— Мне кажется, произошла ошибка…
— У меня есть адрес Маргарет, но вы-то его и не получите.
— Мистер Диксон, не понимаю, откуда такой тон. Я только и хотел, что справиться о здоровье Маргарет. В этом нет ничего предосудительного, не правда ли?
— Предупреждаю: если вы надумали начать с ней по новой, только время теряете. Уяснили?
— Не понимаю, что вы имеете в виду. Вы точно меня ни с кем не путаете?
— Ваша фамилия Кэчпоул, верно?
— Да. Прошу вас…
— Значит, я в курсе, что вы за гусь.
— Мистер Диксон, пожалуйста, выслушайте. — Голос чуть дрогнул. — Я просто хотел узнать, как Маргарет себя чувствует. Неужели вам трудно ответить?
Диксон отчасти проникся к Кэчпоулу.
— Хорошо, я отвечу. Ее физическое состояние не вызывает опасений. Психическое состояние могло быть куда хуже.
— Огромное вам спасибо. Просто камень с души. Вы не против еще одного вопроса?
— Какого именно?
— Почему вы сначала так рассердились?
— По-моему, это вполне очевидно.
— Боюсь, для меня не вполне. Мне кажется, произошло недоразумение. В противном случае не вижу причин для вашей неприязни. Я хотел сказать, не вижу объективных причин.
Прозвучало на удивление искренне.
— Ну а я вижу. — Диксон не сумел скрыть замешательства в голосе.
— Да, тут явная путаница. Мистер Диксон, я бы хотел с вами встретиться и прояснить ситуацию. По телефону это не представляется возможным. Вы не против встретиться, мистер Диксон?
Диксон колебался.
— Будь по-вашему. Где и когда?
Они договорились выпить по предобеденному пиву в пабе в конце Колледж-роуд через два дня, в четверг. Кэчпоул повесил трубку, Диксон несколько минут напряженно курил. Вот не было печали; с другой стороны, в последнее время столько всего навалилось нового, не говоря уже о том, что и старое никуда не делось. В любом случае надо встретиться с этим Кэчпоулом. Маргарет, естественно, ни звука. Со вздохом Диксон достал ежедневник за сорок третий год, придвинул телефон и набрал лондонский номер. Подождал соединения.
— Будьте добры доктора Кейтона.
Пришлось еще подождать. Наконец прямо в ухе раздался приятный, уверенный голос:
— Кейтон слушает.
Диксон представился и назвал свой колледж. По неведомой причине голос мигом лишился и приятности, и уверенности.
— Чего вы хотите? — раздраженно бросили в трубке.
— Доктор Кейтон, я читал о вашем новом назначении — кстати, разрешите вас поздравить. Так я о чем: я тут думал, что теперь будет с моей статьей, которую вы столь любезно согласились напечатать. Вас не затруднит сообщить мне, когда выйдет интересующий меня номер?
— Видите ли, мистер Дикерсон, ситуация сейчас очень непростая. — Голос снова стал уверенным, будто Кейтон отвечал вызубренный урок. — Полагаю, вы отдаете себе отчет, что на очереди к публикации не только ваша статья. Материала накопилось очень много. Не понимаю, с чего вы взяли, будто ваша статья — которую, к слову, я нахожу весьма толковой, — что ваша статья выйдет первой.
— Я ничего такого не думаю, доктор Кейтон; я понимаю, придется подождать. Я только хотел выяснить приблизительный срок публикации. Если, конечно, это возможно.
— Жаль, мистер Дикерсон, что вы никак не возьмете в толк, насколько серьезная сейчас ситуация. Перенести на гранки материал вроде вашего под силу только очень опытному наборщику. Вы когда-нибудь задумывались, чего стоит набрать хотя бы полстраницы сносок? Какая это кропотливая работа?
— Нет, но я могу представить, что это непросто. Все, что я хотел бы выяснить, — это приблизительный срок публикации, самый приблизительный.
— Вопрос, мистер Дикерсон, куда сложнее, чем вам, человеку, нашей специфике чуждому, может показаться. Вероятно, вы знакомы с Гарди из Тринити-колледжа; так вот, его статья уже несколько недель в работе, и наборщики звонят мне по два-три раза на день, а то и чаще — у них постоянно возникают вопросы. Я, в свою очередь, вынужден перенаправлять наборщиков к Гарди, если речь идет о документах на иностранном языке и тому подобном. Молодые авторы вроде вас воображают, будто у редактора не жизнь, а малина; такое представление крайне далеко от истины, уж поверьте мне.
