— Какой ты у меня бурчей! — жалобно говорила она. — Пару слов клещами не вытащить…
Выводы из происшедшего мама Люда сделала решительные и для Андрея совершенно неожиданные: если так — не нужно больше прятаться от Тамары, зачем обижать человека, который сделал нам столько добра?
— Нет за нами никакого следа, — внушала она отцу, — иначе советница вовек бы такого не допустила. Звягин пикнуть теперь не посмеет, поверь, я людей знаю. Что такого мы сделали? Никого не обманываем, никаких правил не переступаем, работаем на совесть — и на тяготы не жалуемся. Мы — честные, порядочные люди, страна оказала нам доверие, и аппарат тоже должен нам доверять. Не может быть у нас с тобой порочащих связей! Погоди, я еще пойду к Букрееву и скажу ему: "До каких пор Звягин будет клеветать на хорошую бабу, кто ему дал право отпугивать от нее людей? Она такая же советская гражданка, как и мы все!"
— Храбрая ты зайчиха, — с сомнением говорил ей Иван Петрович, — а смысл какой? Какая цель?
— Пускай хоть разрешат ей приходить на кинофильмы в офис, это для начала. Потом мальчишечку в школу пристроит. Она, Ванюшка, в долгу не останется.
Намерения эти были прекрасны, но нужно было еще, чтобы о них узнала Тамара, а Тамара перестала заходить в «Эльдорадо» и, видимо, махнула на Тюриных рукой.
Город, однако, был невелик, и однажды вечером, возвращаясь после фильма из офиса, Тюрины повстречали «субару». Первым ее заметил Андрей и если не обрадовался, то, во всяком случае, почувствовал облегчение: постыдные прятки его тоже тяготили.
— Вот твоя, — нарочно грубо сказал он матери, — лягушонка в коробчонке…
— Где, где? — мама Люда завертела головой.
Пока она оглядывалась, Тамара проехала в двух шагах от нее, глядя прямо перед собой со скорбной улыбкой. Мама Люда запрыгала и замахала руками. «Субару», горбясь, доползла до угла, притормозила, помедлила, словно оглядываясь, — и вдруг, вспыхнув, как от счастья, яркими белыми огнями, дала задний ход.
— Где же ты пропадала, голубушка? — спросила мама Люда после первых объятий, поцелуев и слез.
Тамара с упреком посмотрела на мать и ничего не ответила. Она крепко, по-мужски тряхнула руку Андрея и наклонилась к Насте.
— Кто тебя так разукрасил, золотая моя? — спросила она.
— Мама, — ответила Настя. — Меня мурашки покусали, а мама замазала.
— Мурашки? Где же ты на них набрела?
— А в садике, где мы от вас прятались. Мама Люда застрекотала:
— Не слушай ты ее, Тамарочка, не слушай! Болтает невесть что, дуреха нелепая!
— А почему ж вы от меня прятались? — не слушая ее, спросила Тамара Настю. — Разве я такая страшная?
— Нет, вы не страшная, вы хорошая, — простодушно отвечала Настя. — Только Звягин не разрешает с вами водиться. Говорит, у вас плохой репутет.
— Репутет? — смеясь и плача, проговорила Тамара.
— Да глупости она говорит! — Мама Люда так и плясала вокруг Тамары. — В садик мы гулять ходили, нельзя же все время сидеть в номере.
— Я все понимаю, Люсенька, — со вздохом сказала Тамара и поднялась. — Все понимаю. А девочку надо на пляж вывозить. Окунется пару раз в соленую водичку — и все ее болячки пройдут, лучше всякой зеленки. Вы ж на «Сэнди-бич» еще ни разу не были?
— Да какое там! — жалобно сказала мама Люда. — Возле самого моря живем, а только глазами его и едим, это море.
— Я могла бы вас каждое воскресенье туда возить, это двадцать километров от города. Ваши там бывают, но на культурном участке, где шезлонги и зонтики. А мы выберем дикое место, шашлыки будем жарить, хотите?
— Ой, мамочка, мама! — Настя запрыгала, заплескала руками. — Ну, пожалуйста!
Иван Петрович отнесся к этой идее с большим сомнением:
— Авантюристка ты, Мила! Ну, подумай сама: мне же у Звягина нужно отпрашиваться — или у самого Букреева. А они спросят, на каком транспорте мы туда собираемся.
— А если не отпрашиваться?
— Ну и вышлют в двадцать четыре часа.
— Ты же сам говорил, что за пустяки не высылают.
— А это не пустяки. Милочка. Это нарушение режима.
Настасья слушала этот разговор, сидя на родительской постели и переводя сосредоточенный взгляд с отца на мать и обратно. В номере стояла влажная духота, лицо девочки, отекшее и болезненно лоснящееся, казалось старообразным и вызывало тревожное представление об иконах и церковных свечах.
