Все смотрели на него со странным интересом.
— Это что такое? — тонким и даже веселым голосом спросил Виктор Маркович. — Почему ты здесь?
Глядя на его босые ноги, Андрей понуро молчал.
— Родители где? — осведомился Букреев.
— Там, — Андрей неопределенно мотнул головой в сторону мысочка.
— Что значит "там"? — Виктор Маркович гневно зашевелил ноздрями своего маленького носика. — На берегу? Или там, в городе?
Нужно было, конечно, ответить "В городе", и Андрей понимал это, но лгать не умел.
— Здесь, на берегу, — глядя под ноги, сказал он.
— И на чем же вы добирались? — спросил Букреев. — На лифте? Он как будто подсказывал ответ.
— Да с этими они, как всегда, — лениво проговорила мадам Букреева, — с эмигрантами. Я давно говорила. Утекут они у тебя.
Могильным холодом пахнуло от этих слов.
Виктор Маркович помолчал, бросил взгляд на Руди, который подбоченясь стоял поодаль. Вытянул губы и сморщил их, как бы в задумчивости.
— Значит, так, — сказал он Андрею. — Передай отцу, чтобы завтра в восемь утра он был у меня в офисе. Ровно в восемь, понятно?
Андрей кивнул и отвернулся.
"Небо с овчинку…" Нужно было признать, что в этих словах заключен точный и грозный смысл. Все окружающее, и волнистый песок, и ясное небо, вдруг заворсилось, закудрявилось, завихрилось, как в картинах Ван Гога, съежилось в овчинную рукавицу и вывернулось наизнанку, так что Андрей и Настя оказались стоящими как бы на дне струящейся песчаной воронки, из-за верхней кромки которой на них глядели Виктор Маркович, мадам Букреева, Ляля, Женечка и моложавый сельхозник с круглой, как бильярдный шар, головой. Голова скалилась от солнца. А по линии горизонта, как по металлическому монорельсу, катился паровозик с бронзовыми колесами Я ярко начищенной трубой.
— Все, ступай, — бросил Виктор Маркович и потянулся к своей зеленой банке, из которой курился беловатый дымок.
Андрей медленно повернулся и, с трудом переступая по сыпучему песку, повел Настасью назад, к мысочку, к своим. "Не слушались, не слушались, не слушались…" — шептал он себе по дороге. Это слово само шуршало, словно мелкий и жгучий песок. Жгучий, как толченое стекло, как стеклянная пыль.
— И зачем мы пошли? — глядя на него снизу вверх, проговорила Настя. — Давай не скажем!..
Андрей ничего не ответил. Скажем, не скажем — ничего не изменишь, все летит кувырком, все порушено. Ни на минуту он не сомневался в том, что лунный брат его по крови абсолютно и безоговорочно прав. С блатниками по-иному нельзя. С ними только так и надо. Только так. Только так.
Руди догнал их бегом и запыхавшись спросил:
— Ваши?
— Наши, — как можно более равнодушно ответил Андрей.
— Нельзя, да? Нельзя? — забегая вперед и заглядывая ему в лицо, допытывался Руди. — Они можно, а вы нельзя? Почему?
— Потому, — буркнул Андрей.
Руди замолчал, некоторое время он шел рядом и сосредоточенно о чем-то думал, потом сказал:
— Э! Не надо.
И, гикнув, побежал к воде, подпрыгивая и размахивая по-павианьи руками. Взрослые отдыхали, ни о чем, разумеется, не подозревая. Женщины благоразумно пересели под хвойные кустики, в глубокую тень: Тамара совсем почернела от солнца, мама Люда тоже подрумянилась, как пампушка, хотя ее кожа была смуглая от природы, как будто она провела на пляже всю свою жизнь. Один лишь отец упрямо сидел на солнцепеке, он поставил целью выбрать за сегодняшний день весь океанский загар. Видимо, отец подремывал, прикрыв лицо козырьком, потому что в ответ на мамину просьбу перебраться в тенечек из-под кепки донеслось невнятное:
— Ничего, так пройдет.
— А вот и деточки наши пришли, — сказала мама Люда. — Ну, как, хорошо погуляли? А Рудик где?
— Вон он там, у воды, — ответил Андрей.
Тамаре его тон, наверное, не понравился. Она пытливо посмотрела на Андрея, потом поднялась и, прищурясь, стала вглядываться в кромку прибоя, где по-прежнему шумно катились валы.
— Господи, — сказала она, — вот сумасшедший! И побежала к воде.
Тюрины поднялись. Руди стоял по грудь в кипящей пене довольно далеко от берега, и голова его то и дело пропадала среди высоких волн. Хитрый мальчишка нарочно приманивал к себе Тамару — естественно, для того, чтобы рассказать ей обо всем.
