– Что находилось на пересечении бульвара Прадо и улицы Нептун?
– Ресторан «Каракас», а над ним – школа карате «Мининт».
– А рядом?
– Кинотеатр «Риальто». А на углу Консула-до и Нептун – бар «Лос-Парадос». Иногда вижу во сне, как иду по авениде Париж, заворачиваю за угол и попадаю на бульвар Сан-Рафаэль. Как же не хочется просыпаться!
Река искрилась, освещенная уличными фонарями. Мы продолжали шутить и смеяться, и от наших сумасбродств, сопровождавшихся взрывами хохота, вода подергивалась рябью, окрашивая наши отражения в цвета гуарапо, а вдоволь насмеявшись, мы пребывали до самого рассвета в ностальгической задумчивости. Мы отправляли странные ритуалы в честь нашей тяжелораненой и умирающей молодости. Например, двадцать восьмого октября мы бросили в Сену белые цветы в честь Камило Сьенфуэгоса, но потом пожалели о своем простодушии, нам было не по себе от того, что из-за ностальгии мы совершили такой глупый поступок. Я и Самуэль стали неразлучными друзьями. Казалось странным, что он не хотел найти себе какую-нибудь француженку. Улаживать вопрос с документами ему становилось все труднее. Мы нравились друг другу, я быстро это поняла, однако он не осмеливался признаться мне, да и я не желала этого. Хотя порой меня чуть не прорывало, и мне ужасно хотелось повиснуть у него на шее, поцеловать его, но тут же меня охватывал страх: как только я сделаю это, наша дружба исчезнет. И я подавляла свои порывы, подозреваю, что он делал то же самое.
Он порядочно тратился на международные звонки; если не звонил в Гавану своей бабушке или родителям Монги, то отзванивался в Майами Андро. Так мы и узнали, что Мина решила вступить в брак с Заикой, хотя тот еще сидел в тюрьме. Самуэль расценил это как героический акт верности, достойной уважения, как доказательство непреодолимой любви; я же отнеслась к этому с недоверием.
Самуэль рассказал мне об этом в кафе «Клюни», которое находится там, где сходятся бульвары Сен-Жермен и Сен-Мишель. Мы встретились в кафе, чтобы позавтракать, порядком устав дома от черной фасоли и жареной свинины; после завтрака хотели отправиться по парижским местечкам «Игры в классики», грандиозного романа Хулио Кортасара. Я испытываю особое пристрастие к улице Жиль-Këp, Именно здесь Орасио Оливейра встретился с Магой[206] и завел разговор с клошаром. Я заказала треску по-провансальски, которая оказалась на деле рыбой, запеченной с картофельным пюре в глиняном горшке, Самуэль заказал себе жареного мерлана с гарниром из моркови и фасоли. Мне опять не лез кусок в горло: всякий раз, когда я пробую превосходное блюдо, то вспоминаю, что люди на моем острове много чего не видели. Мы перешли на шоколадный крем, когда Самуэль сказал мне о предстоящей свадьбе Мины и Монги; я прямо оцепенела, однако воздержалась от комментариев.
– Что молчишь? Тебе следовало бы порадоваться, ведь они твои друзья, – нажал он, желая хоть что-нибудь выдавить из меня.
– Да, однако ты тоже знаешь Минерву, ты просто забыл это, – нехотя сказала я.
– Мину? Разве я утверждаю обратное? Она стала прямо-таки закадычной подругой моей бабушки. Знаешь, после смерти моего отца она превратилась в фею-покровительницу или в старшую сестру. Часто приходила к нам, приносила подарки. Думаю, она приходила скорее из-за Заики, ведь она знала, что он живет над нами и…
– Ты никогда не рассказывал о смерти своего отца, – прервала я его, уткнувшись взглядом в мусс, слишком горький для меня.
– Его убила моя мать, когда он был пьян. Она обнаружила письма его любовницы. Ее ослепила ревность. Мать растворила в роме горсть таблеток, а когда он заснул, вылила на него два бидона спиртного и поднесла спичку. Отец в один миг превратился в головешку, – сказал он, а в глазах ни слезинки; было очевидно, что он нечасто говорил на эту тему, а если и рассказывал, то легко умел скрывать свои чувства.
