— Дедушка говорил со мной, — произнесла Айза, чье лицо было неразличимо в тени бортового навеса. — Баркасу штиль не нравится. Его всегда пугали штили.
— Баркас боится штиля, мы боимся ветра… — печально произнес Себастьян. — Достаточно одного дуновения ветерка, чтобы баркас камнем пошел на дно. Настало время бояться всего на свете.
— А я все еще надеюсь…
Аурелия единственная, пожалуй, сохраняла присутствие духа, в то время как ее мужа и детей — прекрасных моряков, вся жизнь которых была связана с морем и баркасом, — постепенно охватывало отчаяние. Казалось, что чем печальнее они становятся, тем сильнее готова сопротивляться Аурелия. Настроение у нее день ото дня делалось лучше, она постоянно болтала о всяких глупостях и отпускала шуточки, а потом вдруг начинала петь своим нежным и глубоким голосом.
— У нас достаточно еды, ведь дорадо следует за нашей лодкой по пятам. А воды, если ее расходовать разумно, хватит еще дней на пятнадцать, — сказала она как-то, заметив, что родные бросают на нее недоуменные взгляды. — Возможно, мы и надорвем спины, откачивая воду из трюмов, однако течение неумолимо нас толкает в сторону Америки, которая с каждой минутой делается все ближе и ближе. Когда-нибудь да доберемся!
Было бы жестоко объяснять ей, что этому течению понадобятся недели на то, чтобы дотянуть «Исла-де-Лобос» до американского побережья, и было бы глупо верить в то, что за все это время океан так ни разу и не проснется и одним-единственным ударом не покончит с изрядно уже ему надоевшей старой лодкой.
— Есть люди, которым удавалось продержаться на простом плоту, — не унималась Аурелия. — А наш баркас — это не какой-то там жалкий плот, а самая лучшая лодка на свете.
— Но мама!..
Она посмотрела на Себастьяна, который не выдержал первым.
— Твои возражения ничего здесь не стоят! — резко ответила мать. — Сократим рацион и начнем думать над тем, как построить плот, потому что, можешь быть уверен, я не стану сложа руки наблюдать за тем, как тонет этот баркас!
— Идет какой-то человек…
Все четверо повернули головы в сторону Айзы, которая все это время с отсутствующим выражением лица смотрела на отражение луны.
— Идет человек, а за ним следуют две собаки, — повторила девушка. — Он идет и высоко задирает ноги, совсем как цапля. Он хочет что-то сказать, но никак не может дойти…
Она показала на воду перед собой, однако ни ее родители, ни ее братья так ничего и не увидели, кроме бескрайнего притихшего океана.
— Кто он? — спросил Абелай Пердомо, которого уже давно не удивляли странные выходки собственной дочери. — Ты его знаешь?
— Мне не удается рассмотреть его лицо. Он пытается подобраться к нам поближе, но с каждым шагом оказывается все дальше и дальше. Сейчас он кричит.
— О чем?
— Что-то о доне Матиасе Кинтеро, однако мне не удается разобрать. — Она на мгновение замолчала. — А теперь он ушел. Он понял, что никогда не сможет догнать нас, и возвратился на Лансароте. — Она снова сделала паузу, а затем добавила так, будто сама была удивлена произошедшим: — Он не был мертвым и умрет еще не скоро, очень не скоро. Со мной впервые говорит живой…
— Мы сходим с ума! — воскликнул вдруг Себастьян. — Мы все сошли с ума! Сидим на корме тонущего баркаса, как куры на насесте, и обращаем внимание на видения. — Он глубоко вздохнул. — Если нам и удастся добраться до Америки, я не удивлюсь, что нас отправят назад. Там психи не нужны… — Потом он, устыдившись своей вспышки, протянул руку и нежно сжал плечо сестры: — Извини! Я знаю, что ты не виновата, однако подобные вещи меня выводят из себя. Ты и вправду видела человека, который шел в нашу сторону?
— Так же ясно, как вижу тебя. Это был человек высокого роста, худой, длинноногий. За ним по пятам следовали две собаки.
— Педро Печальный! — воскликнул Асдрубаль.
— Какое отношение ко всему этому имеет Педро Печальный? — задал вопрос Абелай.
— Не знаю, — пожал плечами Асдрубаль. — Однако описание совпадает. Когда я прятался на Тимафайа, то издалека видел его в сопровождении двоих человек. Вначале мне показалось, что они ищут меня, но потом они куда-то исчезли.
— Если бы Педро Печальный хотел тебя найти, он бы это сделал, — возразил Абелай Пердомо. — Не думаю, что он искал тебя, и полагаю, что Айза видела кого-то другого.