— Папа, — сказал, не глядя на отца, Андрей, — тебе завтра в восемь… надо быть у советника.
Иван Петрович снял кепку и медленно опустился на свой складной стул.
— Как? — резко, словно чайка, вскрикнула мама Люда. — Откуда ты знаешь? Ты его видел?
Андрей кивнул.
— Где? — шепотом спросила мама Люда и оглянулась. — Здесь?
И Андрей рассказал все как было, опустив лишь слово «эмигранты», произнесенное мадам Букреевой.
— Ванюшка, — запинаясь, проговорила мама Люда, — но ведь ты завтра не можешь? У тебя тесты.
— Какие там тесты, — тускло отозвался отец и, морщась, передернул плечами. — Кончилось все.
Добавить к этому было нечего. Все понуро умолкли. Отец поднялся, отошел в тень, надел рубаху с длинными рукавами, застегнул все пуговицы. На щеке у него вновь появилось и стало багроветь странное овальное пятно.
— Надо собираться, — глухо и невнятно проговорил он. — Собираться надо. Все как по команде повернулись в сторону океана. Тамара уже выгнала Руди из воды, он стоял рядом с нею и, жестикулируя, что-то рассказывал. Ясное дело, что. Тонкая мальчишеская фигурка его казалась на зеленом фоне океана ярко-красной, ветер трепал короткие седые волосы его матери.
— Ай, к черту, — вдруг обозлившись, сказала мама Люда. — Вечно мы, как кролики, бегаем. Люди с нами, как с людьми, а что хорошего они от нас видят?
Никто ей не ответил: пустой это был разговор.
Тамара вернулась спокойная и серьезная, она ни о чем не стала спрашивать, предоставив Тюриным самим решать, как им поступать дальше. А Руди так и не подошел: сел на песок в центре пляжа, на самом солнце, и, не глядя в сторону Тюриных, принялся сосредоточенно пересыпать из руки в руку песок.
Посидели, поговорили о незначительных вещах. Настроение было скверное. Оставшиеся шашлыки казались мертвыми, на них не хотелось даже смотреть. Тюрины никак не могли решиться…
— Ну, что ж, — сказала Тамара, — пора собираться, не так ли?
— Да, пора, — торопливо ответила мама Люда.
В полном молчании компания свернула свой пляжный скарб. Руди не двигался с места.
— Что ж ты, мужчина мой? — сказала ему Тамара. — Иди, помогай.
Руди молча встал, взгляд его блуждал, губы подергивались. Потом он гневно фыркнул, произнес какую-то фразу и, резко отвернувшись, принялся копать ногой песок.
— Что он сказал? — спросила мама Люда.
— Так, глупости, — сердито ответила Тамара. — Он у мамы дурачок.
Но Андрей уже немного понимал жаргон своего приятеля. Смысл того, что сказал Руди, заключался в следующем: "Ты со мной по-русски больше не говори".
Беда никогда не приходит одна. Вернувшись в «Эльдорадо», Тюрины нашли на холодильнике две официальных бумажки. На красочном фирменном листе (еще колониальной печати, с раздельным написанием "Эль До-радо") перечислялись правила для постояльцев, зеленым фломастером было заключено в рамку то место, где говорилось, что пользование электроприборами, как то электронагревателями, кипятильниками, утюгами, плитками и холодильниками, категорически воспрещается, равно как и приготовление в номерах пищи, поскольку в сеть можно включать только электробритвы, радиоприемники и фены. На другой цидулке, напечатанной на машинке, администрация гостиницы уведомляла, что при повторном использовании электроприборов, отмеченных в правилах, эти приборы будут конфискованы и копия акта о конфискации будет передана в консульский отдел соответствующего посольства. "Настоящее предупреждение является окончательным и последним, необходимые меры будут приняты незамедлительно".
Некоторое время все четверо молча сидели рядком на одной постели. Сразу навалилась духота, стало неприятно. Андрей чувствовал, как сердце колотится в самом горле, чуть ниже языка.
— А теперь мы поедем домой, в Щербатов, — полуутвердительно кивая себе, как будто беседуя с куклой, проговорила Настасья.
— Да что ж они, взбесились все, что ли? — жалобно произнесла мама Люда.
— Изжить нас решили совсем?
— Ну-ка, открой дверь холодильника, — невнятным голосом проговорил отец.
Эти слова прозвучали так странно, издалека, как будто он подал голос из погреба. Мама Люда на него поглядела.
— Ванюшка, ты что? — спросила она с беспокойством. — Плохо себя чувствуешь?
— Так, не особенно как-то… — пробормотал отец. — Перегрелся, должно быть, пройдет. Ну, открой холодильник, не бойся.
Андрей распахнул дверцу — внутри их доброго «Смоленска» была темнота.
