Кристина избегала его взгляда, неумело попыхивала сигаретой. Спросила равнодушно:
— Какая она была, когда вы расстались?
— Да такая же, как и весь вечер. Притихшая. Сравнительно адекватная. Понимаю, звучит оскорбительно. Я не это имел в виду, я хотел сказать, она… она не такая возбудимая была, как обычно, не как натянутая струна, которая того гляди лопнет.
— Думаешь, она и дальше так будет себя вести — теперь, когда чувствует относительную определенность?
— Честно говоря, я уже начал надеяться… — Впервые озвученная, надежда показалась наивной до нелепости. — Не знаю. Все равно это ничего не изменит.
— Ощущение, что тебе изрядно надоело.
— Разве? Да, мне нелегко пришлось.
— И, заметь, легче не будет. — Рассерженный Диксон не ответил, и Кристина продолжала, стряхивая пепел на блюдце: — Вряд ли тебе мои слова понравятся, но ты, кажется, и без меня понимаешь. Вы с Маргарет не будете счастливы.
Диксон попытался подавить раздражение.
— Пожалуй, не будем, ну да ничего не поделаешь. Мы связаны и развязаться не можем.
— Ну и каковы твои дальнейшие шаги? Ты что же, обручишься с ней?
В голосе было ровно то же любопытство, какое Кристина проявляла несколько недель назад на тему алкогольных предпочтений Диксона.
— Не знаю, — холодно отвечал Диксон, стараясь не думать, каково это — быть обрученным с Маргарет. — Пожалуй. Если так и дальше пойдет.
Кристина как будто проигнорировала враждебность в голосе. Покачиваясь на стуле, оглядела комнату и заметила поучительно:
— Кажется, мы оба пристроены. Оно и к лучшему.
Пошлость вкупе с авторитетным тоном вступила в реакцию с основным ощущением — ускользающего единственного шанса — и заставила Диксона зачастить:
— Да, нечего сказать, мы с тобой друг друга стоим. Ты вцепилась в Бертрана, потому что так, видите ли, спокойнее, чем со мной судьбу искушать. Его подводные камни тебе все известны, а насчет меня вопрос еще открытый. А я вцепился в Маргарет, потому что у меня духу не хватает бросить ее — пускай сама о себе заботится. Нет, я с ней ношусь как курица с яйцом, вместо того чтоб своими делами заниматься, исключительно из природной трусости. Этакая липкая осторожность, все равно что дешевый маргарин; мы в ней увязли; тут даже не об инстинкте самосохранения речь идет. — Диксон взглянул на Кристину с легким презрением; это же чувство в ответном взгляде резануло по сердцу. — Только и всего. А самое гадкое: я буду продолжать в том же духе. Из чего ясно, как мало проку от понимания собственных ошибок. — По некоей причине эта последняя фраза навела Диксона на мысль, что в его власти «отцепить» Кристину от Бертрана, надо только передать ей слова Кэрол. С другой стороны, может, Кристина в курсе; может, настолько предана Бертрану, что не порвет с ним из-за этакой малости, что скорее предпочтет делить его с другой, чем вовсе от него отказаться. И вообще, что Кристина подумает о Диксоне, если он сейчас вылезет со своей, гм, информацией? Нет, надо забыть об этом. Похоже, веский повод поделиться с кем бы то ни было вообще не появится — что несправедливо, учитывая благородное молчание Диксона и долгое ожидание подходящего момента.
Кристина склонилась над блюдцем — с какой тщательностью расчесаны ее волосы! — и принялась тушить окурок.
— Мне кажется, ты устроил много шума из ничего. Та малость, что произошла между нами, не стоит этакой тирады. — Она говорила не поднимая головы.
— Пожалуй, но разве можно судить…
Теперь она встретила его взгляд, вспыхнула — и он замолчал на полуслове.
— По-моему, глупо так горячиться. — Определенно у нее выговор кокни, едва уловимый, но все-таки; ему не послышалось. — Ты, похоже, вообразил, будто что-то доказал этой своей тирадой. Разумеется, мы это делаем, но ты говорил так, будто мы только это и делаем. А ты никогда не думал, что люди совершают поступки потому, что хотят их совершать, потому, что хотят как лучше? Ты вот обозвал стремление сделать как лучше трусостью и липкой осторожностью — не понимаю зачем. Чего ты добился? Порой поступать по правилам тяжело — но не бессмысленно. Из твоих слов я поняла, что ты считаешь, будто я сплю с Бертраном. И вот что я тебе скажу: если так, то ты совсем женщин не знаешь. Неудивительно, что у тебя не клеится, при таких-то подозрениях. Ты из тех мужчин, которым быть счастливыми не грозит, хоть из кожи вылези. А теперь, Джим, я, пожалуй, пойду — не вижу смысла в дальнейшей…
— Нет, не уходи, — почти вскрикнул Диксон. События развивались для него слишком быстро. — Не сердись. Побудь еще.
