— При том, миссис Уэлч, что я не мог быть одновременно здесь и в Лондоне, верно?
Крепче взявшись за его локоть, миссис Уэлч произнесла в раздумье:
— Не понимаю, к чему вы клоните.
— Как я мог звонить из Лондона, если я все время был здесь? Это ведь лондонский звонок, насколько я понял?
Бертран вопросительно посмотрел на мать. Миссис Уэлч покачала головой и сказала тихо, едва двигая губами:
— Нет, звонок был местный. Кто бы это ни звонил, он находился в наших краях. Когда звонят по межгороду, всегда сначала попадают на оператора.
— Видишь, мама, я был прав — ты обозналась, — раздраженно сказал Бертран. — Я сразу понял: это старина Дэвид Уэст нас разыгрывать вздумал. Черт возьми, да и Кристина его раскусила. Аткинсоном назвался, ха. Это приятель его звонил, а не… — Его взгляд упал на Диксона.
Уф, удержал позиции. Диксон со смаком перебирал в уме выгоды мнимого непонимания. Вдобавок было очевидно, что из Кристины Бертран слова лишнего не вытянул.
— Ну как, прояснилась ситуация? — участливо осведомился Диксон.
Миссис Уэлч снова стала медленно заливаться краской.
— Сынок, я пойду посмотрю, не надо ли помочь папе собраться. Хочу уточнить у него один-два… — Оставив фразу помахивать хвостом, миссис Уэлч удалилась.
Бертран сделал шаг к Диксону.
— Забудемте и про постельное белье, и про «Ивнинг пост», — великодушно предложил он. — А вот о чем я хотел побеседовать, дружище: с самого бала хотел, если уж на то пошло. У меня к вам, дружище, есть вопросец, и я, заметьте, отнюдь не против получить максимально пряменький ответец. Итак: какую конкретно игру вы вели, когда умыкали Кристину с бала? Повторяю, Диксон: пряменький ответец, другой меня не удовлетворит.
Этого Кристина не могла не слышать. Теперь она вместе с Маргарет повернула к двери. Отчаянно не замечая взглядов о помощи, обе вышли, и Диксон остался с Бертраном наедине. Дверь захлопнулась.
— На бессмысленные вопросцы ответцев у меня нет — ни пряменьких, ни кривеньких. Что вы разумеете под игрой? Я в игры давно не играю.
— Бросьте, Диксон, мы друг друга поняли. Итак: что между вами произошло?
— Не логичнее ли спросить Кристину?
— Если не возражаете, я бы ее не впутывал.
— С чего мне возражать? — Несмотря на мысли о дырах в постельном белье миссис Уэлч, в которые провалится остаток на его банковском счете, Диксон внезапно возликовал. Подготовительные маневры кончились, «холодная война» с Бертрандией наконец в прошлом. Только что полетела первая картечь.
— Диксон, хватит дурака валять. Быстро говорите, что между вами произошло. Не вынуждайте меня к более действенным мерам.
— Это вы меня не вынуждайте. Что конкретно вы хотите знать?
Бертран стиснул кулак. Диксон снял очки и расправил плечи, и Бертран поспешил привести кисть в исходное положение. А Диксон водрузил очки на место.
— Я хочу знать… — начал было Бертран, но осекся.
— Какую игру я вел? Это я уже слышал.
— Заткнитесь. Что вы намеревались сделать с Кристиной, вот о чем я спрашиваю.
— Я намеревался сделать ровно то, что сделал. Я намеревался вместе с Кристиной уйти с бала, сесть в такси, привезти ее сюда и на этом же самом такси вернуться к себе на квартиру. Что мне и удалось, от первого пункта до последнего.
— Надеюсь, вы понимаете: я этот бред слушать не стану.
— Поздно: вы уже выслушали.
— Допустим. Только, Диксон, зарубите себе на носу: ваших софизмов с меня довольно, а Кристина — моя девушка, и моей девушкой останется. Уяснили, миле-э-э-йший?
— Если вы про ход ваших мыслей, то да, уяснил.
— Вот и славно. Итак, подытожим: возьметесь за старое — или за новое, — я вам шею вашу грязную сверну и заодно трескучее увольнение обеспечу. Вопросы есть?
— Вопросов нет. Только если полагаете, будто я кому бы то ни было позволю свернуть себе шею, вы глубоко заблуждаетесь, а если полагаете, будто с работы увольняют всякого, кто подвозит в такси девушку профессорского сынка, то заблуждаетесь еще глубже, хоть такая возможность и сомнительна.
Ответ убедил Диксона, что Бертран пока не спрашивал отца о его колледжских перспективах. Ответ был следующий:
— Не воображайте, Диксон, что мною можно безнаказанно пренебрегать. Еще никто не пытался.