— Тогда кто же это был? — спросила Аурелия.
— Кто бы это ни был, он уже далеко. Не стоит ломать над этим голову. Ну шел и ушел, пусть его. Чем меньше мы будем вспоминать о нем, тем спокойнее мы будем. У нас и так достаточно проблем, и нам тут не нужны никакие незнакомцы, да еще и с собаками.
Дамиан Сентено и Хусто Гаррига решили тряхнуть стариной — во время службы в Легионе они частенько веселились с проститутками — и провести последнюю ночь в доме венгерки «Касса-де-ла-Унгара», что на улице Мирафлорес.
На следующее утро Сентено первым поднялся на палубу «Монтсеррат», следовавшего в Ла-Гуайру, а двумя днями позже то же самое проделал и Хусто Гаррига на «Вилья-де-Мадрид», шедшей курсом на Кадис, а потом следовавшей до Сеуты и Тетуана. Гаррига уже давно соскучился по Марокко, где провел большую часть своей жизни.
Пути старых товарищей на этот раз разошлись. Гаррига не собирался остаток жизни провести в дороге, преследуя неуловимых Марадентро, к тому же ему претила сама мысль об убийстве девушки, чья единственная вина была в том, что она слишком рано повзрослела и похорошела.
Дамиан Сентено тоже не жаждал компании, так как давно уже пришел к выводу, что работа, некогда казавшаяся самым простым делом на свете, постепенно превратилась в личные счеты между ним и семейством Пердомо, которое он собирался преследовать даже в аду.
Потерпеть столь сокрушительное поражение в его возрасте, да еще и от семейства неотесанных рыбаков, значило для бывшего сержанта потерять веру в самого себя и упустить шанс — а жизнь его, надо сказать, не баловала — стать кем-то большим, чем наемным убийцей, который закончит свои дни либо сутенером в публичном доме, либо жалким нищим, просящим подаяния у церкви, либо и вовсе будет валяться под забором с перерезанным горлом.
И сейчас Сентено был полон отчаянной решимости во что бы то ни стало добраться до Америки, найти там Пердомо и убить их. Сделать он это собирался один, ибо чувствовал, что напарник в этом деле станет всего лишь досадной помехой. Ему требовалось одиночество, чтобы спокойно проанализировать сложившуюся ситуацию и принять решение, не слушая пустой болтовни и никчемных указаний. Ему нужно было спокойствие, которого может достичь только охотник-одиночка, изо дня в день выслеживающий дичь, ибо охота уже не увлекала Сентено и он стремился как можно скорее покончить с делом, покончить с ним раз и навсегда.
Деньги Матиаса Кинтеро были в полном его распоряжении. Во время своей последней встречи со стариком он понял, что тот уже отчаялся дождаться того благословенного дня, когда его месть свершится. Также Сентено осознавал, что в тот день, когда он вернется на Лансароте, дона Матиаса уже не будет в живых, а потому ему не перед кем будет отчитываться в своих тратах.
Только в одном Сентено был твердо уверен: никогда он не предаст доверия своего старого капитана и не покинет Америку до тех пор, пока дети Абелая Пердомо не упокоятся навеки. За свою уже не столь короткую жизнь он успел привыкнуть выполнять приказы, порой абсолютно бессмысленные. Сейчас же желание дона Матиаса покончить с убийцей сына казалось ему более чем справедливым, а потому последний этот приказ он выполнял даже с удовольствием.
— А если ты его никогда не найдешь? — задал ему вопрос Хусто Гаррига во время ужина. — Останешься навсегда в Америке?
— Пока не знаю, — признался Сентено. — Но можешь быть уверен, если я приду к выводу, что никогда не найду их, то откажусь от всего и вернусь к прежней жизни. — Он обреченно развел руками и улыбнулся: — Уговор есть уговор, а ты, как никто другой, знаешь, что я всегда держу свое слово.
— Представь, что все они погибли! — не отставал Хусто Гаррига. — Представь, что это старое корыто не выдержало плавания и вся семейка уже давным-давно пошла на корм рыбам. Как ты сможешь их найти? Скитайся ты хоть сто лет, вряд ли на пути тебе встретятся пять призраков. Об этом ты не подумал?
Дамиан Сентено не торопясь прожевал, согласно кивнул, медленно отпил вина и ответил:
— Да. Я об этом подумал. И все как следует взвесил. Если по прошествии десяти лет я не получу ни единого твердого доказательства того, что они находятся в Америке, я сделаю заключение, что они все же утонули, и вступлю в наследство.
— Десять лет! — удивился Хусто Гаррига. — Ты станешь ждать десять лет для того, чтобы забрать то, что уже принадлежит тебе? Ты, случаем, с ума не сошел?