Мои пальцы онемели; пока я читала дневник, признаюсь, у меня возникало множество подозрений. Какое-то непонятное чувство зародилось во мне и постоянно тревожило. Почему этот парень знает тех же людей, что и я? – повторяла я себе тысячу раз. Почему он жил с бабушкой? Кроме того, у меня из головы не шла та сцена, где они с Грусть-Тоской рассказывают друг другу о своих личных травмах, ведь он четко объяснил девушке, что отец его умер, а сам он отказался от матери. Все это я была не в состоянии стереть с моего жесткого диска. Но потом наша дружба приглушила всякие сомнения, видеть его, ласкать его взглядом – больше мне ничего и не было нужно. С тех пор как появился Самуэль, я жила ощущением гармонии, наслаждаясь его веселым обществом, я знала: меня уважает, мной восхищается, меня любит человек, главной чертой которого, помимо всего прочего, является добродушие. (Самуэль не просто добродушный человек, он – добрый.) А я уже знала, что такое встречается не слишком часто. И этот человек, что встретился мне, что свалился как снег на голову, этот самый человек оказался ни кем иным – сыном Хорхе, сыном сожженного героя моего любовного романа, тем мальчиком, что каждый день ходил, держась за руку отца, в парк Влюбленных, или Философов, чтобы поиграть в бейсбол. Самуэль был именно тем подростком, который подсматривал тогда на лестнице на вечеринке на крыше у Монги, когда я впервые занялась сексом. И что во всей этой темной истории значила Мина, притворяясь самим милосердием, «добрым человеком из Сезуана»?[207]
– Боже мой, какой ужас, – только и смогла пробормотать я.
– Все уже в прошлом. Ты побледнела. Что с тобой? Тебе холодно, нехорошо? Прости, если сделал тебе неприятно своей чересчур мрачной историей… – он взял мою руку, и это было не в первый раз, когда он касался меня, далеко не в первый – мы частенько смотрели фильмы ужасов, прижавшись друг к дружке перед экраном телевизора, или, чуть-чуть перебрав спиртного, тискались легонько, невинно заигрывая друг с другом.
– Ах, Сами, это ты должен меня простить, – только и сказала я.
– Ты знаешь тот музей напротив? – спросил он, желая сменить тему. Я сделала жест, что не понимаю, о каком музее речь. – Музей Клюни, средневековый…
– Ах да! Там что-то раскопали, музей немного утомительный, но порой пройтись по его залам приятно.
– Не пойду, ни за что. Когда я жил там, на острове, друзья прислали мне шесть открыток с гобеленами «Дама с единорогом». Не знаю отчего, но я часами пялился на них, и влюбился в Мадонну, и не желаю теперь видеть оригинал, потому что не хочу, чтобы меня опять постигло разочарование. Такое уже произошло у меня с «Джокондой», я слишком идеализировал эту картину.
– Не говори так, она – превосходна.
– Не спорю, но, оказавшись однажды перед ней, я понял: она меня больше не впечатляет; возможно, я слишком долго черпал свое вдохновение, рассматривая репродукции в книгах по живописи, а как только увидел оригинал, вся моя страсть испарилась без следа.
– Я понимаю тебя. Я тоже отказалась от фотографии по причинам более или менее схожим. Я имею в виду: перестала фотографировать. Хотя время от времени забредаю на какую-нибудь выставку или же открываю объектив фотоаппарата, чтобы доказать, что я не исчезла, что у меня хватает еще сил нажимать на кнопку.
Он расплатился, и мы пошли рука об руку по тенистому тротуару бульвара Сен-Мишель, этому «Базару музыки», где продают пластинки и книги за десять франков и где проводится столько всяких лотерей. Мы молча направились в сторону Сены. Сказать ему или нет? – спрашивала я себя и сама же себя отговаривала: не вздумай, ты потеряешь его навсегда. Не делай этого, иначе у тебя не будет еще одного друга. Он нужен мне, эгоистично размышляла я. Нет, он никогда не узнает, никогда. По крайней мере, от меня. А Минерва? Она все донесет ему: письмом ли, по телефону, по факсу или через Интернет.