— Ничего, Уэлч, это дело времени. А пока уясните, в свою очередь: Кристине решать, встречаться со мной или не встречаться. С ней и играйте в пужалки, раз вам так приспичило.
Бертран вдруг залился брехливым фальцетом:
— Ты, ублюдок, с меня хватит! Или ты сейчас заткнешься, или пеняй на себя! Чтобы каждая посредственность, каждый учителишка-ботаник мне рога пытался наставлять! Да это неслыханно! С дороги, мелочь, а то под колеса попадешь. Отстань от моей девушки, ты только время теряешь — ее, и свое, и мое заодно. Какого черта ты с ней добиваешься? Тебе не шестнадцать, чтобы воображать, будто у тебя есть шансы. Ты вообще в зеркало давно смотрелся, недомерок несчастный?
От ответа Диксон был избавлен внезапным появлением Кристины и Маргарет. Произошла разбивка на пары — Кристина, до сих пор отчаянно и тщетно телепатировавшая Диксону, взяла Бертрана под руку и вывела из комнаты (коридор долго оглашался эхом его филиппик); Маргарет молча предложила Диксону сигарету, и Диксон не отказался. Они сели рядком на кушетку и еще помолчали. Диксона трясло. Он покосился на Маргарет — и тяжкое бремя раздавило ему плечи.
Диксон понял теперь, какую именно мысль гнал с самого вчерашнего утра. Стычка с Бертраном много способствовала успеху гонений; теперь глаза открылись. Не получится у них с Кристиной завтра попить чаю — если Диксону и светит чай в женском обществе, отличном от общества мисс Катлер, это будет общество не Кристины, а Маргарет. Диксону вспомнилась метафора из современного романа, одолженного Альфредом Бисли: в романе у одного бедняги чувство вины прогрессировало подобно опухоли; впрочем, может, автор употребил другой медицинский термин. Так вот, метафора была в тему: Диксон чувствовал себя совсем больным.
— Вы из-за бала повздорили, да? — спросила Маргарет.
— Да. Бертран на взводе.
— Неудивительно. А что он такое кричал?
— Хочет, чтобы я с дороги ушел.
— Из-за нее?
— Да.
— И ты уйдешь?
— Что?
— Ты уйдешь с дороги?
— Да.
— Почему, Джеймс?
— Из-за тебя.
Диксон ожидал демонстрирования того или иного сильного чувства, но Маргарет сказала только «по-моему, глупо с твоей стороны» ровным тоном — не нарочито ровным, а просто ровным.
— Почему ты так говоришь, Маргарет?
— Мы вроде все вчера решили. Не вижу смысла начинать снова-здорово.
— Ничего не поделаешь. Рано или поздно начать придется — так почему не сейчас?
— Не говори ерунды. С ней бы тебе хорошо было — не то что со мной.
— Весьма вероятно. Только я-то должен тебя держаться. — Диксон произнес эти слова без горечи; впрочем, горечи он и не чувствовал.
Маргарет помолчала.
— Мне твое самопожертвование не нужно. Ты отказываешься от нее из порядочности. Так только дураки поступают.
Следующая реплика раздалась только через минуту, если не больше. Диксона не оставляло чувство, что в этом разговоре, да и в отношениях с Маргарет вообще, суфлируют ему отнюдь не его совесть либо разум, но и Маргарет к суфлерской будке даже не приближается. Сейчас отчетливее, чем когда-либо прежде, он понимал: все его слова и действия не зависят от его воли. Причина их даже не скука, а способность прочувствовать мизансцену. Откуда она взялась, Диксон понятия не имел; по крайней мере его пожеланиями никто не поинтересовался. Он поморщился: слова уже пришли, расселись по полочкам, и, за неимением других, скоро будут вызваны невидимым режиссером. Диксон встал, направился к окну — может, получится соорудить альтернативный монолог из того, что предстанет глазам по ту сторону стекла, — однако на полпути обернулся к Маргарет и произнес:
— Порядочность тут ни при чем; просто я понимаю, что должен делать.
Звонким, чистым голосом Маргарет отвечала:
— Это ты придумал, потому что меня боишься.
В первый раз с тех пор, как Маргарет вернулась в комнату, Диксон поднял на нее глаза. Маргарет сидела на кушетке с ногами, обняв колени; выражение лица было внимательное. Посмотреть со стороны, так подумаешь, будто Маргарет дискутирует на тему, ей интересную, в которой она вдобавок хорошо подкована. Диксон заметил, что нынче она совсем чуть-чуть подкрасилась, не как обычно.
— После вчерашнего не боюсь, — возразил Диксон. Фраза опять вырвалась сама собой, он ее не хотел.
— О чем ты?
— Не бери в голову. И перестань спорить. Все же ясно как день.
— Только не для меня. Джеймс, я тебя совсем не понимаю.
