– Наверное, дико смотрится: шахтер с трубкой во рту?
– Нормально, – успокоил его Левашов.
Георгий Васильевич с наслаждением затянулся.
– Давно ты работаешь оператором?
– Восемь лет.
– Ну и как?
– Да, в общем, ничего, – сказал Левашов. – У нас это наследственное: дед был военным корреспондентом. Отец, – он горько и зло усмехнулся, – погиб в Иордании…
– Когда?
– В семидесятом. Мне восемь лет было…
Георгий Васильевич опустил голову, произнес приглушенно, не сразу:
– Побило тебя, парень…
– Не меня одного… – Левашов кивнул на трубку. – Дайте попробовать.
Он взял трубку, затянулся несколько раз.
– Табак, по-моему, не очень.
– Не очень, – согласился Георгий Васильевич, – где здесь хороший табак достанешь… Наташка говорила, ты был в Афганистане.
– Был.
– Воевал?
– Так… Пару раз попал под раздачу… Георгий Васильевич, почему вы не переедете в Москву? Все-таки единственная дочь…
– Знаешь, Жень, – помедлив, ответил Георгий Васильевич, – сегодня вы побыли дома, завтра посмотрите город, вечером Наташка сбегает к подружкам, а потом вы уедете. И единственные родители вас не удержат. Наверное, охота к перемене мест – это чертовски здорово, когда вся жизнь впереди… А я жил и работал здесь. Здесь моя земля, мое дело… – Он поморщился. – Ну вот: начались сопли в сахаре…
Левашов поднялся.
– Возможно, вы и правы. А моя жизнь – сплошные дороги…
– Может, теперь тебе не захочется никуда уезжать… – обронил Георгий Васильевич.
И было неясно: спрашивает он или надеется.
…Головной дозор подал сигнал: «Вижу опасность».
Мгновенно рассредоточившись, десантники заняли круговую оборону и приготовились к бою. Истратов стал осторожно перемещаться в голову колонны. Левашов последовал за ним.
– Ты еще куда со своей камерой, – оглянулся на него Истратов.
– Паша, будь человеком, – попросил Левашов.
– Обнаружишь нас – я тебя первого на тот свет отправлю, – мрачно пообещал Истратов.
Это можно было расценивать как разрешение.
Бесшумно, выверяя каждый шаг и прикрываясь скальными выступами, они добрались до головного дозора.
– Вон, – сказал Ким Балабанов, старший головного дозора, передавая Истратову бинокль, – слева от тропы развалины Шурупдары, видите? Метров четыреста…
– Ну…
– ДШК[11] видите?
– Вижу… – внутренне холодея, произнес Истратов, нащупав биноклем ствол крупнокалиберного пулемета.
– Видимо, недавно оборудовали, – пояснил Ким. – Еще толком не замаскировались…
– А «духи»? – нетерпеливо спросил Истратов. – «Духи»? – Я насчитал четверых…
– Так, приехали…
Истратов отложил бинокль, прислонился спиной к валуну, бросил в рот соломинку – очень хотелось курить, но теперь это было невозможно: «духи» наверняка вели наблюдение.
– Думаешь, не пройдем? – глупо спросил он.
– Как?..
– Сейчас бы винтовочку с глушителем, – мечтательно произнес Истратов. – Лучше две.
– Три. Кто больше? – подал голос Левашов.
Истратов смерил его тяжелым взглядом, но ничего не сказал.
– Товарищ капитан, – предложил Ким, показывая рукой перед собой, – вон по той балочке можно спуститься вниз, обойти кишлак с противоположной стороны и подойти почти незаметно…
– Мы их бесшумно должны убрать, Ким, – возразил Истратов. – Иначе все летит к чертовой матери.
– Да я понимаю, – с досадой сказал Ким.
Левашов посмотрел на часы.
– Через час у них время намаза, – сказал он, ни к кому не обращаясь.
– Твою мать, Левашов! – лицо Истратова озарилось блаженной улыбкой. – Хоть на что-то ты годен. Ким, отбери семь бойцов. Ты восьмой. Работать только ножами. Даже если вас будут убивать…
Они сбросили лыжи, упали в снег, долго напряженно вглядываясь в безликий темнеющий купол неба.
– Слушай, – неожиданно сказал Левашов.
На небе ни звезды, ни тучи.
Ни солнца, ни луны на небе нет.
Сегодня небо с нами несозвучно —
Оно от нас закрылось на обед.
Наташа привстала.
– Что, прямо сейчас придумал? Вот так, глядя в небо? – недоверчиво спросила она.
– Сейчас.
– Врешь, Женька!
– Что значит врешь? – возмутился Левашов. – Я вообще человек незаурядных способностей…
– Ты незаурядный трепач, мелкий враль, хвастунишка… Сволочь ты порядочная… – Она вдруг всхлипнула беспомощно, по-детски. На глазах показались крупные, голубого свечения слезы. – Женька, я теперь без тебя не смогу, слышишь…
Он прижал ее к себе, нежно, терпеливо гладил по волосам. Молчал. Все было ясно без слов.