– Нет, я вспоминаю тебя, я видел тебя… – Мне стало так страшно, что я даже не смогла спросить его, где он меня видел, не смогла, потому что боялась, что он догадается, однако судя по его беззаботному тону все было не так. – Да, конечно же! Секунду, и я вспомню, Это было на одной из вечеринок, которые стал проводить Андро, когда Заике взбрело в голову ходить и говорить задом наперед. Вы тогда заканчивали университет… или уже закончили.
– Я его так и не закончила. Да и немногие из нас закончили. Я ждала тогда разрешения выехать из страны, бросила шахматы и вышла замуж за старика. Я просто плыла по течению, свободная ото всего. Продолжай, самой мне не вспомнить, что там было тогда у Андро.
Он был прав. Я была одета в белое: расклешенная мини-юбка и обтягивающая блузка; лил ужасный ливень, я пришла перепачканная с ног до головы. Андро освободил комнату от плетеной мебели, в центре на лакированную тумбочку цвета шампанского он водрузил прекрасную магнитолу «Айва»; внизу располагалась богатейшая музыкальная коллекция всех времен, были даже самые последние пластинки. Под потолком висела люстра в стиле арт-нуво. На кухне Андро готовил рис с креветками, купленными на черном рынке у одного парня, который несколько недель спустя пустился в плавание на тракторной камере до Майами. Ана к тому времени была уже известной актрисой телевидения и театра, вела звездную программу о рок-музыке, стала кумиром молодежи. Добилась она этого отчаянными усилиями: после пяти лет работы на грейпфрутовых плантациях на острове Пинос.[208] Андро записывал начинающих певцов; после трех лет изучения химии в Венгрии он должен был срочно вернуться обратно, потому что учиться в стране, в которой царят беспорядки и уже пахнет капитализмом, было опасно – так решил какой-то чиновник, вершитель судеб. Лули почти закончила факультет английского языка, но говорила она довольно плохо, даже не понимала, что говорят в фильмах на английском языке. Игоря, инженера-механика, направили, как Чаплина в «Новых временах»,[209] на какой-то завод, производящий гайки. Оскар, самообразовавшись, стал искусствоведом, в качестве лектора он сопровождал выставки Пачи и Сесара, которые эти два художника устраивали повсеместно в столице. Разумеется, Андро пригласил кроме них и других художников нашего поколения, в тот момент зарождалось художественное движение, которое скоро весьма мощно заявило о себе и поставило на уши официальные власти. Ньевес изображала, что работает продавцом в магазине для дипломатов, но мы-то все знали, чем она занималась на самом деле. Сауль радовал нас фортепианными концертами Баха, Шопена, Лекуоны[210] и своими собственными сочинениями, писал музыку к кино, он снимал квартиру в Аламаре. Хосе Игнасио, несмотря на то, что выучился арабскому языку, был вынужден переквалифицироваться на английский, ему пришлось смириться с работой гида. Роксана посвятила себя торговле мясом, а ведь она окончила Школу ветеринаров. Эмма решила получить ученую степень по географии, но никогда не работала по специальности; в то время все старались перекроить карту острова в соответствии с новым административно-политическим делением; потом ей удалось уехать, как и большинству остальных. Что никогда не происходило очень быстро. Рэнди оформлял журналы и детские книжки у него был диплом художника Школы дизайна. Винна публиковала стихи и стала известной благодаря научно-фантастическим романам изданным в дешевой серии, писала она и киносценарии, некоторые из них благодаря силе небесной пошли в производство. Наконец, Кики, Даниа, Лачи… обо всех и не расскажешь. Уже тогда в наших вечеринках сквозила ностальгия, в вечеринках, после которых, случалось, кто-то уезжал. В тот день там были Самуэль и Сильвия. Тогда-то я и познакомилась с Сильвией, очень образованной девушкой, она работала адвокатом, была специалистом по делам СЭВ, но хотела стать оперной певицей; мы сразу же понравились друг другу, у нее была прекрасная интуиция, и она запросто могла спрогнозировать что угодно. Поэтому она и принялась за докторскую диссертацию по капиталистической экономике перед тем, как сам СЭВ накрылся медным тазом. Она трещала как сорока – недостаток, который был весьма кстати, когда нужно было за кого-либо вступиться; я повторяю, что подружками мы стали в один миг и нежные отношения поддерживаем до сих пор, вряд ли они смогут когда-нибудь прерваться.