— Не сомневаюсь, доктор Кейтон, что ваша работа чрезвычайно хлопотна и сложна. Мне бы никогда в голову не пришло вас поторапливать, самому устанавливать сроки, предъявлять претензии. Но умоляю, поймите: мне необходима какая-никакая определенность. Меня удовлетворит любая дата, только бы она была конкретная.
— Не рассчитывайте, что ваша статья выйдет на следующей неделе, — произнес раздраженный голос, будто Диксон тупо требовал именно этого, — с учетом нынешней ситуации. Не понимаю, какие тут могут быть претензии. Похоже, вы не представляете себе, насколько тяжело планировать каждый номер — особенно первый номер. Это вам не расписание поездов нацарапать. Что? Что? — закричал Кейтон, громко и подозрительно.
Диксон испугался: неужели с его губ сорвалось проклятие, а он и не заметил? В трубке начался металлический стук, будто под соборными сводами молотили по бракованной рельсе. Диксон повысил голос:
— Разумеется, доктор Кейтон, это гораздо сложнее. Отсрочка публикации меня не смущает. Но, если уж совсем честно, мне, доктор Кейтон, нужно поскорее исправить мнение о себе на нашей кафедре. Вот если бы я мог с ваших слов точно сказать, когда…
— Сочувствую, мистер Дикинсон, но, боюсь, мои собственные проблемы изрядно перевешивают проблемы чьи бы то ни было, и ваши в том числе. В подобном положении находится множество молодых людей; не представляю, что стану делать, если все они вздумают требовать от меня обещаний, да еще в таком тоне.
— Но, доктор Кейтон, я не прошу обещания. Я прошу определенности, причем самой неопределенной — мне и такая поможет. К примеру, «второе полугодие следующего года» вполне подошло бы. Вас это ни к чему не обяжет, а у меня появится аргумент… — Последовало молчание; Диксон распознал в нем вызревающую ярость. — Так можно мне сказать от вашего лица, что публикация будет во втором полугодии следующего года? Можно, сэр?
Диксон прождал секунд десять, если не больше, однако дождался только нарастания металлического шума — как в плане децибел, так и в плане темпа.
— Непростая ситуация, непростая ситуация, непростая ситуация, — пробормотал Диксон в трубку, затем, в качестве рекомендации доктору Кейтону, перечислил несколько общеизвестных способов ее усугубления. Продолжая прорабатывать детали и дергая плечами и головой точно марионетка, вышел из гостиной. У Профессора Уэлча появился соперник в тактике уверток; выставлена целая дивизия словес; что касается маневра физического присутствия, Уэлч давно повержен — самоустранение в Южную Америку вообще классический пример уклонистского триумфа. У себя в комнате Диксон наполнил легкие до отказа и с полминуты выл на одной ноте, постепенно выпуская воздух и не вдыхая больше. Потом вернулся к заметкам по «Милой Англии» — стал компоновать из них речь.
Пять часов спустя перед Диксоном лежал труд, по его предварительным оценкам, тянущий на сорокачетырехминутную лекцию. Диксону теперь казалось, что во всей Вселенной, в его собственной голове, в других головах или в свободном полете нет ни единого явления, не притянутого им за уши к «Милой Англии». И даже при таком раскладе большую часть этих сорока четырех минут придется балансировать на грани между явлениями, под определенным углом относящимися к делу, и явлениями, отнести которые к делу бессильны все, сколько их ни есть, оптические фокусы. До полновесных пятидесяти девяти минут оставалось пятнадцать минут; Диксон доберет их посредством далеко идущего вывода. Какого именно, он еще не решил; о том, чтобы доверить вывод бумаге, даже думать было тошно. Сам Диксон вполне удовольствовался бы фразой «Спасибо Господу за двадцатый век»; Уэлч не столь неприхотлив. Диксон снова взял карандаш, хохотнул и написал: «Было бы бессмысленно проводить сей экскурс в историю, хотя бы и краткий, только с целью перечислить факты». Диксон зачеркнул «перечислить факты» и продолжал: «…показать факты в хронологической последовательности. Нет: история преподает нам уроки — нам, живущим в эпоху сошедших с конвейера развлечений. Не правда ли, крайне интересно было бы посмотреть, как бы стали реагировать на кино, радио и телевидение мужчины и женщины, о мировоззрении которых я только что попытался дать представление? Что подумал бы такой человек, привыкший (привыкнувший?) сам сочинять музыку (не забыть в этот момент посмотреть на Уэлча), об обществе, где ему подобные — исключение, а не правило; где самому играть на музыкальном инструменте, а не платить за то, чтобы послушать других; петь мадригалы, а не примитивные эстрадные песенки, — означает носить пренебрежительное прозвище «чудак», где…».