– Дай мне сигарету, – попросила Наташа.
Левашов сел, нащупал в объемистом, одолженном Георгием Васильевичем тулупе сигареты, протянул Наташе.
– В этом тулупе ты похож на пьяного сторожа из продмага.
– Почему на пьяного? – удивился Левашов.
– Потому что на трезвого ты никак не похож.
Левашов расстегнул рюкзак, достал термос, бутерброды. Налил кружку обжигающего кофе, увенчал бутербродом.
– Ешь…
– Левашов, у тебя есть мечта? – с набитым ртом спросила Наташа.
– Есть. Я мечтаю лечь в Мертвое море, лежать и перелистывать журнал.
– Что за идиотская мечта? – чуть не поперхнулась Наташа.
– И чтобы по этому поводу у меня обязательно сохранилась фотография: я лежу на спине и читаю журнал.
– Ты все-таки очень приземленный человек, Левашов, – вздохнула Наташа.
На небе появилась первая, еще далекая, холодная звезда.
– Звезда, – сказал Левашов. – Звезда, Наташа.
Наташа повернулась к небу.
– Звезда… Первая. Наша звезда…
Прощались в здании вокзала. Собственно, какой это был вокзал – одноэтажная, затерявшаяся в снегах Приполярья железнодорожная станция.
Георгий Васильевич неуклюже поцеловал Левашова, ткнул в грудь огромной лапищей.
– Если что – здесь ваш дом, – глядя в сторону, сказал он. Наташа прижалась к отцу и заплакала. Так уже было в день их приезда, и Левашов понял, что между отцом и Наташей своя, особая связь – словно она не взрослела, а он не старел, и отношения оставались такими же, как много лет назад.
– Мать, я тебя в машине подожду – не люблю я этих проводов… Держи, Евгений.
Георгий Васильевич сунул Левашову огромный бумажный сверток и ушел торопливой, несвойственной ему походкой.
– Здесь, Женя, – поспешила объяснить Надежда Ивановна, – одеяло, подушки. Все пуховое… У вас ведь обоих убранство наверняка холостяцкое…
– Зачем? – Левашов почувствовал, что краснеет.
– Это, сударь мой, – пояснила Наташа, – приданое. Какой вы, право, недогадливый. Чтобы теперь вам нипочем не отвертеться.
– Нам ведь, Женя, в сущности, ничего не нужно, – сказала Надежда Ивановна. – Ждали мы, что Наташа вот-вот вернется, а теперь-то понимаем, что вы увозите ее навсегда… Храни вас бог, ребята.
Подавали поезд.
В купе Наташа спросила:
– Левашов, а у нас будет свадьба?
– А как же! – отозвался Левашов. – На сто двадцать персон, с посажеными отцами, шаферами и расписным подносом для конвертов.
– Почему бы и нет, – с вызовом сказала Наташа. – Все как полагается.
Левашов усмехнулся.
– У меня брат весьма своеобразно женился. Насобирал со всех денег, подарков, разлил три бутылки шампанского на перроне, сел в поезд и укатил в свадебное путешествие с молодой женой. На глазах у ошеломленных гостей.
– Ну, это уже хамство!
– Знаешь, Наташка, мне на нашу свадьбу, честно говоря, и пригласить-то некого.
– Мне в общем-то тоже, – призналась Наташа.
За окном, огромная и белая, плыла Земля, на которой беда и счастье так уживчиво соседствовали друг с другом, что казалось, разъедини их на доли секунды, и планета, сойдя с привычной оси, рухнет в губительную бездну Галактики.
И по всей Земле в разные концы сейчас шли поезда. Но только в одном из них ехали двое, ради которых когда-то был устроен мир и невидимыми богами еще сохранялся закон равновесия на этой бесконечно противоречивой планете.
…Левашов включил камеру, выставил трансфокатор на максимальную кратность.
– Не считай меня за идиота, – перехватив настороженный взгляд Истратова, сказал он, – я не хуже тебя знаю, как бликует оптика на солнце. Попробую снять, когда начнется…
– Долго ждать придется, – усмехнулся Истратов, – аккумуляторы сядут.
– Не ваше дело…
Группа Балабанова вышла на линию атаки. Сосредоточились за полуразвалившимся саманным забором.
– Всем отдыхать, – приказал Балабанов. – Восстанавливать дыхание.
– Вы бы еще производственную гимнастику объявили, товарищ лейтенант… – пошутил на свою голову неугомонный Геша Вагин.
– Производственную гимнастику, Вагин, я тебе в отряде объявлю, – зловеще пообещал Балабанов.
Десантники, привалившись к забору, на несколько секунд закрыли глаза. В своей короткой жизни им уже приходилось убивать. Но тогда это было на расстоянии автоматной очереди, в худшем случае, снайперского выстрела. Через несколько минут им предстояло убивать открыто. Ножами. Кромсать, резать до последнего вздоха, добивать в сердце. А они всего лишь были мальчишками. По двадцать с небольшим. Кому-то меньше…