— Неправда это все, — вдруг тихо, но очень убежденно сказала она.
— Что неправда, дочка моя? — повернулась к ней мама Люда.
— И не дочка я тебе, и не Дюймовочка, — отвечала Настасья. — Я Бельмовочка, вот кто я. И Дерьмовочка, я знаю.
— Слушай, мать, — вмешался Андрей, — она сейчас непечатно выражаться начнет.
— И начну! — сказала Настасья.
И начала. Право, жутко было слушать, как иконописный ребенок изрыгает богохульства и мерзости, которые в семье Тюриных не произносились никем и никогда: общение с Иришкой Аникановой принесло обильные плоды. Ужас и оцепенение родителей, видимо, напугали девочку, потому что она вдруг умолкла, уткнулась в колени матери и безутешно зарыдала. Успокаивать ее пришлось почти до утра…
И вопрос о выезде на море был решен.
В первое же воскресенье в семь часов утра выехали. «Субару» могла вместить хоть десять человек. В кабине рядом с Тамарой ехали мама Люда и Настя, сзади, под тентом, на мягких, пускай драных диванчиках сидели мужчины: Иван Петрович, Андрей и Руди.
Дорога на «Санд-бич» была хорошая, асфальтированная, под эвкалиптами, среди цветущих олеандров. Синь морской воды весело проглядывала за деревьями, то был еще не океан, а узкий пролив между материком и островами. Но вот распахнулась оливковая в белых шапках валов пустыня открытого океана, и даже небо над ним было не голубое, а светло-зеленое.
Свернули с шоссе, поставили машину в тени под кустами, чтоб не перегрелась для обратной дороги. Выгрузили мангал, связку шампуров, бидон с замаринованным мясом, мешок легкого и звонкого древесного угля. Еще в неисчерпаемой «субару» оказались складные стулья и складной же алюминиевый стол, все старенькое, пользованное, но добротное.
— Раньше мы с Жорой каждую неделю сюда приезжали, — сказала Тамара. — И Линдочку брали с ее молодежной компанией. На трех машинах, с кассетчиком…
Тамара говорила по-русски очень чисто, но некоторые слова, усвоенные ею уже на чужбине, никак ей не давались. Кассетный магнитофон она называла «кассет», а когда ее поправили — стала говорить «кассетчик». Слово «кассетник» она почему-то произнести не могла.
Пока взрослые разбивали лагерь, Андрей повел Настю к воде. Руди двинулся было за ними, но передумал и с неестественным азартом принялся гонять по песку Настин мяч.
"Ну и черт с тобой" — подумал Андрей, оглянувшись.
Он посадил сестренку на плечи и осторожно, бочком к прибою, стал заходить в воду. Когда ему было по под мышки и худые Настины ноги уже бултыхались в воде, океанские валы вдруг перестали быть опасны, они гремели за спиной, ближе к берегу, а здесь колыхалось корыто тихо и ласково вогнутой воды, но зато песок под ногами стал вкрадчиво жидким и поплыл в разные стороны. Встревожившись, Андрей развернулся спиной к океану, но тут меж лопаток ему звонко ударила волна, Настю подшлепнуло так, что она чуть не перелетела через его голову, а вода, внезапно поднявшись, оказалась у Андрея выше бровей. И в это время все вокруг отхлынуло, мощно потянуло прочь от берега, и Андрей, отфыркавшись и с удивлением обнаружив себя стоящим всего лишь по пояс в воде, почувствовал, что он то ли пятится, то ли падает навзничь — с Настасьей на загорбке. В голове у него пронеслась мысль, что если это случится, то Настасья разожмет руки, и ее унесет в открытый океан. Преодолевая сопротивление воды, Андрей наклонился вперед. Тут новый вал подтолкнул его в спину, и он, с трудом переступая ногами в плывущем навстречу донном песке, пошел по грудь в кипящей белой пене.
Все это продолжалось не более чем полминуты, и Настя, не успевшая даже понять, какой опасности они подвергались, облегченно засмеялась: она впервые в жизни окунулась в соленую воду. Тут Андрей услышал отдаленный крик:
— А-аа-а!
Руди, носившийся по пустынному пляжу с красно-желтым мячом, сейчас оставил свое занятие и бежал к ним издалека, бодая воздух головой и яростно двигая локтями, как будто пытался разорвать опутавшие его силки. Судя по его раскрытому рту, кричал именно он, хотя этот вопль не принадлежал никому, он просто плыл над пляжем, как газовый оранжевый платок.
Взрослые тоже бросили свою возню с мангалом, они стояли у полосы голубой жесткой травы и смотрели на Андрея и Настасью.
— С ума сходил, да? — запыхавшись, Руди подбежал к Андрею и крепко схватил его за локоть своей шершавой, как наждак, перепачканной в песке рукой. — Смотри туда! Быстрее смотри, видишь?
