ее душу, телом можете любоваться как художник, в остальном же — полный запрет! Навсегда!.. Второго раза она не выдержит!.. Кстати, вы — художник?
Он ухаживал за ней два месяца, пока кости не срослись. Выносил утку, обтирал тело влажными полотенцами, сам готовил нехитрую пищу, но при этом молчал.
Она жалобно просила, чтобы русский поговорил с ней, но он стоически продолжал молчать. Она плакала и обещала, что непременно сойдет с ума, если Колька хотя бы одного слова не скажет! А он молчал, только чернел день ото дня лицом. С ней случались истерики, и тогда она проклинала его, называя убийцей прадеда, русской свиньей! Случались ругательства и посильней, но он по-прежнему был рыбой, и тогда она просила простить ее и просто пожалеть!.. Он промолчал два месяца… А когда с нее сняли гипс и она, еще слабая, лежала на простыне совершенно обнаженная и прекрасная, а он лицезрел эту муку мученическую, вот тогда он, густо сглотнув, сказал:
— Я отвезу тебя в дивный мир, где ценят стекло лишь за то, что оно прекрасно и услаждает только взор!
Колька взял на плечи трофейный аккордеон и сыграл гимн Советского Союза. Сыграл фальшиво, так как культя обрубленного пальца не доставала до клавиш.
А потом он взял в аренду автомобиль, «мерседес-авант», расплатившись ее кредитной карточкой, поднял девушку на руки и положил на просторное заднее сиденье.
— Я отвезу тебя в музей «Swarovski»! — сказал он и нажал педаль газа.
Роджер играл самозабвенно. И зрительный зал, и оркестранты во главе с Мишей — все перестало для него существовать. У Костаки далее поднялась температура, кожа лица покраснела, скрывая прыщи, он выхватывал из чехлов палочки, словно заправский фокусник, и играл, играл…
Время летело стремительно, переворачивались страницы партитур, отсчитывались цифры, и наконец глаз Роджера заскользил к тридцать девятой, где с третьего по седьмой такт стоял значок легато.
— Ха-ха! — в голос рассмеялся Костаки, выдернул с пояса палочку по имени Фаллос и со счастьем в душе сыграл вместо легато — стаккато. После этого он тотчас поднял глаза на Мишу, встретил его ненавидящие зрачки и испытал потрясающее удовлетворение.
Далее он вновь погрузился в музицирование, пока Миша не взметнул к небу руки, потрясая ими в ознаменование финального апофеоза…
За кулисами Роджер сразу заметил, что дирижера трясет от злости. Над почти лысым черепом вознеслись седые волоски, а стекла очков запотели, будто Миша только что побывал в финской парной.
— Зайдите ко мне! — почти прошептал дирижер. — Немедленно!
— Всенепременно, — подчинился Роджер и зашагал за маэстро в его кабинет.
Даже в собственном офисе Миша продолжал трястись, и Роджер вспомнил, как когда-то в Индии подхватил лихорадку и вот так же трясся в течение нескольких дней.
А великий музыкант чуял носом запах пота, и сия добавка к происшедшему еще более выводила его из себя, так что он сказал по-русски в воздух несколько непонятных для Роджера слов, и тут же равновесие вернулось к нему.
«Поистине чудесные слова!» — подумал Костаки.
— Вы уволены! — наконец разродился Миша.
Роджер в ответ только заулыбался.
— И на ваше спонсорство мне совершенно наплевать! Я сам буду спонсировать оркестр, лишь бы вы исчезли с моих глаз навсегда!
— Вы гражданин какой страны? — поинтересовался Роджер. Температура его тела вернулась к обыкновенной, и на лице вновь заалели прыщи. — Вы в России не играете, потому что мало платят или музыку не любят?
— Вон отсюда! — заорал Миша.
— А я ведь могу и по морде! Вы же не духовик? Губы вам не нужны?..
