Из-за стола, разделяющего нас, я вижу только его ноги, обутые в черные с синими полосками кроссовки Nike. Ноги совершают замысловатые движения, будто Такэо лежа танцует джигу. Танец продолжается недолго — минуту или чуть больше. Мы с Юрико не отрываем глаз от этих ног. Одна из них задевает стоящий рядом стул и тот с грохотом опрокидывается.
Губы Юрико мелко подрагивают, будто она собирается расплакаться. А я стою, сжимая рифленую рукоять пистолета и чувствую, что сейчас самое время сказать ей что-нибудь ободряющее. Только вот что? Что я могу сказать сейчас, стоя в комнате, пропахшей пороховыми газами, кроличьей шерстью, свежей кровью, мозгами и, кажется, дерьмом? Что я могу сказать девушке с пистолетом в руке, девушке с испачканным чужой кровью лицом, девушке, равнодушно следящей за агонией человека, которого она называла учителем и которого я только что убил…
Но я все-таки нахожу слова. Стараясь говорить твердо, я задаю вопрос, который принято задавать в американских фильмах. Я спрашиваю:
— Ты в порядке?
Она молча достает свободной рукой сигарету из кармана куртки и закуривает.
— Я-то в порядке, — говорит она, выдыхая дым. — А ты как?
— На тебе кровь…
Она проводит по лицу тыльной стороной кисти, в которой зажат Glock.
— Это не моя.
Я смотрю на Муцуми, лежащую у моих ног. Под тем, что раньше было ее головой, — лужа темно-красной крови с серыми, влажно поблескивающими в свете электрической лампочки, сгустками. Машинально я отодвигаюсь от этой лужи. Вот так должен был выглядеть я. По задумке этих психов.
— Вот сволочь, — говорит Юрико, глядя на замершего Такэо. — Скотина.
Я не нахожу ничего лучше, чем спросить:
— Почему?
— Когда ты понял, что он киллер?
— Минут двадцать назад.
— Тогда все понятно… Мне казалось, что ты догадался, еще когда мы были у Рэя.
— Да как-то не до того было…
— Ладно. Я сама тоже не сразу поняла. Думала, все, что он говорит, — всерьез. Мне нравились его идеи… Было в них что-то подлинное. Настоящее, а не та чушь, которую слышишь отовсюду — любите друг друга, уважайте друг друга… Может быть, идеи Такэо и были тем мутировавшим вирусом, который, в конце концов, уничтожил бы человечество? Не о том ли мы с тобой мечтали? Если бы все пошло так и дальше, настал бы момент, когда последний из людей пустил бы себе пулю в лоб… И тогда мы смогли бы посмотреть на мертвые города… А потом, когда нам надоело бы слушать завывание ветра в выбитых стеклах домов, мы начали бы все сначала. Исправили все ошибки…
Я пытаюсь убедить себя, что глаза Юрико блестят не из-за слез.
— Но все кончилось…
Мне хочется заткнуть уши, чтобы не слышать боль и тоску в ее голосе.
— Он предал собственную идею. Наверное, всегда и был предателем, просто я не замечала. Не хотела замечать. За то время, что я его знала, он выполнил шесть контрактов.
— Доводил до самоубийства?
— Ага.
— Отличный способ.
— Ну, да. Кем-кем, а дураком он не был… Предатель! — она зло пинает тряпичную ногу Такэо.
Потом тушит окурок о стену и бросает его в угол:
— Ладно. Надо убираться отсюда.
— Куда?
— Не знаю… Куда-нибудь. Ты ведь почти богач…
— Вряд ли. Меня разыскивает полиция.
Она пожимает плечами. Конечно. Мои проблемы.
— На самом деле, рано или поздно это произошло бы, — задумчиво говорит она. — У Муцуми совсем крыша съехала от «колес». Сука! Все время домогалась меня… В туалет спокойно сходить не давала. Сука… Самое смешное, что ей я тоже верила… Я, как дура, верила всем. Тебе, Такэо, Муцуми… Считала вас своей семьей. Вы мне казались такими значительными, такими умными и сильными. Дура, что и говорить. Сумасшедшая, слюнтяй и наемный убийца — хороши учителя!
Слюнтяй — это я.
Сердце Юрико тоже разбито. Я понимаю, что она чувствует, и на «слюнтяя» не обижаюсь.
— Что ты будешь делать теперь? — спрашиваю, чтобы хоть что-то спросить.
Она, поигрывая пистолетом, прохаживается по комнате, старясь не ступить в кровавые лужи. Крови натекло порядочно.
— Не знаю. Домой не вернусь, точно. Придумаю что-нибудь… Дом Муцуми сейчас пустует, поживу пока там. Если хочешь, можем жить там вместе. Когда ты окончательно сопьешься и умрешь, я тебя похороню.
— Спасибо.
— Да ладно, шутка… Давай-ка выбираться отсюда. Поговорим в машине.