— Я не сержусь. Просто устала.
— Я тоже.
— Четыре шиллинга, — объявил Диксону официант. Судя по голосу, раздавшемуся впервые, за щекой у него таяла тянучка.
Диксон пошарил по карманам и дал две полкроны. Хорошо, что официант встрял — можно восстановить эмоциональное равновесие. Когда они остались одни, Диксон спросил:
— Так мы еще увидимся?
— Один раз — обязательно. Я приду к тебе на лекцию. То есть сначала к ректору на херес, а потом на лекцию.
— Ох, Кристина, может, не надо? Скука же смертная будет.
— Дядю Джулиуса позвал ректор — видно, застал врасплох, вот дядя и согласился. А теперь хочет, чтобы я с ним пошла. Скрасишь, говорит, мероприятие.
— Странно.
— Дядя очень хочет с тобой встретиться.
— Со мной? С чего бы это? Я же ему двух слов не сказал.
— Вот и он так говорит: Диксон мне двух слов не сказал. Только не спрашивай, что он имеет в виду.
— Значит, в любом случае я хоть издали на тебя посмотрю. Очень хорошо.
Кристина внезапно сменила тон:
— Что хорошего? Что, Джим? Я, значит, буду, как пай-девочка, мило беседовать с Бертраном, и дядей Джулиусом, и со всей компанией? Куда уж лучше. Прямо-таки повеселюсь от души. Это же… это же невыносимо. — Она поднялась, Диксон тоже. Сказать ему было нечего. — Все, хватит. На этот раз я ухожу. Спасибо за чай.
— Кристина, дай мне адрес.
Она смотрела с презрением, карие глаза под темными бровями округлились.
— Это еще зачем? Ты что задумал?
— Ничего. Просто тогда у меня будет иллюзия, что мы еще встретимся.
— Не нужна тебе такая иллюзия. — Кристина поспешила прочь, даже в дверях не оглянулась.
Диксон снова сел, выкурил еще одну сигарету, допил остывший чай. Ему и не снилось, что человек, столь детально выполнивший задуманное, может столь жестоко терзаться ощущением полного провала и тотальной тщеты. На секунду прикинул: будь у Кристины внешность Маргарет, и наоборот, ему бы сейчас не было так тошно. Пустое предположение: Маргарет с лицом и фигурой Кристины никогда не стала бы Маргарет. Логический вывод? Пожалуйста: Кристине просто повезло родиться такой лапочкой. Куда ни кинь, всюду нужно везение; чуть побольше везения — и Диксон мигом перевел бы свою жизнь на соседний путь, на путь, нарочно проложенный, чтобы уехать от себя самого. Диксона передернуло; он подскочил — с минуты на минуту начнется встреча с приглашенными экзаменаторами. Стараясь абстрагироваться от мысли, что там будет и Маргарет, Диксон вышел из зала, но вернулся. Официант подпирал стенку.
— Сдачу можно получить?
— Какую сдачу?
— Обыкновенную. Которая мне причитается.
— Вы дали мне пять шиллингов.
— Да. А счет был на четыре шиллинга. Верните шиллинг.
— Я думал, это мои чаевые.
— Я тоже так думал; теперь думаю иначе. Отдайте шиллинг.
Официант не дрогнул, не сунул руку в карман, только прочавкал:
— Большинство посетителей дают мне чаевые.
— Большинство посетителей надавали бы тебе по заднице. Не вернешь шиллинг через пять секунд — позову управляющего.
Четыре секунды спустя, с шиллингом в кармане, Диксон выходил на солнечный свет.
«Итак, какие же практические выводы следуют из всего вышесказанного? Можно ли затормозить, а то и вовсе остановить процесс, мною описанный? Поверьте, леди и джентльмены, каждый из нас способен внести свою лепту. Каждый может принять свое маленькое решение, каждый может протестовать против внедрения промышленных стандартов, против уродливых предметов мебели, против штампованной посуды. Каждый может сказать свое «нет» чуждой нам архитектуре; восстать против угрожающего засилья громкоговорителей, которые в общественных местах транслируют развлекательные радиопрограммы. Всего одно слово от каждого из нас — и «желтая пресса» умерит размах, и сократятся тиражи так называемых бестселлеров, и будут упразднены музыкальные автоматы. Одно слово от каждого из нас, и возродится дух сельской общины — самого гуманного, самого близкого к природе человеческого института. Только так, только посредством слова — и пусть воздействие его, отдельно взятого, будет ничтожно, — слова в защиту наших традиций, нашего общего наследия, в защиту всего, что мы потеряли, но что можем вновь обрести, — только посредством слова мы возродим нашу милую Англию».