Она нагибается над Такэо, и какой-то предмет перекочевывает из его кармана в ее. Потом еще один. Потом еще…
— Иди, заводи машину, — она бросает мне ключи.
— А ты что будешь делать?
Я двумя пальцами вытаскиваю связку ключей из мешанины крови и мозгов.
— У тебя осталось виски?
— Есть в машине бутылка. А что?
— Неси… Хотя… Сначала посмотри, есть ли там канистра с бензином. Если есть, лучше неси ее. — говорит она.
То, что собирается сделать Юрико, называется поджог. Бензина я не нахожу, приношу бутылку виски. Она объясняет, что на самом деле крепкие алкогольные напитки горят вовсе не так весело, как показывают в фильмах. Поэтому в первую очередь нужно как следует полить какую-нибудь мягкую мебель, но ни в коем случае не пол или шторы. Пол и шторы годятся только в том случае, если у тебя много бензина. Или керосина. Или какой-нибудь другой горючей жидкости. А так это напрасная трата времени, сил и виски.
— А лучше всего, — говорит она, поливая матрас и какие-то брошенные в кучу тряпки в шкафу, — самодельный напалм. Если есть такая штука, можно спалить все, что угодно. Или коктейль Молотова…
— Ты специалистка в этом деле.
— У всех свои достижения, — она пожимает плечами.
И я понимаю, что она дважды перешла тонкую линию, за которой человек становится либо психом, либо бодхисатвой. Вернее, перешла две разные линии. Первую — когда собиралась убить себя. Вторую — когда убила Муцуми.
Теперь альтернатива есть и у нее. О возможности выбора не хочется даже вспоминать.
Остатки виски достаются Такэо.
— Интересно, а зачем ему нужны были группы? Ну, те люди, которые ему не платили… Акихико, например, и другие, которых ты знала?
— Не знаю, — она достает зажигалку, — Мне кажется, что кое в чем Такэо был прав. Ответы порождают только новые вопросы. И, в конце концов, заводят в тупик… Тебе так хочется оказаться в тупике? Главное ты знаешь — плохой парень мертв. Почему он так поступал, что именно он делал — мы с тобой никогда не узнаем. Раз нет объяснения нашей судьбе, пусть не будет объяснения и для него. Он ведь не особенный, верно?
— В общем, да.
С минуту мы молчим, думая каждый о своем. Это — минута молчания. Это — прощание с тем, что навсегда останется тайной.
— Прощайте, придурки, — наконец произносит Юрико и чиркает зажигалкой.
Я выхожу на улицу, сажусь в субару и поворачиваю ключ в замке зажигания. Мне вовсе не хочется видеть, как кремируют покойников. Хватит с меня убийств, мозгов, крови, пожаров. От таких вещей быстро устаешь. Если ты не псих и не бодхисатва.
Из дома выходит Юрико. В крови и копоти, с пистолетом в руке, на фоне языков пламени. Очень живописно…
— Тебе надо умыться, — говорю я, когда она садится рядом, распространяя по салону запах гари.
— Поехали.
Пока я рулю по городу, она молча смотрит в окно и курит одну сигарету за другой.
— Чем ты думаешь заняться? — спрашивает Юрико, глядя на дорогу.
А действительно — чем? Будущее — это иллюзия. Так же, как и прошлое… А если вдуматься, то и так же, как настоящее. Но одно я теперь знаю точно: для того, чтобы быть счастливым, мало не делать всякой мелкой дряни. Чтобы быть спасенным, отрицания недостаточно.
Дорога убегает все дальше, к сереющему горизонту, откуда скоро покажется солнце, а я думаю, что секрет перемирия с самим собой состоит в том, чтобы делать что-то хорошее вместо того, чтобы просто не делать плохого. Хотя бы немного. Одно крошечное хорошее дело вместо десяти неделаний какой-нибудь маленькой гадости.
Невзирая на то, что это никак не отзовется в вечности.
И еще я думаю о том, что мы имеем власть над своим прошлым. И что оно не должно определять наше будущее. А для этого нужно просто закрыть все счета.
— Навещу своего брата, — говорю я. — Просто заеду в гости к говнюку.
Я вношу поправку в свои выводы: иногда для того чтобы быть заключить перемирие с собой, нужно сделать и какое-нибудь дерьмо.
«Справедливость» — не совсем подходящее слово. Но «возмездие» нравится мне еще меньше.
— А что будешь делать ты, Юрико?
— Называй меня Юри, — отвечает она и надолго замолкает.
После всего того, что случилось с нами, мне сложно представить ее счастливой матерью и женой. Я не телепат, но догадываюсь, о чем она сейчас думает. И понятия не имею, какой ответ будет правильным. Если вспомнить мое недавнее прозрение — все, что она сделает, будет равноценным перед лицом бесконечности. Поэтому ничего ей не говорю. Просто веду машину на восток.
